Юлиан Семенов - Петровка, 38. Огарева, 6. Противостояние
— Вы тяготеете к европейской культуре. Так что учите язык, нам это нравится. Вы нам будете нужны — не считайте, что предстоит только та операция, о которой я вам сказал. Предстоят операции в России, как только мы отбросим варварскую лавину. Вы нам будете очень нужны, на кого-то надо опираться, не на спившихся же бургомистров… Ничего, как это у вас говорят, на ошибках учимся? Мы не боимся учиться на ошибках, мы их учитываем… Теперь последнее: какие у вас пожелания? Соображения? Может быть, вы намерены отказаться? Да, кстати: после завершения операции получите пятидневный отпуск в Берлин и премию, так что, — черный усмехнулся, — денег в ювелирном магазине фрау Пикеданц искать не придется.
— Спасибо. А соображение у меня есть…
— Пожалуйста.
— Каким оружием ликвидировать участников операции?
— Немецких изменников или ваших подопечных?
— И тех и других.
— Первый вопрос — не ваша компетенция, с участниками операции уже работают, у них русские ножи, русское оружие… У вас будет немецкое оружие. Убирайте ваших выстрелами из автомата, с контрольным, повторным выстрелом — гарантия смерти должна быть абсолютной.
— Так если я в деревенском доме одного пристрелю, другие всполошатся, думы-то у всех одинаковые…
— Далеко не у всех. Вопрос, подобный тому, который вы задали мне — по поводу вашей дальнейшей судьбы, — ни у одного из отобранных для операции не шевельнулся в голове. И потом два моих офицера будут создавать шумовой эффект, стрелять постоянно… Хочу еще раз предупредить: поскольку вы отвечаете за свою пятерку — никаких улик не должно остаться, ничего немецкого не должно быть с ними, никаких, словом, следов. Проверьте даже резинки в кальсонах — немецкие ли…
— Русские кальсоны на резинке не одевают. У нас на пуговице.
— Ну тогда я спокоен за успех дела, если вы так четки в мелочах.
Операция действительно прошла успешно, выступил Геббельс:
«Красноармейские варвары убивают немецких женщин и детей по заданиям своих комиссаров».
7
…Старуха Потанова, которая «просигналила» о картежниках, встретила Костенко настороженно.
— Она глуховата, — пояснил Жуков, — и потом к ней всегда сержант в форме ходит, участковый, она штатским не верит. Громче с нею говорите и удостоверение достаньте, она это любит.
Красный кожаный мандат с гербом и золотыми буквами «МВД СССР» действительно оказал на старуху моментальное действие. Она пригласила гостей в комнату, сунула недоштопанные чулки под подушку, смахнула со стола крошки на пол, обмахнула ладонью стул, подвинула Костенко, Жукову предложила табуретку.
— Матушка, — прокричал Жуков дурным голосом, — начальник по твоему сигналу из Москвы приехал!
— Из Москвы прилетают, — поправила его старуха тихим, вкрадчивым голосом: в отличие от иных, тугих на ухо, она говорила чуть что не шепотом.
— Я по поводу картежников, — прокричал Костенко.
Потанова, внимательно глядевшая на его лицо, увидела, видимо, как напряглись жилы на шее полковника — он кричал редко, с детства страдал ангинами, — усмехнулась беззубой, кошельковой улыбкой:
— А вы чего кричите, будто я глухая? Вы нормально со мной говорите.
— Вот змея, — заметил Жуков, — скучно ей…
— Чего? — спросила старуха, и лицо ее сделалось на какое-то мгновение растерянным — она не смотрела на Жукова, поэтому не смогла прочесть по губам его вопрос. — И ничего подобного!
— Я сказал — «хорошая ты старуха», — сказал Жуков, — а ты: «ничего подобного»…
— Матушка, — снова прокричал Костенко, — мы к вам по поводу картежников…
— Кнута ноне нет, — вздохнула старуха, — вот и играют. Раньше б шею свернули, и правильно б порешили, а сейчас цацкаются…
— Раньше лучше было? — прокричал утверждающе Костенко.
— А как же! Куда как! Порядок был…
— А пенсию раньше какую вам платили?
Старуха заливисто рассмеялась.
— Так я тогда работала, когда раньше-то было! Пенсия, понятно, ноне лучше. Плохо то, что страха нет.
— Вот по прежним-то хорошим временам мы сейчас тебя и повезем на допрос, — сказал Жуков, — будешь доказывать, что картежников видала, все подробности нам отдашь, а то за ложные показания привлечем…
— А ты меня чего пугаешь? — еще тише спросила старуха. — Я свои права знаю, зараз с тебя погоны-то сыму за такое отношение к трудящей! Ишь!
— Ладно, матушка, — остановил ее Костенко, — давайте-ка по делу. Вы что, подкрались к окошку?
— К какому еще окошку я подкралась?
— К тому, за которым бандюги в карты играли…
— А… Нет, не кралась я… Мимо проходила, ну и услыхала, как они собачились.
— А чего не поделили? — спросил Костенко. — Чего собачились?
— Козыри называли.
— Врет стерва, — тихо сказал Жуков, — козыри блатные шепотом называют, а она вовсе глухая.
— Какие они из себя?
— Морды, одно слово, — ответила старуха.
— Блондины? Брюнеты? Бритые? — уточнил Костенко.
— Всякие, — ответила бабка. — Я ж написала, чего больше-то с меня хотите? Или, может, запретите трудящему человеку властям писать?
— Пишите, матушка, пишите, — сказал Костенко. — Только в один прекрасный день, когда вы письмо на почту понесете, настоящий жулик к вам в комнату влезет и сберкнижку утащит.
— Чего?! Это как же?!
— А так же, — прокричал Жуков. — Мы ж проверяем твои сигналы, старая. Значит, милиционер будет вокруг того дома ходить, где ты бандюков видала, а твой безнадзорным окажется.
Потанова хотела было сказать что-то, но потом вздохнула:
— Путаете вы меня чего-то, путаете…
— Бабушка, — сказал Костенко, поднимаясь, — вас не путают, вам дают совет: вместо того чтобы писать, вы лучше приглашайте к себе участкового и ему все новости сообщайте устно.
— Как?
— Словами говори, — прокричал Жуков, — только писем не пиши, начальник тебе добро советует.
Ночью Костенко переселился в отель — уехал Кобзон, освободился люкс, однако поспать ему снова не удалось: только-только прилег, как постучал Жуков.
— Что, майор? — спросил Костенко, не открывая еще глаз. — Нашел супостата?
— Вы мне сначала завизируйте приказ, — ответил тот, — на премию эксперту.
— Сложил отпечатки в таблицу?
— Пока еще нет, но вроде бы получается.
— Когда получится — тогда б и будил.
— Мы Спиридона нашли, — торжествующе сказал Жуков. — Жив, сукин сын.
— Ну?! — Костенко потянулся сладко. — Значит, версия ваша летит к чертям?
— Еще к каким!
— Загибалова освободили?
— Да. Пьет уж дома.
— Как же вы Дерябина-то выловили?
— Случай. Я телефонограммы во все отделения отправил, а там, в Сольгинке, дежурил охотник, сержант, так он с Дерябиным неделю как назад с песцами вернулся.
8
Вертолет прилетел в Сольгинку через два часа. В дороге Костенко «добрал» сон — пилоты натопили в кабине: «ташкент», благодать.
…Дерябин оказался высоким мужчиной, действительно «видным». Костенко вспомнил слова жены Загибалова: у этой ударницы губа не дура.
— Ты чего ж матери письмо не отправил? — спросил Костенко. — Старуха все глаза выплакала, тебя ожидаючи.
— Не меня, — ответил Дерябин, — алименты.
— Матери денег пожалел? — спросил Жуков.
— Да не жалел я ей ничего. Когда меня «Загни и отчлень» выгнал, я деньги-то прогулял. С чем ехать к старухе? Ну, она, понятно, на алименты… Сестра, паскуда, натравила, они с ее мужиком завистливые, на чужую деньгу беспощадные… Вот, все думал, заработаю по новой и полечу к бабке…
— Поэтому молчал? Притаился? — спросил Жуков.
— Ну, — по-сибирски, утверждающим вопросом ответил Дерябин.
— А с кем в авиапорту гулял? — спросил Костенко.
Жуков стремительно глянул на полковника: тот ставил силки — убийство неизвестного «ДСК» и драка у Загибалова произошли почти в одно и то же время.
— Да разве упомнишь? Там такой гудеж стоял: когда бухие — все братья, только с похмелюги готовы друг дружку на вилы поднять.
— А маленький такой мужичок в вами не пил?
Жуков не сразу понял вопрос Костенко, потом вспомнил заключение экспертизы о размере обуви («убитый носил тридцать девятый — сороковой размер»), снова подивился тренированности полковника: как большинство практиков, работающих далеко от центра, он считал столичных теоретиками.
Дерябин как-то по-особому глянул на Костенко и спросил:
— А чего это вас маленькие интересуют?
— Театр лилипутов хочу открыть, — рассердился Костенко. — Вы отвечайте, когда спрашивают, Дерябин.
— Так ведь это моя добрая воля, — ответил тот, — отвечать вам или нет. Сейчас время другое, мы сейчас под законом живем.
