Хьелль Даль - Человек в витрине
— Вы блефуете.
— Нет. Свидетель в самом деле был.
Хиркенер задышал чаще:
— Кто?
— Таксист по фамилии Экхольт.
Хиркенер хихикнул:
— Он умер! Я сам слышал по радио.
— Вы знали о его смерти и не слушая радио, — устало возразил Гунарстранна. — Нам известно, что Ришара Экхольта убили вы. У нас есть доказательство.
— Слушайте, вы мне надоели!
— Вы забыли о его мобильнике. Он валялся в машине, где мы его и нашли. Телефон — важная улика. Из него мы узнали почти столько же, сколько узнали бы от самого Экхольта, останься он в живых. Как вы думаете, Хиркенер, почему я здесь? Вы окружены. Последние кусочки головоломки встали на место. Телефонная компания прислала детализацию разговоров Экхольта, из которой становится ясно, что вы с ним постоянно перезванивались. Я знаю, Экхольт следил за вами в ту ночь. Наверное, он сделал что-то такое, чего не должен был делать…
— Гунарстранна, вы делаете мое положение все более и более затруднительным…
— Не я, а вы сами…
— Помолчите!
— Хиркенер, все кончено. Выходите. Ингрид Есперсен ни в чем не виновата!
— Гунарстранна, виновность можно определять по-разному. Наверное, вы, будучи полицейским, привыкли всему давать рационалистические объяснения?
— Возможно, и да, но вы…
Хиркенер перебил его:
— А вам не приходило в голову, что вы гоняетесь за призраками, сами не понимая почему?
Гунарстранна посмотрел в окошко. Мимо его машины пробежали люди в камуфляже. Неподалеку остановилось такси, наполовину въехав на тротуар. Водитель с интересом следил за происходящим.
— Я воспринимаю действительность не совсем так, но ваши доводы мне понятны, — сказал он в трубку.
— А вы попробуйте взглянуть на происходящее с другой стороны. Есть люди, которые воспринимают окружающую действительность только посредством своих ощущений. Они способны понять, что произошло, но не понимают, почему так случилось. И в этом их недостаток. Гунарстранна, вы следите за ходом моей мысли?
— Да.
— Логично было бы предположить, что лучше сначала подумать рационально, а уже потом дать волю чувствам. Но тот, кто всякий раз сначала думает, не позволяя себе никаких эмоций, вольно или невольно искажает действительность, приспосабливая ее к своим представлениям и фантазиям, вместо того чтобы воплощать фантазии и мысли в действительность. Разве не так?
Гунарстранна с трудом извлек из пепельницы недокуренную самокрутку и попробовал закурить. Из-за этого он ответил не сразу.
— Разве не так? — заорал Хиркенер.
— М-м-м… да, так. — Гунарстранна затянулся и заметил, как поморщился командир группы захвата.
— Вот почему нам с вами придется выбрать другой подход. Сначала чувствовать, потом думать: наблюдать, чувствовать и использовать чутье, чтобы прийти к разумному решению.
— Не сомневаюсь, что вы правы, — сухо ответил Гунарстранна, затягиваясь. — Но вы ведь не для того взяли заложницу, чтобы читать лекцию по философии?
Хиркенер хихикнул:
— Вот видите, Гунарстранна? Мой подход подействовал на вас! Вы выслушали мои разъяснения, учли то, что я сказал сейчас и говорил раньше, и пришли к выводу… — Он посерьезнел. — Я не жду, что вы меня поймете. Но если бы вам пришлось перенести то же, что и мне, вы бы поняли, что я просто не мог поступить иначе.
— Да неужели? — спросил Гунарстранна только для того, чтобы потянуть время.
Двое сидящих в соседней машине активно подавали ему знаки.
— Вы, значит, не могли не убить Фольке-Есперсена и таксиста, который вас видел?
Хиркенер хмыкнул:
— Не валяйте дурака. Если будете продолжать в том же духе, я брошу трубку.
— Но зачем вам все это понадобилось, Хиркенер? Зачем вы сначала предложили Есперсенам купить у них магазин, затем прислали Рейдару эсэсовскую форму и, наконец, зачем вы усадили убитого на витрину?
— Я хотел уничтожить, раздавить его не сразу, а постепенно. И еще я хотел, чтобы он догадался, кто ему мстит.
— Неужели нельзя было просто подкараулить его у магазина и раздавить машиной?
— Я хотел сокрушить его, а не убить.
— Зачем вы посадили его на витрину?
— Чтобы все поняли: он виновен.
— За что вы убили его?
— Я его не убивал.
— Но он умер.
— Его смерть от меня не зависела.
— Зачем вы сюда приехали?
— Чтобы отомстить.
— Ну и как, отомстили?
— Нет, я мщу сейчас.
Гунарстранна посуровел:
— Повторяю, Ингрид Есперсен не имеет никакого отношения к вашим счетам с ее мужем!
— А что вам о нем известно? Какое вы имеете право вмешиваться в мои дела?
— Вам придется поверить мне на слово, — медленно и осторожно ответил Гунарстранна. — Если я больше…
— Я давно уже желал смерти Рейдару Фольке-Есперсену, — перебил его Хиркенер. — Так давно, что сжился со своей мечтой… Когда он в конце концов все же умер, я не получил никакого удовлетворения.
— Вот видите…
— Потому-то я и решил завершить начатое, — перебил его Хиркенер.
— Прошу, не думайте ни о каком завершении! — поспешно сказал Гунарстранна, косясь налево.
Один из сидевших в соседней машине кивнул в знак согласия и постучал пальцем по циферблату наручных часов.
— Я приехал за вами, — продолжал инспектор, — потому что вы не имеете права лишать жизни других людей, какую бы боль они вам в свое время ни причинили…
Гунарстранна собирался продолжать, но Хиркенер его опередил:
— Мы с вами говорим на разных языках. Мне наплевать на то, что вы думаете. Как наплевать и на то, что считает по данному вопросу та власть, которую вы здесь представляете.
— Думаю, кое на что вам все же не наплевать.
— На что, например?
— На ваших мать и отца.
— Моим отцом был Фольке-Есперсен.
Гунарстранна не нашелся с ответом.
— Разве вы не знали? — спросил Хиркенер.
— Догадывался. Точнее, рассматривал и такую версию в числе прочих. Кстати, вам не приходило в голову, что вас могли обмануть?
— Зачем моей матери меня обманывать?
— Почему вы так уверены, что она не солгала? Если она любила Фольке-Есперсена, зачем вышла за Клауса Фромма?
На том конце линии стало тихо.
Мысли в голове у Гунарстранны путались. Он взглянул налево — участники операции затаив дыхание слушали его разговор с Хиркенером.
— В пятницу вы специально договорились о личной встрече. Вы хотели, чтобы Рейдар Фольке-Есперсен вас увидел, — сказал Гунарстранна. — Он узнал вас. Понял, что вы его сын. Вот почему он аннулировал завещание и назначил свидание вашей матери…
— Моя мать умерла, — злобно перебил его Хиркенер. — Не смейте чернить имя моей матери!
— Я никоим образом не желаю оскорбить память вашей матушки, — заверил его инспектор. — Не сомневаюсь, она была незаурядной женщиной. Вот и Рейдар тосковал по ней всю жизнь.
Хиркенер на том конце линии тяжело дышал.
— Я что-то сказал не так? — спросил инспектор, но ответа не последовало. Его собеседник молчал. Гунарстранна смотрел на трубку, все больше волнуясь.
Потом Хиркенер заговорил — сухо и отрывисто:
— На рассвете восьмого мая тысяча девятьсот сорок пятого года Рейдар Фольке-Есперсен пинком ноги распахнул дверь в доме моей матери и выволок ее из постели. После капитуляции Германии ее мужа арестовали и посадили в тюрьму. Мне тогда было два года. Я лежал в кроватке в той же комнате. Но норвежские герои не обратили на меня никакого внимания. Было четыре часа утра… Рейдар Фольке-Есперсен и пятеро его приятелей вывезли мою мать за город. Они остановились в Маридалене, на придорожной площадке, и обрили ей голову. Мама несколько раз во всех подробностях рассказывала мне, что они с ней сделали. Их было шестеро. Трое, один за другим, изнасиловали ее. Еще двое держали. И последний — вы, наверное, догадываетесь, кто именно, — стоял и смотрел. Потом они бросили ее в чем она была, и ей пришлось возвращаться в город пешком — с обритой головой, в одной рваной ночной рубашке. Не вернуться в Осло она не могла — в пустой, разграбленной квартире ее ждал двухлетний сынишка. Ей пришлось пройти почти десять километров. И каждый встречный бил ее или плевал ей в лицо. Но она шла с высоко поднятой головой. Окровавленная, оскверненная спермой неизвестных подонков, вся в царапинах и ссадинах, она шла и шла с гордо поднятой головой. Она не считала себя ни в чем виноватой и не хотела сдаваться. Она любила — а ее заклеймили предательницей. В годы оккупации она, женщина, изменила Норвегии с немцем, которому отдала свою любовь и свое тело. Норвегия в лице некоторых граждан сочла себя оскорбленной. Вот почему некоторые норвежцы считали себя вправе бить ее, оскорблять и унижать.
