Аркадий Адамов - На свободное место
Машины прибыли через час.
Валя за это время, как ему показалось, успел чуток вздремнуть. А вернее сказать, каменный сон навалился на него, как только он закрыл глаза, каменный сон без всяких сновидений.
Вскрикнув, он проснулся, только когда Петя Шухмин, ничего не ведая, слегка потрепал его по больному плечу.
Петя только накануне вышел из госпиталя, и Валя на работе его еще не видел. Поэтому ему в первый момент показалось, что он еще спит, и Валя растерянно спросил, уставившись на друга:
— Это ты, Петро?
— Я самый, — бодро подтвердил Петя. — Разве не похож?
— Очень похож, — засмеялся Валя, окончательно проснувшись. — Здорово тебя там Лена выходила, однако.
— При чем тут Лена? — чуть смутился, очень, однако, довольный, Петя. — В таких важных делах я привык полагаться только на себя.
— Ну, ну. Нежные женские руки, что там ни говори… — примирительно произнес Валя, продолжая лежать на тахте и инстинктивно стараясь отдалить минуту, когда все-таки придется подняться. — Она подала тебе какие-нибудь надежды, а, старичок? Будь откровенен с другом.
— Вставай, — прорычал Петя, подступая к тахте.
— Тихо! — испуганно воскликнул Валя, мгновенно поднимаясь. — Хочешь, чтобы я на твое место в госпиталь лег? Учти, я на медперсонал вполне полагаюсь.
— Ничего, — многозначительно усмехнулся Петя. — Я тогда пойду обедать в один ресторан и загляну там в бухгалтерию.
— Вот черт! — искренне удивился Валя. — Ну и народ. Ничего невозможно скрыть из личной жизни.
Он, однако, поднялся с тахты, осторожно помахал правой рукой и снова убедился, что боль действительно проходит. После этого Валя натянул на себя пальто, которым до этого укрывался, и поспешил к выходу.
Во дворе мерно рокотали две «Волги», а их водители возились с красным «Москвичом», который, и трех часов не простояв на морозе, однако же, ни за что не желал заводиться. Но в конце концов его все же одолели. Водители разошлись по своим машинам, за руль «Москвича» сел один из сотрудников. Вывели арестованных. И вскоре вся колонна тронулась в Москву.
…Я появляюсь на работе буквально за минуту до того, как Кузьмич и Валя начинают допрос Шершня. Гаврилова они решили оставить на вторую очередь и уличать его данными, полученными от Шершня, резонно рассудив, что этот перепуганный и трусоватый парень расскажет куда больше, чем молчаливый и озлобленный Гаврилов.
Увидев меня в дверях своего кабинета, Кузьмич, заметно обрадованный, выходит из-за стола и крепко жмет мне руку, даже хлопает по плечу. Такое неожиданное для него проявление чувств — обычно Кузьмич лишь спокойно кивает мне, когда я возвращаюсь из командировки, и сразу переходит к делу, — такое проявление чувств, повторяю, меня несколько удивляет, и я начинаю подозревать, что кто-нибудь позвонил мне вдогонку из Южноморска и наговорил Кузьмичу чего-нибудь лишнего.
— Вовремя, — говорит между тем Кузьмич. — Бери-ка к себе Гаврилова да и побеседуй с ним по душам. Пока он еще разогретый. Но особо не горюй, если он ничего сказать не пожелает. Характер у него крутоватый. Ну, а мы потом, после допроса Шершня, с ним еще разок займемся, посолиднее. Так что забирай его пока к себе. Потом доложишь о своих выдающихся достижениях.
Кажется, ему кто-то в самом деле звонил.
— И еще учти, — продолжает Кузьмич. — Гаврилов чуть было от наших не ушел. Его вон он догнал, — Кузьмич кивает на Валю. — И привел назад. Очень, понимаешь, Гаврилов не хотел, чтобы в него стреляли. До сих пор небось еще в себя не пришел от всех переживаний. Вот теперь и займись ты с ним, — кивает он мне и обращается к Вале: — Ну, давай сюда этого Шершня. Как его звать-то?
Гаврилов не может прийти в себя, но и я тоже пока не могу. Кажется, вот только что простился с Давудом, и с морем, кстати, тоже, и до сих пор ощущаю соленый вкус его. Только что я обнял Светку и Анну Михайловну, ворвавшись домой прямо к их утреннему завтраку, и Светка радостно повисла у меня на шее, болтая в воздухе ногами. И началась суета.
А через час уже передо мной сидит угрюмый, озлобленный Гаврилов в расстегнутом пальто, с намотанным на худую шею зеленым кашне и мнет в руках свою кепку. И необходимо немедленно выбросить из головы все дела и всех людей, которыми я эти дни занимался, и срочно вспомнить все, что мы знаем об этом малосимпатичном чудо-слесаре и его дружке.
Он сидит перед моим столом и молчит, упрямо глядя в пол.
Некоторое время молчу и я, разглядывая его и собираясь с мыслями, потом не спеша закуриваю и говорю:
— Кражу из квартиры Брюхановых вам отрицать не удастся, Гаврилов. Можно сказать, взяты с поличным. Конечно, вы можете других соучастников не называть. Но что двое, что, допустим, пятеро — все равно групповая кража. А кодекс вы, я полагаю, знаете?
Гаврилов продолжает молчать и не отрывает глаз от пола. Но он меня слушает, внимательно слушает и соображает, прикидывает, как тут себя вести, какую позицию занять, что для него сейчас выгоднее. Все это я прекрасно понимаю, поэтому его молчание меня не удивляет и не сердит. Пусть подумает, я ему для этого и еще кое-что подкину.
— Так что групповую кражу считайте доказанной, — продолжаю я. — Другое дело — роль главаря, инициатора, подстрекателя. Из вас двоих если только выбирать, то на эту роль тянете, конечно, вы.
При этих словах Гаврилов бросает на меня быстрый взгляд, который я не успеваю понять, и снова опускает глаза.
— Это если выбирать из вас двоих, — повторяю я многозначительно. — Но ведь вас было не двое, а… пятеро, так, что ли?
Гаврилов, не поднимая головы, сердито бурчит:
— Ну, а если и пятеро, так что?
— А то, что главарем и подстрекателем тогда может оказаться совсем другой человек, а не вы. Вот это первый пункт, Гаврилов, над которым вам стоит подумать, согласны или нет?
— Подумать всегда стоит, когда к вам попадешь, — резко отвечает Гаврилов, не поднимая головы, и снова умолкает, словно и в самом деле что-то обдумывая.
— Правильно, — соглашаюсь я. — Особенно когда к нам попадешь. Тем более, что есть и второй пункт, над которым тоже стоит подумать, даже побольше, чем над первым. Второй пункт — это убийство, Гаврилов.
— Чего, чего?! — Он рывком вскидывает голову и впервые смотрит мне в глаза, со злостью смотрит и с испугом тоже.
— Убийство, — повторяю я. — Накануне кражи. Во дворе.
— Только этого мне не хватает, — переводит дух Гаврилов и насмешливо говорит: — Вешайте на кого другого. Со мной номер не пройдет. Вам небось раскрыть побыстрей надо да начальству отрапортовать?
Он стал вдруг разговорчив, этот молчаливый тип, и что-то уж очень быстро пришел в себя. Последнее мне совсем не нравится.
— Да, нам надо раскрыть и отрапортовать, — спокойно подтверждаю я. — А как же иначе? Дело-то серьезное. Особо серьезное, Гаврилов…
— Вот и раскрывайте себе. А я тут ни при чем.
— Вполне возможно. Но вот что точно, так это то, что вы связаны с убийцами другим, уже общим преступлением — квартирной кражей. Тут имеются…
— Да ни с кем мы не связаны, говорят тебе! — грубо перебивает меня Гаврилов. — Сто раз, что ли, повторять?
— И вот тут имеются доказательства, — не повышая голоса, спокойно продолжаю я. — Железные доказательства, Гаврилов.
— Брехня, а не доказательства.
Он все-таки нервничает, сильно нервничает, я вижу.
— Ну судите сами, — говорю я. — Первое. У вас обнаружена только часть украденных вещей. Приблизительно третья часть. У кого остальные?
Гаврилов, насупившись, молчит и опять смотрит в пол. Лишь желваки время от времени вздуваются на худых, обтянутых скулах, когда стискивает зубы, словно заставляя себя молчать.
— Это первое, — продолжаю я. — А ведь мы должны не только все найти, до последней вещи, но и всех, кто их прячет. Теперь второе. Мы знаем убийц. Один из них арестован уже. Так вот, его перчатку мы нашли в той квартире, где были и вы. Выходит, третьим на краже был с вами он. Так ведь?
Неожиданно Гаврилов поднимает голову и зло, издевательски усмехается.
— Путаешь, начальник, — говорит он с какой-то непонятной мне радостью.
— Ей-богу, все путаешь. И никогда не распутаешь. Этот, которого арестовали, в квартирной краже сознался или нет?
— Не сознался пока.
— Ну вот, — удовлетворенно кивает Гаврилов. — И не сознается.
— Почему же?
Что-то все больше настораживает меня, какие-то новые интонации в голосе Гаврилова, какое-то несоответствие между его положением сейчас и возникшим вдруг новым настроением.
— Почему же он не сознается? — повторяю я свой вопрос.
— А потому, — нагло ухмыляется Гаврилов. — Больно работаете плохо.
— Не так уж и плохо, — я почти равнодушно пожимаю плечами. — Вот вас же поймали. Причем с поличным. Так что вы зря радуетесь. И с убийством тем разберемся. И чем скорее, тем вам же, мне кажется, будет лучше. А сейчас, Гаврилов, я хочу вас спросить: сколько же было участников кражи, всего, вместе с вами, а? Только лучше считайте, не ошибитесь.
