Юлиан Семенов - Петровка, 38. Огарева, 6. Противостояние
В прошлом году он ездил на конгресс юристов в Рим и видел в аэропорту группу американских туристов: ни одного человека моложе шестидесяти не было. А у бабушек — лет семидесяти — глаза, как у коршунов, блистали, когда мимо проходили лениво развинченные мальчики-итальянцы. Спутник Костенко пояснил, словно бы поняв полковника: «Стервецы дерут пятьдесят долларов за сорок минут удовольствия — плати, бабка, не греши».
— Ну что ж, товарищи, — сказал Костенко. — Загибалов — интересная версия. Будем ее работать. А еще? Я не очень верю в одну лишь версию. Я люблю, чтоб их много было, как в магазине обуви, когда продают наши ботинки — выбирай, не хочу, только не покупает никто.
Сыщики переглянулись: смел полковник, ясное дело, москвич, начальник отдела, этот может резать правду-матку, вышучивать, что хочет, да в общем-то и правильно — на критику в первую очередь имеет право тот, кто состоялся, добился своего от жизни, не из-за угла же шипит.
— Разрешите, товарищ полковник? — поднялся майор Жуков.
— Да вы сидите, в ногах правды нет…
— Спасибо. — Жуков, однако, садиться не стал. — Наши оперативные группы провели определенную работу. Итоги: установлено, что в заброшенном бараке, — он кивнул на карту, — в семистах метрах от того места, где обнаружен труп, собирались неизвестные мужчины, пили, играли в карты. По слухам, один там всех обыграл, была драка, и, как сейчас говорят, его убили.
— Дом осмотрели?
— Так точно.
— Что-нибудь нашли?
— Нет. Ни бутылок с пальцами, ни окурков, ни следов крови — будто кто специально все прибрал.
— От кого поступил сигнал?
— От Потаповой.
— Сколько лет ей?
Сыщики переглянулись. Жуков усмехнулся:
— Семьдесят шесть.
— Сигнализирует часто?
— Да уж. Почитай, каждый месяц пишет.
— Подтвердилось что-нибудь?
— Нет.
— Проверяли ее сигналы тщательно?
— Как положено.
— Так, может, хватит проверять? Маразм, может, у старухи?
— Вы ж сами нам голову и отвернете, — осмелев, сказал Жуков. — Поди, не ответь на сигнал гражданина…
— Отвернем, если глупо ответите. С головой надо отвечать, — и нам и старухе, — а людей от дел отрывать стоит ли? И так мы время ценить не умеем, сколько его попусту тратим, а каждая минута имеет товарную стоимость. Так что оставим версию старухи про запас. Что еще?
— Выяснены имена всех пропавших без вести.
— Сколько их?
— Трое.
— «ДСК» по инициалам есть?
— Нет. Пропали Лазарев, Мишин и Курдюмов. Ни одного Сергея и Дмитрия среди них нет.
— Ну и что?
— Работаем.
— А как дела у науки? Что-нибудь с пальцев убитого получить можно?
— Пока нет. По формуле Пирсона пришли к выводу, что покойник был невысок ростом — сто семьдесят один сантиметр, обувь носил сорокового размера. Никаких характерных признаков, свидетельствующих о личности убитого или роде занятий, установить не удалось.
— Пока не удалось или совсем не удалось?
— Совсем не удалось, — ответил Жуков. — Эксперты бьются с пальцами, может быть, удастся вытянуть на дактилоскопию…
— Думаете, был судим?
— Думаю, товарищ полковник. Иначе откуда флотская форма, если никто из моряков не пропадал?
— Думаете, подбросил убийца, чтоб нас с толку сбить? Возможно такое?
— Поскольку Загибалов работает на бойне, знает, как расчленять туши и был дважды судим, позволяет предположить, что его навещал человек именно с уголовным прошлым.
— Когда получили данные, что он по профессии раздельщик туш?
— Перед началом совещания.
— Чего ж с этого не начинали? — раздраженно спросил Костенко, поднимаясь.
— Если б с этого мы начали, кончать было б нечем, — ответил Жуков, тоже раздраженно. — И два чемодана у него стоят, от того самого гостя.
— Прокуратуру поставили в известность?
— Прокуратура в обыске отказала.
— До того, как вы установили там чемоданы?
— До.
— Сейчас должна дать санкцию. Едем к ним, думаю, выпросим.
— Дай-то господь, — ответил Жуков, пропуская Костенко перед собой.
3
— Погодите, Загибалов, погодите… Я про Фому, а вы про Ерему, — Костенко поморщился, неторопливо закурил. — Вы мне толком ответьте: чьи это чемоданы и что в них лежит?
— Так я ж десятый раз отвечаю: чемоданы моего дружка по колонии, вместе чалились, а что в них — не знаю.
— «Дружок», «не знаю»… Это ж детский лепет, Загибалов, вы кодекс изучили не хуже меня… Как дружка зовут?
— Не знаю.
— Как же вы с ним общались, с дружком-то?
— Так кличка у него была.
— Какая?
— Нескромная.
— Здесь женщин нет.
— Матерная была кличка.
— Значит, как зовут его — не знаете?
— Не знаю, как перед богом — не знаю.
— А в чемоданах что?
— Откройте да посмотрите.
— Товарищ полковник, — Жуков стоял на пороге комнаты, — вы в коридорчик выгляньте. А ты сиди, сиди на месте, Загибалов, сиди и не прыгай.
Костенко вышел в коридор, где стояли понятые и еще три милиционера.
— Вот, — сказал Жуков, — кровь, товарищ полковник. И на полу, и на обоях. Кровь, чтоб мне свободы не видать.
— Хорошо говорите, — усмехнулся Костенко. — Красиво.
— Так ведь всю жизнь с урками… Иной раз жене говорю, словно на этап отправляю: «Шаг влево, шаг вправо считаю побегом». Так что прошу простить. Обрадовался я, поэтому и заговорил приблатненно: кто б стал на эти бурые пятна внимание обращать — кухня на то и есть кухня, чтоб в ней мясо разделывать.
— Давайте-ка вырежем кусок обоев, товарищ Жуков, — сказал Костенко. — И выпилим эту часть кадки — на ней тоже вроде бы кровь, а?
— Нет. Не кровь, — убежденно сказал Жуков. — Это у нас с Кавказа привозили гранатовый сок, все на нем помешались, чтоб пищу заправлять, потому как витамин. Я его цвет от крови сразу отличу.
— Значит, выпиливать кадку не будем?
— Не надо, товарищ полковник, и так дел невпроворот… А вот здесь… Ну-ка, ножку стола поднимите… Еще выше… Новиков, помоги, чего рот разинул?! Нагнитесь, товарищ Костенко, ко мне нагнитесь… Вот здесь кусок пола выпилить надо — это уже точно: кровушка.
Вернувшись в комнату, Костенко сел рядом с Загибаловым, придвинулся к нему, тронул за колено — тот неторопливо отодвинулся:
— Не надо, полковник, вы мне дружбу не вяжите, все равно не ссучите.
— Неумно отвечаете, Загибалов, потому как раздраженно — с одной стороны, а с другой — страх в вас вижу. А боятся только те, кто чувствует за собою вину.
Загибалов странно усмехнулся, сокрушенно покачал головою:
— Иные с рождения страх чуют, с кровью передалось.
— Историей увлекаетесь?
— А чего ей увлекаться-то? Куда ей надо, туда и пойдет, не жизнь, а сплошная автоматическая система управления.
Тут пришла очередь Костенко усмехнуться — он начал испытывать интерес к этому громадному человеку, в маленьких стальных глазах которого была видна мысль, как он ни старался играть дурачка — тюремная, видимо, привычка; вторая натура, ничего не поделаешь: дурачку порою живется легче, особенно в трудных ситуациях.
— Чемоданы не вскрывали, Загибалов?
— Не имею привычки в чужой карман заглядывать.
— Хорошая привычка, — Костенко обернулся и попросил милиционера, стоявшего на пороге: — Пригласите, пожалуйста, понятых.
В чемодане было барахло: поношенная кожаная куртка, ботинки, носки, две пары брюк, меховая безрукавка. В кармане этой-то безрукавки Костенко и нашел профсоюзный билет на имя Дерябина Спиридона Калиновича. ДСК.
Костенко поднял глаза на Загибалова:
— В какое время Спиридон от вас ушел?
— Ночью.
— Зачем скрывали, что знаете его имя?
— А я и…
— А я и… — передразнил его Костенко. — Откуда он приехал?
— Не знаю.
— И фамилии не знаете?
— Ну Дерябин.
— А молчали…
— Я-то завязал, а он, может, в бегах.
— «Может» или наверняка?
— Про такие вещи впрямь не говорят, ждать надо, пока сам решит открыться.
В комнату заглянул Жуков:
— Товарищ полковник, вас Москва требует.
Костенко поднялся:
— Я скоро вернусь, Загибалов. Подумайте, может, есть резон самому сказать правду. Это не милицейские фокусы — это закон: признание облегчает участь.
— Слыхал, — ответил Эагибалов. — Как же, как же…
— Когда жена придет с работы?
— У ней сегодня вечерняя смена, поздно придет.
— Адрес какой?
Жуков, усмехнувшись, откликнулся:
— Мы знаем, товарищ полковник.
4
Из Москвы звонил Тадава.
— Владислав Николаевич, — сказал он, — я посидел в нашем музее и откопал два любопытных документа.
