Эдуард Хруцкий - Служебное расследование

— Каких друзей? — переспросила Алена-Лена. Голос у нее был хриплым, словно простуженным.

— Для интимных, — повторил Корнеев.

— Алена, удобнее так.

— Вы где работаете?

— А я поступаю на курсы стюардесс.

— Как я понял из рассказа вашего участкового, поступаете вы уже пять лет на эти курсы?

— Ну и что. Мое дело, чем я занимаюсь. Не ворую.

— Ну, оставим эту сложную тему в покое. Откуда вы знаете Тохадзе?

— Мы с ним в Интерконтинентале познакомились.

— При каких обстоятельствах?

— Я в баре сидела, а он подошел. Вот и все обстоятельства.

— А вам известно, чем он занимается?

— Солидный, деловой парень. Он сказал, что в торговле работает.

— Вы часто виделись?

— Вчера второй раз.

— Ну что ж, идите.

— Куда?

— Вы свободны.

Алена поднялась, взяла со стола пропуск. Вошел Боря Логунов.

— Ну что?

— Она видела его второй раз. А что Тохадзе?

— Берет все на себя, сообщников не называет.

— Ну что ж, пошли к нему.

Было еще совсем рано, когда «Волга» въехала в Козихинский переулок. Редкие прохожие сразу же обратили внимание на нее. Уж больно разукрашена была машина: фары, колпаки, зеленые козырьки над стеклами. Да и стекла необыкновенные. Чуть солнце появилось и они затемняются.

Сразу было видно, что хозяин любит свою машину. Любит и гордится ею.

У дома номер два «Волга» остановилась. Из нее вышел человек среднего роста, модно одетый. Оглядел окна, вошел в подъезд.

Желтухин на кухне пил кефир с плюшкой. Кухня была чистая, уютная, как у хорошей хозяйки. Весело блестели на солнце баночки для специй, кастрюли, медные бока самовара, импортный портативный телевизор. Желтухин пил кефир медленно. Торопиться ему было некуда. Внезапно раздался звук словно включили сирену и вспыхнула лампочка, в стоящей на столе маленькой панели.

Это был условный сигнал. Пришел свой. Человек, знающий, где расположена секретная кнопка звонка. Желтухин аккуратно вытер рот салфеткой и пошел открывать дверь

А дверь в квартире Желтухина была, как в крепости. Толстая, обитая железными полосами, с целой системой сложных замков.

Желтухин посмотрел в глазок и начал отпирать запоры. Наконец дверь распахнулась. В квартиру шагнул Гурам Тохадзе.

Хозяин и гость обнялись.

— Ну, здравствуй, здравствуй, Гурамчик, — ласково то ли пропел, то ли проговорил Желтухин. — Давно не был. Забыл старика.

— Здравствуйте, дорогой Степан Федорович, здравствуйте, Они вошли в комнату.

Тохадзе огляделся. Занавески из ситца. Репродукции на стенах Деловая отечественная мебель. Только в углу сверкающий куб дорогостоящего японского телевизора и видеоприставки.

— Скромно живешь дорогой. Очень скромно. Разве такой человек, как ты, так жить должен — Тохадзе хлопнул ладонью по столу. — Не ценят тебя в Москве, не ценят. Ты к нам приезжай, в Батуми. Первым человеком будешь. Почет, уважение. Мы тебе сыновьями станем.

— Спасибо Гурамчик, спасибо, дорогой. Мне, старику, чего надо-то. Малость самую кефирчику, кашки, да хлебушка белого, — лицо Желтухина собралось морщинами, — мне главное, чтобы v друзей все миром, да путем было.

Добрый, ласковый стоял перед Тохадзе Желтухин. Да только глаза жили отдельно от морщин, ласкового голоса. От всего желтухинского обличия заботливого старичка. Холодными были глаза. Цепкими, безжалостными.

— Знаю, дорогой, — Тохадзе опустился на стул, — горе меня к тебе привело, горе.

— Говори.

— Брата, Нугзара, арестовали.

— Об этом можешь мне, Гурам, не говорить. Знаю я кое-что о твоем брате. Знаю. Если за это посадили, то с трудным делом ты ко мне пришел.

— Я, дорогой Степан Федорович, к тебе как к отцу пришел. Помоги. Ты нас, Тохадзе, знаешь. Мы тебе как сыновья были. Нугзар по любому твоему слову все делал…

Желтухин поднял руку. Тохадзе замолчал.

— Ты мне ни о чем не говори. Брат твой не бесплатно все это делал. Понял? А потом, разве я его людей грабить посылал? А?… Молчишь… Ты просил, я его в дело взял. Кусок хлеба с маслом, да куш дал. А он, как нас отблагодарил? В налетчики пошел. Теперь свободу себе покупая, всех нас заложит.

— Что ты! Что ты! — Гурам Тохадзе замахал руками.

— Конечно, я его выручу, только стоить это будет дорого. Понял?

— Как не понять, дорогой, понял, конечно.

— Дело ты мне предлагаешь трудное, значит, и стоит оно дорого.

— Сколько?

Желтухин положил на стол растопыренную пятерню

— Это можно.

— Это пока. И запомни, освободить его я не сумею. Пока… Сейчас думать надо о том, чтобы ему статью помягче дали. А там уж посмотрим. Понял, Гурам?

Кравцов сидел за столом и читал документы по делу Тохадзе.

Корнеев стоял у окна, разглядывая знакомые до последней трещины крыши домов.

— Ну что ж, хорошо. Есть о чем доложить наверх. Есть. Заканчивайте быстрее.

— Станислав Павлович, мне хотелось бы поработать с Тохадзе побольше, у меня есть предполоожения, что он замешан в двух убийствах.

— Они за ним числятся?

— Нет. Одно в Московской области, а одно в Туле.

— Игорь Дмитриевич. Ну зачем тебе эти «висяки», пусть у областников голова болит, да туляки почешутся. Какое нам до этого дело. Заканчивай с Тохадзе.

— Но мне нужно еще дней десять.

— Пять. Понял? Пять. Корнеев кивнул и пошел к двери.

— Слушай, Корнеев, — Кравцов встал из-за стола, подошел к Игорю, — тут дело одно деликатное есть. Надо руководству помочь.

— Что за дело?

— Вот, — Кравцов щелкнул замком сейфа, достал папку, — дело по угону автомашины у товарища Черемисина. Слыхал о таком?

— Только по телевизору.

— Вот-вот, так сказать, большой человек. А у него машину угнали.

— Так угонами другой отдел занимается.

— До чего же ты, Корнеев, непонятливый человек. Это же Черемисин. Понял? Черемисин.

— Да хоть сам…

— Ты что, ты что, — прервал его Кравцов, — так сказать, такое имя, в суде. Ты лучше своего Тохадзе попроси, пусть на себя этот угон возьмет.

— Что?!

— Пусть на себя возьмет угон машины Черемисина.

— Да вы в своем уме предлагать мне такое?

— Так, — сказал Кравцов, — понятно. Потащишь в партбюро, откажусь, докажу что ты хочешь меня оклеветать. Понял?

— Ну и сволочь ты Кравцов. Ох, какая же сволочь.

— А это я запомню.

Корнеев вышел, в сердцах саданув дверью.

В кабинете Михаила Кирилловича телефонов было много. Они стояли на столе и на специальной тумбе. Только этот, старого образца беленький телефон, одиноко притулился на полочке. Сейчас он звенел тонко и переливчато.

Мусатов снял трубку.

— Да… Здорово… Знаешь, я, когда звонок этого аппарата слышу, сразу на сердце легче, друзья звонят… Да… А что за спешка такая… У всех дела… Ну ладно, ладно, приеду. А где там… Давай… Жди.

Мусатов положил трубку, забарабанил пальцами по столу. Нажал кнопку звонка.

В кабинете появился помощник.

— Коля, я тут уеду на пару часиков. Понял.

— Понял, Михаил Кириллович.

Помощник распахнул стенной шкаф, достал плащ, подал его своему шефу так, как швейцары подают пальто в ресторанах.

Довольный Мусатов благосклонно кивнул и вышел из кабинета.

Корнеев и дежурный по изолятору пожилой старший лейтенант шли по тюремному коридору.

— Он голодовку грозится объявить. Поэтому я тебя, Игорь, и вызвал. Или тебя теперь товарищ майор называть?

— Да что ты, дядя Сережа! Ты же меня еще младшим лейтенантом помнишь, — засмеялся Игорь.

— Я-то помню. Только некоторые об этом забывают.

— Не ворчи, дядя Сережа. Где он?

— В шестой.

Подошел старшина-надзиратель, открыл камеру. Тохадзе в разорванной рубашке сидел на нарах. Был он всклокочен, небрит. На столике стояли миски с едой.

— Встать, — скомандовал дежурный. Тохадзе молча поднял голову.

— Почему вы отказываетесь от пищи? — спросил Корнеев.

— Пища! — хрипло закричал Тохадзе и вскочил. — Ты, мусор!.. Где ты пищу видишь? У нас свиней кормят лучше. Понял!

— Может, мне в «Арагви» съездить? — прищурился Корнеев.

— В Батуми позвони, брату, пусть еду привезут!

— По мне, Тохадзе, ты и тюремной пайки не стоишь. Тебе на свете вообще жить нельзя.

— Это не тебе, мент, решать! Суду!

— Запомни, не будешь есть, начнем кормить насильно. У нас нервы крепкие. Пошли.

Дверь камеры захлопнулась.

Тохадзе вскочил, закричал что-то гортанное по-грузински. Схватил со стола миску и бросил в дверь. Корнеев и дежурный остановились.

— Миску бросил, — сказал дежурный.

До чего же тихо и красиво осенью в Сокольниках. Днем в парке пусто. Только несколько молоденьких мам с колясками, да одинокий художник устроился у пруда. Неяркое солнце добавляет золото в краски осени. Заканчивается сентябрь безветрием и яркостью.