Александра Маринина - Украденный сон
Жена была в восторге. Все шло так, как она себе представляла, выходя замуж за Аркадия. Родилась девочка.
Но блистательно начавшаяся карьера вдруг застопорилась. Аркадий периодически напивался и впадал в хандру, слушал грустную музыку и рассуждал о смысле жизни, греховности и прочей ерунде. Жена стала нервничать, она ваяла из него дипломата и считала, что он должен работать, угождать нужным людям, ходить на приемы, а он вместо этого валяет дурака. А потом на одном из ответственнейших приемов Никифорчук безобразно напился, потерял лицо, говорил глупости – одним словом, вел себя не правильно. Основной темой его пламенных пьяных высказываний было то, что, мол, все мы тут сидим сытые и благополучные и делаем вид, что все в порядке, а на самом деле каждый из нас пришел сюда по трупам и на каждом лежит грех. В течение суток его отозвали в Москву. Он стал невыездным, на зарубежных поездках можно было ставить крест, поэтому жена, долго не раздумывая, забрала дочку и все совместно нажитое и без сожалений покинула брачное ложе. Шел 1977 год. К 1980 Аркадий допился до увольнения из Внешторга и с тех пор обретался в издательстве «Прогресс» в качестве переводчика. Когда в 1981 году родители окончательно вернулись из-за границы, жизнь его стала совсем невыносимой. На собственную квартиру он заработать не сумел, поэтому был вынужден ежедневно выслушивать родительские причитания и упреки. Он терпел сколько мог, потом женился на официантке и ушел жить к ней. С задушевным другом Сергеем Градовым он виделся за эти годы только один раз, в 1983 году, на встрече выпускников 1973 года, перекинулся с ним парой слов, обменялся телефоном, помялся и потихонечку покинул праздник. Хвастать ему было нечем.
По мере появления совместных предприятий дела у Аркадия пошли чуть получше, его стали приглашать для устного перевода на различных серьезных и несерьезных переговорах.
В 1991 году его в очередной раз пригласили переводить на переговорах с каким-то голландским фирмачом. Голландец вмиг положил глаз на красивую секретаршу Вику, подававшую кофе и напитки, и после окончания официальной части пригласил ее в ресторан. Заодно позвал и Аркадия, так как объясняться с девушкой без его помощи не мог. В ресторане все крепко набрались, и фирмач повез их к себе в гостиницу, в двухкомнатный «люкс».
Пока он развлекался с Викой, Никифорчук успел слегка вздремнуть на диванчике в соседней комнате. Голландец вышел из спальни с усталой улыбкой и предложил Аркадию объедки с барского стола. Девушка была необыкновенно хороша, и Аркадий, кляня себя в душе за слабость и превозмогая отвращение к самому себе, предложение принял. Вика смутно напоминала ему кого-то, и он спросил ее фамилию, надеясь вспомнить, где мог с ней встречаться.
Услышав фамилию «Еремина», вздрогнул и помертвел, но тут же принялся утешать себя тем, что фамилия распространенная и это не более чем совпадение.
Но отделаться от болезненного интереса к Вике оказалось не так просто, поэтому Аркадий вызвался отвезти ее из гостиницы домой, зашел к ней и остался до утра. Посреди ночи она проснулась с криком, вся в поту, в слезах, вскочила с постели, налила стакан водки, выпила его залпом и рассказала Никифорчуку про сон, который ее пугает. Потом она рыдала, билась в истерике, ее рвало, Аркадий вытирал ей слезы и с ужасом думал о том, что это они с Градовым виноваты в искореженной жизни и поломанной психике девушки. Ему было мучительно жалко Вику и так же мучительно стыдно. После двадцати лет угрызений это стало последней каплей.
Наутро он позвонил Градову и стал нести какую-то околесицу о том, что они-де должны помочь Вике, они виноваты в том, что ее жизнь сломалась, на них лежит тяжкий грех. Градову удалось на некоторое время успокоить старого приятеля.
– Какой сейчас из тебя помощник, – ласково уговаривал Сергей Александрович, – ты же дня прожить не можешь без стакана. Давай мы сначала тебя в порядок приведем, а потом подумаем, как помочь девочке. Отведу тебя к своему доктору, он тебе вошьет эспераль, поправишься, вот тогда и будем решать.
На какое-то время уговоры помогли, но потом Аркадий все чаще стал звонить Градову по ночам с бредовыми идеями наложить на себя руки и написать покаянное письмо, или пойти к священнику исповедаться, или признаться во всем Вике и вымолить у нее прощение. Градов понял, что Никифорчук становится опасен. И решение Сергей Александрович принял, как обычно, грубое и радикальное.
– Ну, как она? – тихонько спросил Арсен, зябко поеживаясь и согревая дыханием замерзшие руки.
В комнате был полумрак, тихо жужжал электрокардиограф, самописцы вычерчивали загадочные кривые, в которых был зашифрован ответ на заданный вопрос.
– Пока ничего, держится, – ответил врач, отлепляя от тела девочки провода и складывая аппарат в чемоданчик. – Пульс хороший, тоны чистые.
– Но долго так продолжаться не будет? – уточнил Арсен.
– Как вам сказать… – неопределенно протянул врач, – Вы мне скажите, что вам нужно, а я тогда отвечу, как лучше это сделать.
Он заискивающе поглядел в лицо Арсену, для чего ему пришлось сильно наклонить голову, так как старик был намного ниже ростом.
– Не подстраивайтесь под меня, – резко сказал Арсен. – Вы врач, вот и скажите мне совершенно определенно, сколько еще можно держать девочку на препарате без риска для ее здоровья. Вы называете мне конечный срок, и я в соответствии с ним буду принимать решение.
– Видите ли, – помялся врач. Ему очень хотелось угодить Арсену, и он пытался понять, какой ответ тот хочет услышать. – В общем… Это зависит от состояния сердечной деятельности… Вообще от того, насколько она здорова, не переносила ли тяжелых заболеваний в последнее время.
– Перестаньте морочить мне голову, – рассердился Арсен. – С вашей женой мне гораздо легче работать. Она всегда четко оценивает и ситуацию, и свои возможности, и не боится настаивать на своих оценках. Я вас держу как специалиста, так имейте же свою точку зрения. Если бы я сам мог решать медицинские вопросы, я бы не платил вам бешеные деньги за услуги.
Так вы уж будьте любезны отрабатывать их добросовестно. Вот вы сейчас сделали ей укол. На сколько его хватит?
– На двенадцать часов.
– Стало быть, завтра в восемь утра нужно делать следующий?
– Ну… В принципе – да.
– Что значит «в принципе»?
– Это уже становится опасным. Следующий укол может убить ее. Она уже не проснется.
– Так, уже какая-то ясность, – хмыкнул Арсен. – А может так случиться, что и следующий укол ей не повредит?
– Конечно. Я же говорю, это зависит от ее здоровья, от сердца…
– Значит, ситуация выглядит таким образом, – подытожил Арсен. – Завтра утром вы осматриваете девочку и сообщаете мне, можно ли делать следующую инъекцию. Если можно – делайте. Если нет – я приму решение, будить девочку или все-таки держать на препарате. К утру у меня будет достаточно информации, чтобы принять такое решение.
– Но вы понимаете, что после завтрашнего укола она может… – врач запнулся и судорожно сглотнул.
Арсен чуть приподнял голову и впился своими маленькими, очень светлыми глазками в лицо врача. Он затягивал паузу, и молчание его было куда более выразительным и угрожающим, чем любые самые строгие и бранные слова. Наконец злобный блеск в глазах погас, лицо старика снова стало обыкновенным и ничем не примечательным.
– Как поживает император? – почти весело спросил он, изучая вытащенное из кармана расписание пригородных электричек.
– Цезарь-то? Отлично. Ест за двоих, капризничает за троих, зато злобности в нем на десяток псов хватит, – в голосе врача слышалось нескрываемое облегчение. Он не только хотел угодить Арсену. Он смертельно боялся его.
– Про сына не спрашиваю, о нем я и так все знаю. Супруга здорова?
– Спасибо, у нас все в порядке.
– Что-то холодновато у вас тут, – старик снова зябко поежился. – Девчонку не простудите?
– Она тепло укрыта. А вообще-то в помещении и должно быть прохладно.
В жаркой комнате наркотический сон переносится плохо, – авторитетно пояснил врач. – Видите, здесь только один обогреватель, его вполне достаточно, а в соседней комнате, где ваши мальчики сидят, намного теплее.
Там у них два калорифера, да еще вдобавок плитка постоянно включена, они все время чайник кипятят.
– Ладно, друг мой, мне пора, – Арсен наконец выбрал удобную электричку и засобирался. – Завтра в восемь утра вы осматриваете девочку, в восемь пятнадцать я жду вашего звонка. Если я приму решение больше инъекций не делать, скажете охранникам, чтобы везли ее в город и оставили в сквере, они знают, где это.
– А если..? – робко спросил врач.
– Тогда сделаете укол. И не забивайте себе голову разными глупостями.
Арсен вышел из комнаты, спустился с крыльца и ступил на поскрипывающий под ногами снег. Здесь, за городом, зима была настоящей, снег не стаивал под ногами и колесами, а лежал ровным белым сахарным слоем. Старик знал, что от пустующего зимой пионерского (в прошлом, а ныне просто детского) лагеря до платформы ровно двадцать три минуты средним шагом.
