Элизабет Джордж - Великое избaвление
Тишина. Она не может об этом говорить. Все в прошлом, словно случилось с кем-то другим. И та восьмилетняя девочка, которая бродила за ней по пятам по всей ферме, таращась на нее блестящими обожающими глазами, — та девочка умерла. Это разбухшее, непристойное существо перед ней — не Роберта. Что толку продолжать. Роберты больше нет.
Джиллиан подняла голову и увидела, как изменился взгляд Роберты. Глаза сестры смотрели теперь прямо на нее, и Джиллиан поняла, что ей удалось добиться того, с чем не могли все эти три недели справиться психиатры. Но никакой радости это открытие ей не принесло. Теперь она знала о своей вине. Она смотрела в глаза обвиняющему, неотменяемому, непоправимому прошлому.
— Я ничего не понимала, — подавленно призналась она. — Мне было года четыре или пять. Тебя еще и на свете не было. Он сказал, это особая любовь. Особая дружба между папочкой и дочкой. Как у Лота.
— О нет! — прошептал Джонас.
— Он и тебе читал Библию, Бобби? Мне он читал. Приходил ночью, садился ко мне на постель и читал мне Библию. И, когда он ее читал…
— Нет, нет, нет!
— Его рука пробиралась ко мне под одеяло. «Тебе так нравится, Джилли? — спрашивал он меня. — Чувствуешь себя счастливой? Папа становится от этого очень счастливым. Такое миленькое. Такое мягонькое. Тебе нравится, Джилли?»
Джонас с размаху ударил себя кулаком в лоб. Левой рукой он туго сдавил себе грудь. «Пожалуйста!» — стонал он.
— Я ничего не знала, Бобби. Я не понимала. Мне было всего пять лет. В комнате было темно. «Повернись, — говорил он, — папа тебе спинку потрет. Так тебе нравится? Где самое чувствительное местечко? Здесь, Джилли? Вот так хорошо?» А потом он брал меня за руку и говорил: «Папочке нравится, когда его трогают вот тут. Потри папочку вот тут».
— Где была мама? — спросил доктор.
— Мама спала. Она была в своей комнате. Может быть, читала. Какая разница. Ведь это были особые отношения. Любовь между папочкой и дочкой. Маме не следовало об этом знать. Мама бы это не поняла. Она не читала Библию вместе с нами, она бы не поняла. А потом она уехала. Мне было тогда восемь лет.
— И ты осталась одна.
Джиллиан тупо покачала головой. Глаза ее расширились, но слез в них не было.
— О нет, — слабым голосом выговорила она. — Тогда я стала мамочкой.
При этих словах с губ Джонаса Кларенса сорвался хриплый вопль. Леди Хелен быстро глянула на Линли и накрыла его ладонь своей рукой. Он судорожно повернул руку, цепляясь за ее пальцы.
— Папа развесил ее фотографии по всей гостиной, чтобы я смотрела на нее каждый день. «Мама уехала», — сказал он и велел мне смотреть на фотографии, чтобы я поняла, какая она красивая и как я виновата в том, что родилась на свет и сделалась причиной того, что мама уехала от нас. «Мама знала, как сильно папочка любит тебя, Джилли. Вот почему она уехала. Теперь ты должна стать мамочкой для меня». Я не знала, что это значит. Он мне показал. Он читал Библию. Он молился. И показывал мне, что надо делать. Но я была слишком маленькой, чтобы стать для него настоящей мамочкой. Так что он… я делала это по-другому. Он учил меня. Я… я очень старалась.
— Ты хотела угодить ему. Это твой отец. У тебя больше никого на свете не было.
— Я хотела, чтобы он любил меня. Он говорил, что любит меня, когда я… когда мы… «Папа любит делать это в ротик, Джилли». А потом мы молились. Мы все время молились. Я надеялась, Бог простит меня за то, что я вынудила мамочку уйти от нас, если только я сумею стать настоящей мамочкой для папы. Но Бог так и не простил меня. Бога нет.
Джонас уронил голову на стол, обхватив себя обеими руками, и заплакал.
Джиллиан снова посмотрела на сестру. Роберта встретила ее взгляд. На ее лице так и не проступило осмысленное выражение, но раскачиваться она перестала.
— И я делала все это, Бобби, я не понимала, что это значит, я делала это, потому что мама уехала, а я хотела… я хотела, чтобы мамочка вернулась. Мне казалось, единственный способ вернуть маму — это самой стать мамой.
— И ты стала ей, когда тебе исполнилось шестнадцать? — тихо спросил доктор Сэмюэльс.
— Он пришел ко мне в комнату. Глубокой ночью. Он сказал, настала пора мне сделаться дочерью Лота по-настоящему, так, как написано в Библии, и он разделся.
— Раньше он никогда не раздевался?
— Он не снимал с себя всю одежду. Нет. Я думала, он хочет… то, что я обычно… но нет. Он раздвинул мне ноги и… «Ты… Папочка, я не могу дышать. Ты слишком тяжелый. Пожалуйста, не надо. Боюсь! Ой, больно, больно, больно!»
Ее муж вскочил на ноги, яростно отшвырнув от себя стул. Шатаясь, он подбежал к двери.
— Этого не было! Не было! — кричал он. — Не было! Ты — моя жена.
— Он закрыл мне ладонью рот. Он сказал: «Мы же не хотим разбудить Бобби, правда, лапонька? Папа любит тебя больше всех. Позволь папочке доказать тебе это, Джилли. Впусти в себя папочку. Как мама. Как настоящая мамочка». Мне было больно. Больно! Больно! Я возненавидела его.
— Нет! — еще раз выкрикнул Джонас и распахнул дверь. Она с грохотом ударилась о стену. Джонас бросился прочь.
Только теперь из глаз Джиллиан полились слезы.
— Я была пустой оболочкой, никем. Не все ли равно, что он делает со мной? Я стала такой, какой он хотел меня видеть. Он или кто другой — все равно. Вот как я жила. Вот как я жила, Джонас!
— Угождая всем? — спросил доктор.
— Людям нравится глядеться в зеркало. Он превратил меня в зеркало. Вот что он со мной сделал. Господи, я его ненавидела! Ненавидела! — Спрятав лицо в ладони, она зарыдала, не в силах совладать со скорбью, подавить рыдания, накапливавшиеся долгих одиннадцать лет. Все сидели неподвижно, прислушиваясь к ее всхлипываниям. Прошло несколько мучительных минут. Джиллиан подняла искаженное лицо и встретила взгляд сестры. — Не позволяй ему убивать тебя, Бобби! Не позволяй ему. Бога ради, скажи им всю правду!
Ответа не было. Глухое молчание. Мучительные рыдания Джиллиан. Роберта не шевелилась. Она казалось глухой.
— Я не могу больше выносить это, Томми, — прошептала леди Хелен. — Она прошла через все это — и напрасно.
Линли все еще смотрел сквозь стекло в соседнюю комнату. В висках у него стучала кровь, рот наполнился горечью, глаза словно огнем жгло. Попадись ему Уильям Тейс — попадись он живым ему в руки, — он бы его на куски разорвал. За всю жизнь Линли не испытывал подобной ярости, подобного отвращения. Пытка, которой подверглась Джиллиан, терзала и его самого, страдание передалось ему, словно болезнь.
Рыдания стихли. Женщина поднялась на ноги. Неровной походкой направилась к двери. Коснулась ручки, повернула ее, потянула на себя. Ее приезд оказался бесполезным. Все кончено.
— Он заставлял тебя маршировать голой, Джилли? — спросила Роберта.
16
Медленно, словно двигаясь под водой, Джиллиан повернулась на хриплый звук голоса сестры.
— Расскажи мне, — прошептала она, возвращаясь на свое место и придвигая стул поближе к Роберте.
Глаза Роберты, еле различимые среди складок жира, смотрели в лицо Джиллиан, но взгляд казался отсутствующим. Губы судорожно двигались, пальцы конвульсивно сжимались и разжимались.
— Музыка. Громкая. Он снимал с меня одежду. — Тут голос девушки изменился. Сладостный, медоточивый, вкрадчивый и отчетливо, до ужаса, мужской. — «Детка, детка. Пора шагать, детка. Пора шагать для папы, детка». И тогда он… в его руке… «Смотри, что папа делает, когда ты маршируешь для него, сладкая детка».
— Я оставила тебе ключ, Бобби, — с трудом произнесла Джиллиан. — Той ночью он уснул в моей постели, а я пошла в его комнату и взяла ключ. Что случилось с этим ключом? Я оставила его тебе.
Роберта вздрогнула. В ней оживали давно подавленные страхи детства.
— Я не… я не знала. Я заперла дверь. Но ты не сказала, зачем это надо. Ты не сказала, что надо спрятать ключ.
— Боже! — горестно вздохнула Джиллиан. — Значит, ты заперла дверь на ночь, а днем оставила ключ в замочной скважине? Так было, Бобби?
Роберта прикрыла рукой, как щитом, свое влажное лицо. Не убирая руки, она кивнула. Все ее тело всколыхнулось немым рыданием.
— Я не знала.
— Он нашел ключ и забрал его.
— Он положил его к себе в шкаф. К остальным ключам. Оттуда я не могла его взять. «Не надо ключей, сладкая крошка. Сладкая крошка, маршируй для папочки».
— Когда ты маршировала?
— Днем, ночью. «Пойди сюда, сладкая крошка. Папочка поможет тебе шагать».
— Как?
Роберта уронила руку. Все лицо ее мелко дрожало. Пальцы безжалостно теребили, мяли нижнюю губу.
— Бобби, скажи как, — настаивала Джиллиан. — Скажи мне, что он делал.
— Я люблю папочку. Я люблю папочку.
— Не повторяй это. — Протянув руку, Джиллиан легонько встряхнула сестру. — Скажи мне, что он делал с тобой.
— Люблю. Люблю папочку.
