Человек по имени Как-его-там. Полиция, полиция, картофельное пюре! Негодяй из Сефлё - Пер Валё
Хаммар думал лишь о своей приближающейся отставке и страстно желал дожить до нее спокойно.
Мартин Бек размышлял над тем, почему ему безразлично – идти в отпуск или не идти. Он просиживал целыми днями на Вестберга-алле и занимался обычной текущей работой, а все свое свободное время раздумывал о том, как уклониться от празднования дня летнего солнцестояния в компании жены и ее брата.
Кольберг временно исполнял обязанности комиссара и вынужден был перебраться в отдел расследования убийств главного управления. Оба эти обстоятельства доставляли ему мало удовольствия. Он ненавидел раскаленный, как печь, кабинет на Кунгсхольмсгатан, потел и проклинал все на свете, а в перерывах между проклятиями мечтал оказаться у себя дома, рядом с женой, своей единственной радостью сейчас.
Меландер рубил дрова возле своего летнего домика и с любовью думал о жене, загоравшей голышом, лежа на одеяле за домом.
Монссон на Черном море вглядывался в сизо-серый горизонт и удивлялся, как румыны ухитряются строить социализм и выполнять пятилетние планы за три года в стране, где сорок градусов в тени и нет газированного грейпфрутового сока.
В двух с половиной тысячах километров к северу Гунвальд Ларссон как раз надевал туфли и спортивную куртку и мрачно смотрел на шерстяной свитер Рённа, отвратительного сине-красно-зеленого цвета с оленями на груди.
Рённ ничего не замечал – он думал о пожарной машине.
Бенни Скакке сидел у себя в кабинете и перечитывал рапорт, который только что написал. Он размышлял над тем, скоро ли ему удастся стать начальником полиции и где он будет находиться, когда это произойдет.
Каждый был поглощен собственными мыслями.
Никто не думал о Мальме, Олафссоне или четырнадцатилетней девушке, сгоревшей заживо в мансарде дома на Шёльдгатан.
Такое, по крайней мере, создавалось впечатление.
В пятницу, двадцать первого июня, накануне дня летнего солнцестояния, Мартин Бек совершил поступок, из-за которого почувствовал себя преступником – впервые с пятнадцати лет, когда он подделал подпись матери в справке о его болезни, чтобы прогулять школьные занятия и поглазеть на гитлеровский линкор, приплывший с визитом в Стокгольм[40].
В нынешнем поступке Бека не было ничего особенного, и большинство людей отнеслись бы к нему как к совершенно естественному. В нем не было даже ничего преступного, как не преступно лгать, если перед этим вы не клали руку на Библию и не клялись говорить правду.
Бек всего лишь сказал своей жене, что не сможет поехать с ней и Рольфом к ее брату, потому что в связи с выполнением особого задания обязан в выходные дни находиться на службе.
Это была откровенная ложь, и он произнес ее громко и отчетливо, глядя жене прямо в глаза. Врал не краснея. Врал накануне самого солнечного, самого длинного и самого прекрасного дня в году. Более того, ложь явилась результатом заговора, в котором участвовало еще одно лицо, обещавшее молчать, если возникнут нежелательные расспросы.
Этим лицом был исполняющий обязанности комиссара. Звали его Стен Леннарт Кольберг, и роль его как организатора заговора была слишком очевидной и недвусмысленной.
Ужасающую ложь вызвали к жизни две причины. Во-первых, Мартин Бек не испытывал удовольствия от перспективы провести два или, того хуже, три отвратительных дня вместе со своей женой и пьяным шурином. Эти дни казались ему еще более невыносимыми, потому что его дочь Ингрид была в Ленинграде на каких-то курсах по изучению языка и не смогла бы в трудный момент поднять ему настроение. Во-вторых, в распоряжении Кольберга был летний домик родственников его жены в Сёрмланде[41], и он уже переправил туда достаточное количество еды и веселящих напитков.
Таким образом, у Мартина Бека хватало оправдательных аргументов в пользу своего поведения, однако он очень переживал из-за вынужденного вранья. Он понимал: нельзя лгать постоянно – и пытался успокоить душу ссылками на особенности сложившейся ситуации. Пройдет много времени, и он поймет: именно тогда, может быть чересчур запоздало, он решил изменить всю свою жизнь. Бек переживал из-за своей лжи не потому, что был полицейским: нет сведений, будто полицейские лгут реже, чем другие люди, или шведские полицейские лгут реже, чем иностранные. Имеющиеся данные говорят скорее обратное. Просто для Мартина Бека это был вопрос личной этики. Пытаясь оправдать собственное поведение, он изменял определенным фундаментальным жизненным принципам. И только будущее покажет, выиграл он от этого или проиграл.
Однако в любом случае впервые за долгое время у него был приятный и почти беззаботный уик-энд. Его беспокоила лишь собственная ложь, но он без особого труда на время задвинул беспокойство куда-то в уголок подсознания.
Кольберг оказался выдающимся организатором и конспиратором и исключительно хорошо подобрал компанию. Слово «полиция» упоминалось нечасто, люди веселились и почти совсем забыли о своей ежедневной, не слишком приятной работе.
Только один раз они заговорили о служебных делах. В надвигающихся сумерках Мартин Бек сидел на траве вместе с Осой Турелль, Кольбергом и остальными, глядя на майское дерево[42], которое они воздвигли сами и даже танцевали вокруг него. К этому времени все уже порядком устали, их искусали комары, и мысли Мартина Бека снова вернулись в привычное русло.
– Как ты думаешь, мы когда-нибудь узнаем, кто был в действительности тот человек в Сундбюберге? – спросил он.
– Нет, – коротко и решительно ответил Кольберг.
– Какой человек в Сундбюберге? – поинтересовалась Оса Турелль. Она была бдительной молодой
