Луиза Пенни - Убийственно тихая жизнь
– Кажется, землю начинает прихватывать морозец, – сказала Мирна.
Она принесла из кухни столовые приборы и принялась накрывать складные столики перед камином, в котором потрескивал огонь. Сверху до них доносились восклицания Габри, восхищавшегося всякими безделушками в спальне Джейн.
– Корысть. Отвратительно, – сказала Рут и быстро прошла к лестнице и наверх по ступенькам.
Клара смотрела на Питера, который поднялся и пошуровал в дровах, и без того прекрасно горевших в камине. В ту ночь, когда она нашла Питера распростертым на земляном полу в подвале, она обняла его, прижала к себе. И то была самая большая близость между ними за прошедшие дни. После событий той страшной ночи он удалился на свой остров. А мост уничтожил. Возвел высокие стены. И теперь к Питеру было не подступиться – он стал недоступен не только для нее. Нет, физически она могла взять его за руку, погладить по голове, прижаться к нему. Что она и делала. Но она знала, что прикоснуться к его сердцу больше не может.
Она посмотрела на его красивое лицо, испещренное морщинами беспокойства, исцарапанное при падении. Она знала, что он получил самую жестокую травму, которая, возможно, не залечится никогда.
– Я хочу взять вот это, – сказала Рут, спускаясь по лестнице.
Она помахала маленькой книжечкой и сунула ее в громадный карман своего потертого кардигана. Джейн в своем завещании приглашала всех своих друзей выбрать для себя на память какой-нибудь предмет из ее дома. Рут сделала свой выбор.
– Как ты догадалась, что это Бен? – спросила Мирна.
Она села и пригласила мужчин к ланчу. Тарелки с горячим супом были расставлены, в корзиночке на салфетке лежали булочки, только что с огня.
– Это пришло мне в голову во время приема здесь, в доме.
– И что такого увидела ты, что было недоступно нам? – спросил Оливье, присоединяясь к ним.
– Дело было в том, чего я не увидела. А не увидела я Бена. Я знала, что «Ярмарочный день» – это дань памяти Тиммер. Все люди, важные для Тиммер, были изображены на этой картине…
– Кроме Бена! – вставила Мирна, намазывая маслом горячую булочку и глядя, как масло сразу же начинает таять. – Как глупо не заметить этого.
– Сколько времени я потратил, прежде чем понял, – признал Гамаш. – А понял, только разглядывая «Ярмарочный день» у себя в номере. Бена на картине не было.
– Бена на картине не было, – повторила за ним Клара. – Я знала, что Джейн никак не могла его пропустить. Но его не было на картине. Оставалось только предположить, что он там был и это его лицо оказалось замазанным.
– Но почему Бен запаниковал, когда увидел «Ярмарочный день»? Что такого ужасного было в том, что он увидел себя на картине? – спросил Оливье.
– А вы подумайте, – сказал Гамаш. – Бен в последний день выставки вколол матери смертельную дозу морфия, как раз в тот момент, когда шло ярмарочное шествие. Он устроил себе алиби – все знали, что он в Оттаве на выставке антиквариата.
– И он там был?
– Да. Даже купил там кое-что. Потом примчался сюда – езды всего три часа на машине – и дождался, когда начнется шествие…
– Он знал, что я оставлю его мать одну? Как он мог это знать? – спросила Рут.
– Он знал свою мать. Знал, что она настоит на этом.
– И она настояла. Нужно мне было остаться.
– Откуда ты могла знать, Рут? – сказал Габри.
– И что дальше? – спросил Оливье, макая свою булочку в суп. – Он посмотрел на картину и…
– Увидел себя. Явно на этом шествии, – ответил Гамаш. – На трибунах. И тогда он поверил: Джейн знает, что он сделал, знает, что он в тот день был в Трех Соснах.
– И он выкрал картину, стер лицо и нарисовал новое, – сказала Клара.
– Неизвестная женщина рядом с Питером, – вставила Рут. – Именно там Джейн и должна была изобразить Бена.
Питеру потребовалось сделать усилие над собой, чтобы не опустить глаза.
– Тем вечером в гостинице после вернисажа все стало ясно, – сказала Клара. – Он не начал запирать дверь после убийства. Все запирали, а Бен – нет. Потом еще скорость, с которой он работал, расчищая стены. Вернее, отсутствие всякой скорости. А в ту ночь, когда мы увидели здесь свет, Бен сказал, что пришел, чтобы компенсировать свою медлительность в расчистке стен, и я поверила, но потом мне пришло в голову, что даже для Бена это немного неубедительно.
– Как выясняется, – добавил Гамаш, – в доме Джейн он искал вот это. – Он поднял папку, которую Бовуар нашел в доме Йоланды. – Эти наброски Джейн делала на ярмарках в течение шестидесяти лет. Бен думал, что там могут обнаружиться наброски для «Ярмарочного дня», и хотел изъять их оттуда.
– А на этих набросках можно что-нибудь понять? – спросил Оливье.
– Нет, они слишком черновые.
– А потом был еще лук, – сказала Клара.
– Лук?
– Когда я пришла в дом Бена на следующий день после убийства Джейн, он жарил лук для соуса чили. Но Бен прежде никогда не готовил. И я, будучи эгоисткой, поверила ему, когда он сказал, что делает это ради меня. Я зашла в одну из его комнат и почувствовала запах чистящей жидкости, – вернее, я подумала, что это чистящая жидкость. Такой успокаивающий запах, который убеждает тебя, что все чисто и ухожено. Я решила, что Нелли приходила к нему и сделала уборку. А потом я говорила с Нелли, и она сказала, что Уэйн был очень болен и она вот уже целую неделю нигде не убирала. Вероятно, Бен пользовался растворителем, а с помощью лука хотел скрыть запах.
– Именно так, – подтвердил Гамаш, отхлебнув пива. – Он взял «Ярмарочный день» из галереи в Уильямсбурге в ту субботу после обеда, затер собственное лицо и нарисовал другое. Вот только с выбором лица он совершил ошибку. И еще он использовал собственные краски, а у Джейн были другие. Потом он вернул картину в галерею, но теперь ему нужно было убить Джейн, прежде чем она увидит изменения.
– Благодаря вам, – обратилась к Гамашу Клара, – мне все стало ясней ясного. Вы все время спрашивали, кто еще видел работу Джейн. И я вспомнила, что Бен за тем обедом спрашивал у Джейн, не возражает ли она, если он съездит в Уильямсбург посмотреть ее картину.
– Ты думаешь, он уже в тот вечер начал подозревать? – спросила Мирна.
– Вероятно, он почувствовал какое-то беспокойство. Его больная совесть сыграла с ним злую шутку. Нужно было видеть выражение его лица, когда Джейн сказала, что на картине изображено шествие и в ней имеется скрытое послание. При этом она посмотрела на него.
– И еще у него был странный вид, когда он читал это стихотворение, – вспомнила Мирна.
– Какое стихотворение? – спросил Гамаш.
– Из Одена. Я вон там вижу эту книгу – в стопке рядом с тобой, Клара. «Избранные сочинения У. Х. Одена».
Клара передала увесистый том Мирне.
– Вот оно, – сказала Мирна.
Она прочитала из стихотворения, которое Оден посвятил Герману Мелвиллу:
Зло некрасиво и непременно человекообразно:Спит с нами в постели и ест за нашим столом.
Питер потянулся за книгой и прочитал начало стихотворения – ту его часть, которую не продекламировала тогда Джейн:
На склоне лет он взял курс на кротость,Причалил к супружеской суше,Заякорился за женину руку,Плавал каждое утро в контору,Где заколдованные архипелаги расплывались на бумаге.В мире было добро – и это открытиеБрезжило перед ним в порастаявшем тумане страха…[62]
Питер смотрел в камин, слушая знакомые голоса. Он тихонько положил закладку на эту страницу и закрыл книгу.
– Он, как параноик, всюду видел скрытые послания, – сказал Гамаш. – У Бена были и возможность, и умение, чтобы убить Джейн. Он жил очень близко от здания старой школы и мог незамеченным войти туда, взять рекурсивный лук и две стрелы, заменить наконечник со спортивного на охотничий, потом выманить Джейн из дома и убить ее.
Эта картинка стояла перед глазами Питера. Он опустил голову. Не мог смотреть на людей. Как он умудрился не знать этого о своем лучшем друге?
– А как он выманил туда Джейн?
– Телефонный звонок. Джейн целиком и полностью доверяла ему. Она не стала задавать ему никаких вопросов, когда он попросил ее подойти к оленьей тропке. Сказал ей, что в лесу браконьеры, так что Люси брать не стоит. И она, не задумываясь, пошла.
Вот к чему ведет вера и дружба, преданность и любовь, думал Питер. Тебя обманывают. Предают. Ранят так глубоко, что ты и дышать не может. А иногда это убивает тебя. А то и хуже. Это убивает людей, которых ты любишь сильнее всего в жизни. Бен чуть не убил Клару. А Питер доверял Бену. И вот что из этого вышло. Больше никогда он не попадется на эту удочку. Гамаш был прав насчет Матфея 10: 36.
– А почему он убил собственную мать? – спросила Рут.
– Ну, это самая старая история, – сказал Гамаш.
– Бен был проституткой мужского пола?! – вскричал Габри.
– Это называется «самая древняя профессия». Каким местом ты думаешь? – спросила Рут. – Не трудись отвечать на этот вопрос.
