Пер Валё - Человек на балконе
— Фру Карин Карлсон, Свеавеген, 83, — вслух прочел Колльберг.
— Ее звали Ева, — сказал комиссар. — Лучше всего, если туда кто-нибудь… если ты туда зайдешь. Прямо сейчас. До того, как они узнают это из других источников, что было бы еще хуже.
— И без того уже достаточно плохо, — вздохнул Колльберг.
Комиссар серьезно посмотрел на него, но ничего не сказал.
— Вообще-то я думал, что это твой округ, — сказал Колльберг, но тут же встал и добавил: — Ну, хорошо, хорошо, я уже иду. Кто-то ведь должен это сделать.
В дверях он обернулся и сказал:
— Меня вовсе не удивляет, что у нас в полиции не хватает людей. Надо быть чокнутым, чтобы решить поступить на службу в полицию.
Автомобиль он оставил возле кирхи Святого Стефана, поэтому решил пойти пешком на Свеавеген. Кроме того, ему все-таки нужно было время, чтобы собраться с силами, прежде чем встретиться с ее родителями.
Светило солнце, и после ночного дождя не осталось никаких следов. Колльбергу стало нехорошо при мысли о, мягко говоря, удручающем задании, которое ему предстояло выполнить. Ему не впервые приходилось выполнять подобную миссию, но когда дело касалось ребенка, он страдал еще больше чем всегда. Если бы здесь был Мартин, думал он, у Мартина такие вещи получаются намного лучше, чем у меня. Однако потом он вспомнил, как подавленно выглядит Мартин в ситуациях такого рода, и подумал: что ж, это для каждого одинаково тяжело.
Дом, в котором жила девочка, стоял чуть наискосок от Ванадислундена в квартале между Сурбрунгатан и Фрейгатан. Лифт не работал, и ему пришлось подниматься на пятый этаж пешком. Прежде чем позвонить, он минуту постоял, чтобы отдышаться.
Женщина открыла почти мгновенно. На ней было коричневое хлопчатобумажное платье-халат и босоножки. Светлые волосы растрепаны и взъерошены, словно она непрерывно теребила их руками. Когда она увидела Колльберга, на ее лице замелькали разочарование, надежда и страх.
Колльберг предъявил ей служебное удостоверение, и женщина посмотрела на него полным отчаяния вопросительным взглядом.
— Вы позволите войти?
Женщина придержала дверь и отступила в сторону.
— Вы не нашли ее? — спросила она.
Колльберг не ответил и прошел в квартиру. Квартира, очевидно, была двухкомнатная. В одной комнате стояла кровать, книжный шкаф, телевизор, комод и два кресла у низкого столика из темного дерева. Кровать была застелена. Очевидно, ночью на ней никто не спал. На синем покрывале лежал открытый чемодан, а возле него — приготовленные стопки аккуратно сложенного белья и одежды. На крышке чемодана висело несколько свежевыглаженных платьиц. Дверь в другую комнату была открыта, и он заметил там темный книжный шкаф с книгами и игрушками. На книжном шкафу восседал белый медвежонок.
— Может быть, мы присядем? — предложил Колльберг и сел в кресло.
Женщина осталась стоять и спросила:
— Что случилось? Вы нашли ее?
Колльберг увидел ужас в ее глазах и попытался вести себя абсолютно спокойно.
— Да, — сказал он. — Фру Карлсон, пожалуйста, сядьте. Где ваш муж?
Она села в кресло напротив Колльберга и ответила:
— У меня нет мужа. Мы в разводе. Где Ева? Что случилось?
— Фру Карлсон, — произнес Колльберг, — мне ужасно жаль, что я должен вам это сказать, но ваша дочь мертва.
Женщина пристально смотрела на него.
— Нет, — почти беззвучно сказала она. — Нет.
Колльберг встал и подошел к ней.
— У вас есть кто-нибудь, кто смог бы здесь побыть с вами… может, родители?
Женщина покачала головой.
— Это неправда, — сказала она.
Колльберг положил руку ей на плечо.
— Мне ужасно жаль, фру Карлсон, — пробормотал он.
— Но как это могло произойти, — сказала она, — ведь мы собирались ехать в деревню…
— Этого мы еще не знаем точно, — сказал Колльберг. — Мы предполагаем, что… что она, наверное, кого-то встретила.
— Ее кто-то убил? Ее убили?
Колльберг кивнул.
Женщина закрыла глаза и сидела совершенно неподвижно. Потом она открыла глаза и покачала головой.
— Это не Ева, — сказала она. — Это не Ева. Вы… вы не ошибаетесь?
— Нет, — ответил Колльберг, — мне очень неприятно, но, к сожалению, нет, фру Карлсон. Не мог бы я кому-нибудь позвонить, чтобы он сюда пришел? Вашим родителям или кому-нибудь другому?
— Нет, только не им. Мне никто здесь не нужен.
— В таком случае, может быть, вашему бывшему мужу?
— Он живет в Мальмё, по крайней мере, я так думаю.
Она была мертвенно бледна и смотрела ничего не выражающим взглядом. Колльберг знал, что она еще не полностью поняла, что, собственно, произошло, что внутри у нее вырос защитный барьер, который теперь не позволяет правде проникнуть туда. Он уже наблюдал такую реакцию раньше и знал, что как только ее покинут силы и она перестанет оказывать сопротивление, у нее начнется истерика.
— Фру Карлсон, как зовут вашего врача? — спросил Колльберг.
— Доктор Стрём. В среду мы были у него. У Евы несколько дней болел живот, а мы собирались ехать в деревню, и я подумала, что будет лучше…
Она осеклась и посмотрела на открытую дверь в соседнюю комнату.
— Вообще-то Ева никогда не болеет, — сказала она. — Это у нее тоже быстро прошло. Доктор сказал, что это, наверное, была какая-то инфекция. Кишечное воспаление.
Она минуту сидела молча и потом сказала таким тихим голосом, что Колльберг не разобрал почти ни одного слова:
— Но теперь ей уже снова хорошо.
Колльберг смотрел на нее, и ему казалось, что он ведет себя как самый последний болван. Он не знал, что должен делать или говорить. Она по-прежнему сидела неподвижно и смотрела на открытую дверь в детскую. Он лихорадочно пытался сообразить, что бы можно было сказать, но тут женщина встала, высоким звонким голосом выкрикнула имя девочки и побежала в другую комнату. Колльберг пошел за ней.
Комната была светлая и приятно обставленная. В углу был красный деревянный ящик, полный игрушек, а в ногах узкой кроватки стояла старомодная игрушечная комнатка для кукол. На письменном столе была куча учебников и тетрадей.
Женщина сидела на спинке кроватки, поставив локти на колени и закрыв руками лицо. Она раскачивалась взад-вперед, и Колльберг не слышал, плачет она или нет.
Он несколько секунд внимательно смотрел на нее, потом пошел в прихожую, где еще раньше заметил телефон. Возле телефона лежал список с домашними номерами, и в нем он быстро нашел номер доктора Стрёма.
Колльберг объяснил ему, что случилось, и доктор обещал приехать в течение пяти минут.
Колльберг вернулся к женщине, сидящей в той же позе. Она по-прежнему молчала. Колльберг сел рядом с ней и принялся ждать. Сначала он не знал, нужно ли прикоснуться к ней, но потом осторожно обнял ее за плечи. Казалось, она совершенно не замечает его присутствия.
Так они тихо сидели, пока не позвонил врач и не нарушил эту тишину.
VIII
На обратном пути в Ванадислунден Колльберг страшно потел, но не из-за быстрой ходьбы, влажной жары или его склонности к полноте. По крайней мере, не только поэтому.
Как и большинство тех, кому предстояло заниматься этим делом, он почувствовал себя уставшим сразу же после начала расследования. Он думал о том, какое это отвратительное преступление, и о людях, ставших жертвами его слепой бессмысленности. Он уже сталкивался с такими вещами, хотя не смог бы вот так с ходу сказать, сколько раз, и точно знал, как неприятно это может быть. И как тяжело.
Он размышлял также о том, как в обществе растет преступность, и думал, что ведь это общество, несмотря ни на что, создает он сам и другие люди, которые в нем живут и вносят свою долю в его зарождение. Он думал о том, как быстро выросла полиция за последний год, и с технической стороны, и количественно, и тем не менее, создается впечатление, что преступник по-прежнему имеет преимущество. Он думал о новых методах расследования и электронно-вычислительных машинах, благодаря которым человека, совершившего именно это преступление, они, возможно, задержат в течение нескольких часов, но он думал также и о том, какое маленькое утешение доставят эти фантастические технические достижения, например, женщине, от которой он только что ушел. Или ему. Или тем серьезным мужчинам, которые сейчас собрались вокруг мертвого тела в кустах между красным деревянным забором и вершиной холма.
Он видел труп лишь несколько мгновений и причем издалека, а во второй раз уже взглянуть не захотел, если можно было этого избежать. Однако он знал, что все напрасно. Образ ребенка в красной юбочке и блузочке в поперечную полоску врезался ему в подсознание и должен был остаться там навсегда, вместе со всеми другими образами, от которых он уже никогда не сможет избавиться. Он думал о деревянных башмачках на склоне неподалеку и о своем собственном, еще не родившемся, ребенке. Он думал о том, как будет выглядеть этот ребенок через девять лет, а также об ужасе и отвращении, которые вызывает такое преступление, и о том, как будут выглядеть первые страницы вечерних газет.
