Эд Макбейн - Протяни ребятам руку
– Да?
– Рейсы класса Люкс, где пространство между посадочными местами довольно большое, целых двадцать дюймов, что дает возможность пассажирам удобно вытянуть ноги, компания предоставляет им богатый выбор напитков и меню, особое отделение для багажа – короче, самое лучшее обслуживание, которое наша компания в состоянии предоставить.
– Неужели?
– Да. Затем идут рейсы Первого класса, которые включают те же самые удобства, ту же самую еду, но только без напитков. Их при желании вы можете купить на свои деньги. И в меню здесь только одно блюдо, обычно яичница, ростбиф или что-нибудь в этом роде.
– Понятно.
– Еще у нас есть Туристический класс.
– Туристический?
– Да. Наш Туристический класс, где расстояние между рядами только шестнадцать дюймов, в остальном удобства те же самые, включая обед, что и для Первого класса.
– Все ясно. А эта сумка...
– Есть еще один класс, так называемый Экономный, то же расстояние между рядами, но по одну сторону от прохода вместо двух посадочных мест – три, в обед не включено горячее блюдо, а просто бутерброд и, конечно, никаких напитков.
– Какому же из этих классов...
– Есть еще Удешевленный класс, боюсь не такой удобный, как предыдущие, хотя вполне сносный, но расстояние между рядами для ног только двенадцать дюймов и...
– Это последний класс? – терпеливо поинтересовался Мейер.
– Сейчас мы разрабатываем еще один класс, мы назвали его Грошовым рейсом. Этот будет еще дешевле. Видите ли, наши усилия направлены на то, чтобы деятельность компании охватила людей, которые и не помышляют об авиалайнере. Они скорее воспользуются автомобилем или теплоходом. Наша задача...
– Ну, и кто же получает сумки? – не выдержал Мейер.
– Что? Ах, сумки. Все пассажиры, летящие Люксом или Первым классом.
– Все пассажиры?
– Все.
– И когда вы начали раздавать эти сумки?
– По крайней мере лет шесть назад.
– Значит любой, кто летел Люксом или Первым классом в течение этих шести лет может иметь такую сумку, так?
– Совершенно верно.
– И как вы думаете, сколько же людей...
– О, тысячи, тысячи и тысячи. Вы не должны забывать, комиссар Мейер, что мы совершаем кругосветные рейсы.
– Да, – согласился Мейер. – Извините, за всем этим разнообразием рейсов я упустил необозримые пространства их следования.
– Есть какой-нибудь шанс, что этот случай попадет в газеты?
– Шанс есть всегда, – сказал Мейер, вставая.
– Если вам станет известно об этом заранее, дайте мне знать. Я постараюсь подключить наш отдел рекламы.
– Обязательно. Извините, что отвлекли вас от дела, мистер Пайат.
– Ничего, пожалуйста. – Они пожали друг другу руки и когда направились к двери, Пайат снова повернулся к огромному окну, выходящему на мокнущее под дождем взлетное поле, и пробормотал: «Проклятый дождь».
Глава 5
Утро пятницы.
Дождь.
Мальчишкой, надев толстую шерстяную накидку и подняв воротник, он, бывало, шел под дождем шесть кварталов, чтобы попасть в библиотеку. В такие моменты он мнил себя Авраамом Линкольном. Добравшись туда, он устраивался в тепле и уюте обшитого деревом читального зала и чувствовал себя щедро вознагражденным, читая и прислушиваясь к шуму дождя снаружи.
Он вспоминал, как иногда проливной дождь внезапно налетал на пляж, тучи нависали над океаном, как кавалькада черных всадников, а молнии хлестали небо подобно неистовым ударам шпаг. Девчонки сгребали свои свитера и пляжные сумки, кто-нибудь из них прихватывал портативный проигрыватель со стопкой дисков, а мальчишки, сбившись в кучу и держа над головой одеяло, бежали укрыться от дождя к полуоткрытому прибрежному ресторану и оттуда наблюдали, как дождь хозяйничал на пляже, заливая оставшиеся на песке бутылки от кока-колы с торчащими из них соломинками. В этом всегда было что-то умиротворяющее.
В Корее Берт Клинг узнал совершенно другие дожди, жестокие и изнуряющие, превращающие землю в жидкое месиво, в котором вязли люди и техника. Он узнал, что значит постоянно мерзнуть и мокнуть. Со времен корейской кампании он невзлюбил дождь.
В эту пятницу дождь был ему тоже не по душе.
Он начал день с визита в Бюро пропавших без вести, где возобновил знакомство с детективами Амброзо и Бартольди.
– Смотрите, кто к нам пожаловал, – приветствовал его Бартольди.
– Сам Апполон из 87-го, – съязвил Амброзо.
– Сам златокудрый красавец, – вторил ему Бартольди.
– Он самый, – сухо подтвердил Клинг.
– Чем можем быть вам полезны, детектив Клинг?
– Кого вы потеряли на сей раз?
– Нас интересует белый мужчина в возрасте от восемнадцати до двадцати четырех, – сообщил Клинг.
– Ты слышал, Ромео? – обратился Амброзо к Бартольди.
– Как не слышать, Майк.
– Ничего себе, исчерпывающая информация. Как ты думаешь, Ромео, сколько белых субъектов мужского пола в возрасте от восемнадцати до двадцати четырех у нас зарегистрировано пропавшими без вести?
– По грубым подсчетам я бы сказал шесть тысяч семьсот двадцать три, – подыграл ему Бартольди.
– Не считая тех, которых мы еще не успели подшить.
– Попробуй заняться картотекой, когда полицейские молодчики со всего города не дают ни минуты покоя, детектив Клинг.
– Безобразие, – опять сухо отозвался Клинг. Ему хотелось стряхнуть в себя чувство скованности, которое всегда овладевало им в присутствии более зрелых и опытных полицейских, прослуживших в полиции дольше, чем он. Он признавал, что он молод и неопытен, но молодость и неопытность, по его мнению, сами по себе еще не означают, что он должен быть плохим сыщиком. Он сам, по крайней мере, так не думал. Напротив, он считал себя хорошим и знающим полицейским, что бы о нем ни думали все вместе взятые Ромео и Майки.
– Можно взглянуть на картотеку? – спросил он.
– Ну, конечно, пожалуйста, – слишком уж радушно отозвался Бартольди. – Мы только для этого здесь и сидим, чтобы все, какие есть в городе, сыщики своими замусоленными пальцами перебирали нашу картотеку, не так ли, Майк?
– Само собой. Мы бы остались без работы, если бы нам не приходилось перепечатывать регистрационные карточки с потрепанными, загнутыми углами. Нам бы пришлось время от времени переключаться на вооруженные захваты нарушителей.
– Но мы предоставляем бряцать оружием более молодым и энергичным парням, – продолжал Ромео.
– Молодым героям, – поддержал его Амброзо.
– Понятно, – тщетно подыскивая в уме более остроумный ответ, бросил Клинг.
– Поаккуратней с нашей картотекой, – предупредил Бартольди.
– Ты мыл сегодня утром руки?
– Мыл.
– Молодец. Следуй инструкции. – Он указал на большой плакат, прикрепленный над зелеными секциями картотеки.
ТАСУЙ ИХ, ЖОНГЛИРУЙ ИМИ, ТЕРЗАЙ ИХ, ЛАСКАЙ – НО ОСТАВЬ ТАКИМИ ЖЕ, КАК ВЗЯЛ!
– Дошло? – спросил Амброзо.
– Я здесь не впервые. Придумали бы что-нибудь поновее. Скучно читать каждый раз одно и то же.
– Этот плакат не для развлечения, а для информации, – возразил Бартольди.
– Ну ладно, займись картотекой. Если соскучишься, найди по картотеке красотку по имени Барбара Сезар, она же Бабблз[1]Сиза[2], – посоветовал Амброзо. – Исчезла в феврале. Ее подшивка – около окна. Она занималась стриптизом в Канзас Сити и приехала сюда по приглашению наших нескольких клубов. В папке есть очень любопытные фотографии этой красотки.
– Послушай, Майк, не развращай младенца. Нельзя привлекать внимание мальчика к таким вещам.
– Извини, Ромео. Ты совершенно прав. Так что, Клинг, забудь Бабблз Сизу и картинки в февральской подшивке, что у окна. Понял?
– Да. Уже забыл.
– Ну, а нам надо немного попечатать. Не скучай, – посоветовал Бартольди, выходя.
– Сиза, – напомнил Амброзо. – СИЗА.
– Бабблз, – прибавил Бартольди, прикрывая дверь. Разумеется, Клингу не было необходимости просматривать 6.723 карточки. Примерная цифра, названная Бартольди, мягко говоря, была здорово преувеличена. В действительности средняя регистрационная цифра пропавших без вести в их городе составляла около 2500 человек. Пик исчезновения людей падал на май и сентябрь, которые, к счастью, в данный момент не интересовали Клинга. Он ограничился просмотром подшивок за январь, февраль и начало марта. Это было не так уж много.
Тем не менее, просмотрев половину намеченных регистрационных карт, он, чтобы преодолеть скуку, все-таки заглянул в подшивку исчезнувшей танцовщицы Бабблз Сиза, тем более, что как раз дошел до февральской регистрации. Посмотрев несколько фотографий в подшивке, он вынужден был признать, что ее сценическое имя ей очень подходило и тот, кто его придумал, должно быть, обладал чувством языка. Рассматривая фотографии этой экзотической танцовщицы, он не мог не думать о Клер Таунсенд, мысль о которой заставила пожалеть, что сейчас было утро, а не вечер.