Джон Вердон - Зажмурься покрепче
— Как вы могли догадаться, что я предпочту воду из-под крана?
— Мисс Рейнольдс мне много о вас рассказывала, — ответил он. — Ах, вас это смущает, судя по вашему лицу? Тоже предсказуемо. Вот вы смотрите на меня сейчас взглядом опытного следователя и гадаете: что она успела ему рассказать? Что еще он знает про мой характер? Верно?
— Не поспеваю за вашей мыслью. Честно говоря, я всего лишь задумался о связи между водой из-под крана и моим характером.
— Соня сказала, что вы настолько сложно устроены внутри, что компенсируете это внешней простотой. Хотите с этим поспорить?
— Нет, зачем же.
— Вот и хорошо, — произнес Йикинстил с видом знатока, дегустирующего редкое вино. — Она также предупредила меня, что вы постоянно анализируете собеседника и всегда знаете больше, чем говорите вслух.
Гурни пожал плечами.
— Вас это беспокоит?
Где-то на фоне негромко заиграла музыка — какая-то медленная, печальная мелодия на виолончели.
Низкие ноты были едва различимы. Это вдохнуло в комнату особенный настрой, напомнивший Гурни запахи в саду Эштона, которые просачивались снаружи в его дом.
Седой коллекционер улыбнулся и сделал еще один глоток абсента. Из-за арки в комнату вплыла роскошных форм девица в джинсах с низкой талией и футболке с огромным вырезом. Она преподнесла Гурни хрустальный бокал на серебряном подносе. Ее взгляд и улыбка казались вдвое старше ее тела. Гурни взял бокал, а Йикинстил тем временем ответил:
— Меня ничто не беспокоит. Я люблю сложных людей, чей ум затейливее, чем их слова. Вы именно такой человек, правда? — Гурни не ответил, и Йикинстил почему-то рассмеялся. Смех у него оказался сухим и напрочь лишенным жизнерадостности. — Правда также в том, что вы не любите пустой болтовни. Вы жаждете узнать, зачем я вас пригласил. Что ж, Дэвид Гурни, вот зачем вы здесь. Я ваш величайший поклонник. Спросите почему? Есть две причины. Во-первых, я считаю, что вы гениальный портретист. А во-вторых, я полагаю, что могу отлично заработать на ваших творениях. Прошу заметить, именно в таком порядке. По вашим предыдущим фотографиям я понял, что у вас редкий дар выманивать из немого лица истинную сущность его владельца. Глаза ваших преступников — настоящее зеркало их души. Такой талант зиждется на подлинной бесстрастности. На вашем месте не оказался бы человек словоохотливый, который хочет денег или славы и стремится всем понравиться. Этим даром наделяют людей, которые выше всего ставят правду. И в работе, и в творчестве. Я и так знаю, что вы такой человек, но хотел убедиться воочию. — Йикинстил посмотрел на него долгим взглядом, а затем внезапно сменил тему. — Что предпочтете на обед? Есть холодный сибас в пикантном соусе, севиче из морских гадов в соке лайма, кнель из телятины, тартар из мраморной говядины. Можно что-нибудь одно, а можно всего понемногу.
По мере перечисления Йикинстил принялся медленно подниматься из кресла. Он застыл и оглянулся в поисках места, куда бы опустить бокал, и в результате аккуратно поставил его в горшок с тропическим гигантом. Затем, взявшись за ручки кресла, он с заметным усилием вытолкнул себя наружу и, встав на ноги, жестом пригласил Гурни последовать за ним в столовую.
Главный акцент здесь приходился на ростовой портрет в резной раме по центру комнаты, смотрящий по ту сторону арки. Ограниченных познаний Гурни в искусствоведении хватило, чтобы отнести картину к голландскому Ренессансу.
— Потрясающе, да? — произнес Йикинстил.
Гурни кивнул.
— Рад, что вы оценили. Я вам расскажу про эту работу за обедом.
Стол был сервирован на две персоны, напротив друг друга. Между ними на фарфоровых тарелках были разложены упомянутые закуски, а также стояли бутылки Пюлиньи Монраше и Шато Латур, по которым даже не разбирающемуся в напитках Гурни было очевидно, что это немыслимо дорогое вино.
Он выбрал Монраше и сибаса, а Йикинстил — Латур и тартар.
— Обе девушки ваши дочери? — спросил Гурни.
— Да.
— Вы живете здесь вместе?
— Время от времени. Мы не из тех семей, что привязаны к одному дому. Я то уезжаю, то приезжаю, мою жизнь нельзя назвать оседлой. Дочери живут здесь, когда не живут с каким-нибудь бойфрендом, — продолжил он, а Гурни подумал, что непринужденность тона, с которым он это произносил, была столь же обманчива, как и сонливость его взгляда.
— Где же вы проводите больше всего времени?
Йикинстил положил вилку на краешек тарелки, словно она мешала ему сосредоточиться на ответе.
— Я мыслю другими категориями. Я не «пребываю» где-либо долго или недолго. Я всегда в пути. Понимаете?
— Это избыточно философский ответ на совершенно простой вопрос. Давайте я его переформулирую: у вас в других местах есть такие же дома?
— У вас в английском есть два похожих выражения: to put me up, «предоставлять место для жизни», и to put with me, «мириться с моим присутствием». И то, и другое правда: где-то родственники меня ждут, а где-то — терпят, — он улыбнулся прежней невыразительной улыбкой. — У меня много домов, и в то же время у меня нет дома, — продолжил он, и его акцент, словно растущий из всех языков сразу, почему-то усилился. — Помните, у Вордсворта: «Как тучи одинокой тень, бродил я, сумрачен и тих, и встретил в тот счастливый день толпу нарциссов золотых…» Я специалист по распознаванию золотых нарциссов. Но быть специалистом недостаточно, нужно еще быть искателем. Вот это правда про меня, Дэвид Гурни. Я нахожу, потому что я в вечном поиске. Это для меня важнее, чем жизнь в каком-то конкретном месте. Я не живу в каком-либо «здесь» или «там», я передвигаюсь с места на место, как следопыт. Это делает нас с вами отчасти похожими, вы согласны?
— Я понимаю, о чем вы.
— Понимаете, но не согласны, — кивнул Йикинстил с умилением. — Как и все копы, вы предпочитаете задавать вопросы, а не отвечать на них. Неотъемлемое свойство вашей профессии, не так ли?
— Именно так.
Он то ли кашлянул, то ли хмыкнул — по лицу было не понять.
— Тогда давайте же я буду отвечать на вопросы, а не задавать их. Вы, например, задаетесь таким вопросом: почему этот невзрачный псих с дурацким именем хочет дать мне кучу денег за портреты, на которые я не то чтобы трачу так уж много сил?
Гурни поморщился.
— Не то чтобы я их совсем не трачу… — произнес он и тут же пожалел, что выдал досаду.
Йикинстил моргнул.
— О, разумеется. Простите мой английский. Мне все кажется, будто я им хорошо владею, однако я неадекватно передаю смысл. Давайте я переформулирую? Или вы и так поняли, что я хотел сказать?
— Думаю, что понял.
— Значит, ваш вопрос сводится к такому: почему я хочу заплатить так дорого за ваши работы? — он улыбнулся и выдержал паузу. — Мой ответ: потому что ваши работы столько стоят. И еще потому что я хочу владеть ими эксклюзивно, без всякой конкуренции. Так что я предлагаю деньги за преимущественное право, которое не оспаривается и не подвергается никаким оговоркам. Это ясно?
— Ясно.
— Я рад. А теперь о Гольбейне-младшем, на которого вы обратили внимание, когда зашли сюда.
Гурни посмотрел на картину.
— Это подлинник Гольбейна?
— Подлинник ли это? Я не покупаю репродукций. Как вам портрет?
— Не знаю, какие слова подобрать.
— Первые, что приходят на ум.
— Он потрясающий. Удивительный. Живой. От него становится не по себе.
Йикинстил несколько секунд задумчиво смотрел на Гурни.
— Скажу вам две вещи. Первая: вам кажется, что это неподходящие слова для описания картины, однако они описывают ее куда лучше, чем рецензии искусствоведов. Вторая вещь: когда я впервые увидел портрет Пиггота в вашей обработке, мне на ум пришли те же самые слова. Я взглянул в глаза этого убийцы, и мне показалось, что мы находимся в одной комнате. Потрясающе, удивительно. Он был словно живой, и мне стало от этого не по себе. Ровно как вы сказали. Так вот, за этот портрет кисти Гольбейна я заплатил больше восьми миллионов долларов. Точная сумма — секрет, но я вам его раскрою. Восемь миллионов сто пятьдесят тысяч долларов стоил мне этот золотой нарцисс. Возможно, настанет день, и я продам его в три раза дороже. А сейчас я даю сто тысяч за каждый золотой нарцисс авторства Дэвида Гурни. И, возможно, однажды продам их в десять раз дороже. Как знать, что получится? Я предлагаю выпить за то будущее, на которое я рассчитываю. Мой тост — пусть мы оба получим от этой сделки ровно столько удовлетворения, сколько нам нужно.
Скепсис Гурни не ускользнул от Йикинстила. Он вновь улыбнулся:
— Сумма кажется вам баснословной лишь с непривычки. Запомните, ваша работа действительно столько стоит. Ваша проницательность и ваше умение эту проницательность передать — это талант ничуть не меньший, чем гений Ганса Гольбейна. Вы детектив, однако вам доступны не только тайны преступной психологии, но и тайны человеческой природы в целом. Вознаграждение должно быть подобающим.