Фридрих Незнанский - Семейное дело
Относительно этого пункта Александра Борисовича терзали сомнения: официантки, чья эрудиция ограничивалась кулинарией и телесериалами, насчет «Метро-2» ничего дельного сказать не могли. Они даже сомневались, что Николай Скворцов произнес именно это, а не что-то другое. Уж больно нетипичное сочетание! Но Елагин настаивал: «Метро-2», и точка. Ну, ясновидец сияющий, ты у меня только попробуй промахнись!
Однако, судя по реакции близнецов, ни официантки, ни Елагин не ошиблись. Ростислав окостенел на стуле. Так следователь все знает? Он ни о чем не спрашивает, наоборот, рассказывает, что составляло содержание видеофильма. Может, он наблюдал и саму съемку на видео? Реакцию братья Скворцовы тотчас же постарались скрыть, но то, что она была, не укрылось от наметанного глаза Турецкого.
— Не надо, — посоветовал Турецкий. — Зачем скрывать? Было — значит, было. Нужны доказательства? Если хотите, предъявлю. Многие любят, знаете, запечатлевать свои подвиги на кинопленку. В прежние времена, бывало, съездит такой умелец на юг, напишет на скале «Здесь был Вася» и запечатлеет…
На кого-нибудь другого, матерого, голословное предложение предъявить доказательства еще, может, и не подействовало бы. Но близнецы Скворцовы, невзирая на вчерашний аутотренинг и намерение держаться до последнего, оказались не настолько искушены в следовательских уловках. Да и старший помощник генпрокурора сегодня не казался опасным. Разговаривал он с близнецами по-свойски, как сосед-работяга, уверенный в превосходстве своего нелегкого опыта над оторванной от родимой почвы образованностью молодых людей. Эта манера вызвала в активных посетителях клуба «Канопус» прежние просветительские инстинкты.
— Вам, конечно, представляется, что на стене можно писать только «Жил-был Вася», — неточно, но запальчиво воспроизвел Кирилл. — Ничего другого представить не в состоянии. Вам не кажется, что людям необходима красота… необходимы высокие цели! Они не могут думать только о сне, сексе и жратве! Но поймите, — он спохватился, не слишком ли зарвался, — мало ли что пишут на стенах… При чем здесь теракт?
— А вы, значит, не про Васю на стенах «Метро-2» писали, — задумчиво произнес Александр Борисович, потирая подбородок. — А о чем?
— При чем здесь «Метро-2» или «Метро-1»? — Кирилл гнул свою линию. — Вы собираетесь нам пришить вандализм в метро? Ну на здоровье, шейте. Подумаешь! Можно подумать, мы нанесли разрушения. Если наш стиль не нравится, вы только скажите. Все, что нарисовали, закрасим, и дело с концом.
— А все-таки скажите, — смиренно попросил Турецкий, — что вы там писали. Интересно, по-человечески. Что, если не о сексе и не о жратве? У вас какая-то система взглядов? Я в вашей области небольшой эрудит, но, помнится, TAKI 182 орудовал безо всякой идеологии…
Псевдоним нью-йоркского подростка-курьера, который впервые придумал, бегая по поручениям, оставлять на стенах свои подписи, тэги, позволили братьям Скворцовым почувствовать себя свободнее. В два голоса, но не перебивая друг друга, а слаженно, так умеют только близнецы, они начали выкладывать то, что давно варилось в их головах. О мире модерна, который подминает под себя не подчиняющиеся ему цивилизации. Об Америке, которая берет на себя право распоряжаться, кому что делать, как жить, чем дышать. О том, что они молоды и хотят свободы. Свободы, и больше ничего! Хотят встряхнуть людей, развеселить их… Кому они могут причинить вред своими граффити? Даже если бы на станции взорвался баллончик из-под краски — единственное оружие райтера, — это не повлекло бы таких последствий… Ерунда полнейшая!
— Знаете, — задумчиво сказал Турецкий, выслушав их, — а эти авторы, чье мнение вы разделяете, кое в чем правы. По-моему, это в самом деле преступление — когда с лица земли исчезает целая культура, целый народ. Пусть даже крохотный народ, но со своими обычаями, со своими предпочтениями, со своей судьбой. Это я все понимаю. И Америку с ее диктаторскими замашками на пьедестал не ставлю. И что в современном мире далеко не все благополучно, что не позволяет он, несмотря на декларации о свободе, цвести всем цветам, охотно соглашусь. Современный цивилизованный мир — общество со своими законами, порой жесткими и не всегда справедливыми. Но если не все в обществе обстоит блестяще, разве из-за этого нужно рубить его под самый корень? Так ведь и любого человека можно убить, потому что в каждом можно найти недостатки — а разве у вас их нет? Дорогие мои молодые люди, не лечат ангину — гильотиной! Сколько раз в истории бывало так, что общество, основанное на угнетении, разрушали только для того, чтобы на его развалинах воздвигнуть худшее угнетение!
Турецкий стал говорить тише, заметив, что в порыве чувств буквально кричит на отпрянувших Скворцовых. «Потише! Тоже нашелся народный трибун», — сделал он себе замечание. Отпил воды из стакана и продолжил спокойнее:
— Не собираюсь вас идеологически обрабатывать, потому что той идеологией, которой вы прониклись, ваши лидеры вас попросту оболванивают. На самом деле, у них одна идеология — враждебность к России. Как вы думаете, зачем нужно было посылать вас в «Метро-2»? Неужели ради того, чтобы раскрасить поезда, с которых все равно вскоре смоют ваши художества? Или стены… Вы задумывались вообще, зачем вашим работодателям эти картинки на стенах, которых никто не увидит? А может, им нужны стены, а? Переходы, тоннели. Особенно там, где «Метро-2» подходит к действующим станциям.
Близнецы пристально смотрели на Турецкого, который изменился у них на глазах: он креп и становился выше ростом. Он был уверен в себе на все сто. И он отвечал за каждое свое слово.
Внезапно близнецов охватило тягостное безразличие. Признаваться или не признаваться — какая, блин, разница! Сохранять тайну — какая непроходимая тупость. Было бы что сохранять! Тайна, в которую посвящены все, кроме ее хранителей.
— Может быть, ребята, теперь вы получше подумаете, кто мог убить вашего отца?
Глава 38 Роланд Белоусов делает признание
— Да, я беседовал с Колей накануне его гибели, — покорно признал Белоусов, выслушав показания работниц кафе «Зеленый бор» в подробном изложении Рюрика Елагина. — Ну и что? Я умолчал об этом разговоре не потому, что в нем заключалось что-то важное, а наоборот, потому что ничего важного Коля не сказал.
— Упоминание о терроризме тоже показались вам неважными?
— Мало ли что может выдумать родитель, который не находит общего языка с детьми? Все это, откровенно говоря, звучало так неправдоподобно, что я подумал, Птах не совсем адекватен. Если вам точно передали разговор, вы знаете, что я постарался развеять его навязчивую идею — по-другому охарактеризовать не могу. Конечно, я не захотел упоминать об этих глупостях, чтобы не бросить случайно тень на Нелю и на ее сыновей.
— Да, конечно, — вежливо согласился Елагин. — Такие чувства по-человечески понятны и объяснимы. Если хотите, мы не будем больше затрагивать встречу в кафе «Зеленый бор».
Роланд бросил подозрительный взгляд на этого подтянутого, очень вежливого, нового для него следователя: какой-то очередной подвох? Блондин с необычным именем Рюрик не пытался запугать свидетеля, не давил его психику, вопросы задавал спокойно и почти равнодушно, как если бы не был заинтересован в ответах. Что здесь: хитрая тактика или действительное равнодушие? Роланд опасался расслабиться: каждая жилка в нем вибрировала, и он боялся оценить, насколько его мандраж заметен со стороны.
— Я уже сказал о Коле все, что знал, — подавляя нервную дрожь, сказал Роланд. — Не понимаю, что еще от меня хотят услышать. Может быть, припомнить все, начиная с нашего знакомства? Каждую встречу, каждый фестиваль граффити, каждый наш диалог? Давайте, не стесняйтесь! Требуйте!
Все-таки сорвался. Нехорошо… Остановившись, как только почувствовал, что начинает кричать и брызгать слюной, Роланд Белоусов скрутил себя — до стискивания зубов, до боли. Елагин оставался так же вежлив и холоден. «Надо же, как бывает, — вонзилось иголочкой в мозг глупое наблюдение. Он Рюрик, я Роланд… Два необычных имени на букву „Р“ по разные стороны барьера». Барьер, разделяющий два «Р», представлял собою письменный стол, похожий на тот, что сохранился в маленькой комнате квартиры на улице Летчика Бабушкина и помнил еще, как прилежно трудился над домашними заданиями школьник Белоусов. Стол мама всегда застилала бумагой, а не клеенкой, потому что Ролка использовал его покрытие как черновик для решения задач по математике… Как все подробно вспоминается. Точно перед смертью, каждая деталь.
— Уважаемый Роланд Анатольевич, я ничего от вас не требую. Пожалуйста, если вы не хотите говорить о покойном, — Рюрик подчеркнул последнее слово, — друге, эту тему мы тоже не будем затрагивать. Поговорим о более приятной, как мне кажется, для вас теме. Как вам нравится ваша новая квартира возле станции метро «Академическая»?
