Елена Топильская - Героев не убивают
— Серафим Михайлович! — Я схватила его за руку, и он удивленно посмотрел на меня. — Вот именно: звонил человек, представившийся Крушенковым.
Мог от его имени позвонить кто угодно.
— Ты мне лучше скажи, милая, — следователь высвободился из моей цепкой хватки и сам взял меня за руку. — Не слишком ли сложно его подставили? Кому-то надо было целый спектакль устраивать, звонить голосом Крушенкова, а главное — как-то завладеть его пистолетом. Вот на это что ты скажешь?
— А что он сам говорит?
— Вот то-то и оно. Колол я его битый день; если ты не совершал, говорю, каким образом из твоего пистолета этого Трусова хлопнули? Вот скажи.
— И что он сказал?
— Что он сказал? Не знаю, говорит, ума не приложу. Пистолет все время был при мне.
— Хорошо, а что он делал во время убийства?
— Убивал, милая, — усмехнулся следователь. — Да ты так ноздри-то не раздувай. Я думал над этим. Значит, так. Он говорит, что выпил на работе вместе со своим напарником майором Царицыным. Опьянел, почувствовал себя плохо, попросил Царицына проводить его до дому. Царицын его проводил. Подполковник Крушенков дома заперся, предварительно положив оружие в домашний сейф, и уснул.
— Ну вот, видите? Значит, у него алиби!
— Ох, милая моя! Это не алиби, а всего лишь показания. Живет он один, подтвердить его алиби некому. Да и Царицын не то говорит.
— Как это? А что он говорит?
— Ну вот, все свои секреты тебе сдал. Майор Царицын говорит, что не провожал его.
— Что?!
— А вот то! Говорит, вышли мы с ним вместе из главка, я его еще спросил, мол, до дому доберешься? Тот Ответил — доберусь и не пошел бы ты на хрен? И майор Царицын уехал к себе домой. Вот это точно установлено, все его домочадцы подтверждают, что он прибыл домой в восемнадцать сорок.
— Так. — Я была озадачена. — А может, Царицын по каким-то причинам врет?
— Да я и очную ставку им проводил.
— И что?!
— А ничего. Крушенков к нему взывал, а майор говорит — извини, мол, Сережа, врать следствию не буду. Я тебя из главка вывел, ты меня послал, и я поехал домой, а уж куда ты поехал — вот полковнику известно. Мне, то есть.
— Серафим Михайлович, все равно я не верю.
— Ну, это твое право, девочка. Все? Ко мне вопросы исчерпаны?
— Серафим Михайлович, я очень на вас надеюсь. Вы должны доказать, что Крушенков не виноват.
— О-хо-хо, хо-хо… Никому я ничего не должен.. Вина подполковника Крушенкова установлена с достаточной очевидностью, и продлеваться я даже не буду, по окончании расследования дело будет направлено в суд. Все. — Он достаточно легко для своей грузной комплекции поднялся. — Иди, девочка, домой. И не влюбляйся ты в оперов, не стоит.
— А в кого ж еще влюбляться? — машинально спросила я, думая о том, что мне сказал следователь. — На танцы я не хожу…
— Ну вот, я же говорил.
— Что? — Я очнулась. — Да не влюблялась я в него! Просто он мой друг, и я считаю, что он не убивал, и хочу ему помочь.
— Есть такие ситуации, когда помочь нельзя. Все, иди домой.
— Это — не та ситуация.
— О-о! Я тебя не убедил?
— Нет.
— Ну ладно, иди. Если чего придумаешь, приходи, но торопись, я скоро дело заканчиваю. Материал по самозванцам выделю.
— Серафим Михайлович, дайте мне с ним встретиться.
— Тю! Ты обалдела, что ли? Я и так тебе слишком много позволил. Все, иди.
Ушла я совершенно разбитая; медленно бредя по улицам, я снова и снова вспоминала разговор со следователем. Хоть он и работает всю сознательную жизнь в Главной военной прокуратуре, но дослужился только до полковника. Интересно, почему? Плохо работал? С начальством ссорился? Это обнадеживает. Поскольку за версту видно, что он не злоупотребляет спиртным (иначе в командировке, да еще один в гостинице, он бы не просыхал; да и мне он выпить не предложил), значит, до генерала не дослужился из-за некоторой нестандартности. Возражал небось начальству. А раз так, можно попробовать его все-таки убедить. В общем, мне надо срочно повидаться с Крушенковым. Не может быть все так гладко. А может, это патологическое опьянение?.. Тут я споткнулась и даже остановилась посреди проезжей части. Впервые я, хоть и подсознательно, в глубине души, и на одну долю секунды, но усомнилась в том, что Крушенков не виноват. Да, конечно, патологическое опьянение многое объясняет. Сергей действительно злился на Трубецкого (кстати, следователь упорно называл его Трусовым — так, как записано в паспорте). И если представить, что он в тот день выпил, отчего наступило патологическое опьянение… Насколько я помню из курса судебной психиатрии, патологическое опьянение может наступить и у человека, который не злоупотребляет спиртным; и от крошечной дозы, буквально — от рюмки сухого вина.
И это состояние расценивается как расстройство психической деятельности, душевное заболевание, исключающее ответственность. Короче, это невменяемость.
Интересно, адвокат Крушенкова думал о таком варианте? Но тут же я себя пристыдила. Для начала нужно проверить версию о подставе. Если это подстава, то должна быть какая-то несостыковка. Если нам пытаются навязать версию о том, что человек был в определенном месте и совершал определенные действия, а на самом деле человек там не был и этих действий не совершал, — значит, где-то должно быть слабое место в доказательствах, где-то концы не должны сходиться друг с другом.
В общем, мне нужно срочно повидаться с Сергеем. Но только как это сделать? Если бы это был обычный, гуиновский, изолятор, я бы что-нибудь придумала. Упала бы в ножки к операм, они бы привели Серегу к себе в кабинет, и я бы могла поговорить с ним; условилась бы с адвокатом, и он вызвал бы Сергея на беседу как раз в то время, когда я работала бы в соседнем кабинете, вот и зашла бы в другой кабинет под благовидным предлогом, и мы повидались бы. А так — он сидит в комитетовском изоляторе, где случайные встречи заключенных с кем-либо исключены. Тебя провожают в следственный кабинет по пустому коридору и запирают там. Потом к тебе, так же по пустому коридору, приводят подследственного, а к адвокатам — подзащитного, и закончив работу, ты не ведешь клиента к контролерам сам, как это происходит во всех обычных изоляторах, а звонишь по местному телефону с сообщением о том, что человека можно уводить.
Так что придется забыть про свидание с Крушенковым и начинать думать самостоятельно, не уповая на то, что бы он мне сказал. Думай, Машка, думай.
Что у нас есть такого, что не может быть истолковано двусмысленно? Что установлено с жесткой очевидностью? Это место убийства — квартира Трубецкого.
Это орудие убийства — табельный пистолет Крушенкова. Значит, под эти параметры подгонялось все остальное.
А время убийства? Нет, время пока забудем. Время убийства устанавливается хоть и достаточно точно, но все-таки дает определенный люфт плюс-минус сколько-то часов или минут. Люфт, как раз достаточный для организации подставы. Ага, уже тепло. Могло ведь такое быть, что убийство совершено на два-три часа раньше или позже того времени, которое известно следствию, как время совершения преступления? Могло, вполне. Труп обнаружили только на следующий день. А если на месте происшествия как-то меняли условия — температуру воздуха, положение трупа — это могло повлиять на точность установления времени смерти. Следствие пока что считает временем убийства тот час, когда Крушенков имел возможность убить журналиста, и под это время подтягивает свои выводы, коль скоро это не противоречит судебно-медицинской экспертизе трупа.
Так, что еще? Вместо Крушенкова коллегам Трубецкого вполне мог звонить тот, кто организовывал подставу. Именно за тем, чтобы журналисты потом подтвердили — да, звонил Крушенков, разыскивал Трубецкого, был пьян и грозился.
Вопрос в другом: как убийце удалось на время завладеть оружием Крушенкова, чтобы грохнуть Трубецкого именно из этого пистолета? Мне нужно точно, до минуты, знать, что делал Крушенков в день убийства.
На дрожащих ногах я принеслась домой и стала разыскивать адвоката, защищающего Крушенкова.
Адвокат Берман, на мое счастье, был дома, иначе я взорвалась бы от переполнявших меня эмоций.
— Михаил Соломонович, здравствуйте, вас беспокоит следователь Швецова.
— Здравствуйте, — удивленно протянул он. — У меня вроде бы нет подзащитных в вашей епархии…
— Есть, мой друг Сергей Крушенков.
— О-о! Ну что я могу вам сказать? Ситуация очень сложная, почти безвыходная. Я уговариваю вашего друга признать патологическое опьянение, но он упорно сопротивляется.
— Михаил Соломонович, пока рано. Мы всегда успеем этот факт признать, давайте лучше докажем невиновность Крушенкова.
— Я бы и рад… Напомните ваше имя-отчество?
— Мария Сергеевна.
— Да, я бы и рад, Мария Сергеевна, но здесь не тот случай. Здесь надо бороться за приговор. Если удастся несколько лет скостить, это будет удача.
