Кнут Фалдбаккен - Ночной мороз

— Завещание? — опять вклинился Рюстен, который надеялся наконец положить конец самодовольной болтовне адвоката.

— Так сказать… — Адвокат Финк принял еще одну театральную позу. Он умел продолжать, если уж начал. — Так сказать, мы понятия не имеем. Речь идет о запечатанном конверте. И именно поэтому мы пригласили представителей полиции.

— Давайте посмотрим! — Рюстен протянул руку вперед. Адвокат лихорадочно порылся в документах, лежащих на блестящем столе, вытащил конверт и вручил его «представителю полиции» с такой торжественностью, как будто речь шла об оригинале норвежской Конституции.

— Хм! — Рюстен поднял конверт большого формата так, чтобы все могли увидеть надпись: «Моему сыну Клаусу Хаммерсенгу. Передать после моей смерти». — Хм! — еще раз крякнул Рюстен. На этот раз с сомнением в голосе. — Что будем делать?

— Мы конфискуем этот документ в качестве улики в проходящем расследовании, — быстро ответил Валманн. — Я уверен в том, что адвокат Финк не имеет возражений.

— Нет, конечно… Пожалуйста! — Адвокат замахал руками, как будто хотел откреститься от пресловутого конверта. — Я никогда не обсуждал этот вопрос детально с госпожой Хаммерсенг. Когда этот конверт попал к нам, она уже была очень больна. Нам принесла его ее подруга, соседка. Мы не будем мешать работе полиции.

— Я так и подумал, — сухо ответил Валманн.

54

Они провели в адвокатской конторе целый час своего драгоценного времени, хотя все можно было сделать и за пятнадцать минут. Не успел Валманн занять место за своим письменным столом, как в дверь постучали и на пороге показался Фейринг.

— Валманн?

— Ну что?

Он был не очень гостеприимен, впрочем, и не пытался. Однако коллега все равно вошел в комнату. На его обычно серьезной физиономии светилась довольная улыбка.

— Мы нашли машину.

— Какую машину?

— «Вольво». Белого цвета. Старая и поцарапанная. Она стояла на лесовозной дороге в километре к югу от хижины.

— Ее «вольво»?

— Так точно!

— Ты в этом уверен?

— Все совпадает: описание, отпечатки пальцев…

— Ты уже проверил отпечатки пальцев?

— Все можно успеть, если сильно захотеть…

— Еще что-нибудь?

— Машина полна всякого барахла. Похоже, она в ней жила.

— Точно.

— Там есть вещи, которые не могли принадлежать ей. Мужские вещи. Кое-что из одежды, книги, личные вещи. Технический отдел все это изучает. А еще мы нашли несколько писем…

— Писем?

— Адресованных Клаусу Хаммерсенгу.

— Точно?

— Валманн, — произнес Фейринг с легкой улыбкой. — Ты что совсем говорить разучился?

— Что будем делать с письмом?

Рюстен был весь в напряжении, что в общем было ему совсем несвойственно.

— Перво-наперво надо выяснить, — ответил Валманн и заговорщицки подмигнул, — к какому делу оно относится — к твоему или моему? Вилла или хижина? — Настроение у Валманна намного улучшилось после сообщения Фейринга: он почувствовал, что дело подвигается в его сторону наконец-то.

— Вот ты и разберись.

— А что говорит Трульсен? И где он запропастился?

— Он очень занят. Дает интервью новостному каналу ТВ-2 в Тангене. Для журналистов этот парень прямо-таки золотое дно. Да и он как будто заново родился. Зачем-то купил себе для этого крутой спортивный костюм. И даже постриг волосы — те, что еще оставались… — У Рюстена вновь появился коварный блеск в глазах, когда он взглянул на явно поредевшую шевелюру Валманна после вчерашнего геройства на пожаре.

Валманн задумчиво кивнул, проведя рукой по изуродованному черепу:

— Тогда мы вскроем это письмо.

— Хорошо, давай.

Рюстен протянул ему конверт. Валманн схватил его и вскрыл не без усилий, так как пальцы у него были перевязаны. Внутри лежал лист бумаги и еще один конверт, поменьше. На листе неразборчивым почерком было написано:

«Моему дорогому сыну Клаусу.

Тебе пришлось многое выстрадать. Часть вины лежит на мне, и я буду нести свое бремя до самой могилы. На твою долю выпало много лжи и ненависти со стороны родителей. Единственное, что я могу сказать в свое оправдание, так это то, что я хотела тебе только добра. Возможно, я ошибалась. Твоя жизнь сложилось несчастливо. Однако в приложении ты найдешь документ, который, возможно, поможет тебе получить то, что тебе причитается. Я всегда хотела видеть тебя хорошо устроенным в жизни, как ты того и заслуживаешь, и надеялась на это. Возможно, сейчас уже слишком поздно. Я писала тебе раньше и рассказывала об этом, но ведь ты не отвечаешь. Я даже не знаю, где ты находишься. Но я хочу, во всяком случае, сделать все, что в моих силах, чтобы исправить причиненное тебе зло. Я все потеряла, и мне недолго осталось. Я надеюсь, что, когда я умру, ты не будешь думать обо мне с ненавистью.

— Дорогой, обнимаю… — вздохнул Рюстен. Во всем управлении он был самый преданный семьянин.

— А теперь вот это… — Валманн поднял второй конверт, обычный конверт, но с пожелтевшими краями и без надписи адресата. В нижнем углу был штамп: «Больница города Хамара». Внутри лежал сложенный вчетверо лист бумаги, справка, напечатанная на старинной пишущей машинке, где клавиша с точкой пробила в нескольких местах дырку в бумаге, а краска от цветной ленты уже поблекла, так что текст едва читался.

Вверху было написано «Свидетельство о рождении». А далее: «У Лидии Элисейсен такого-то числа родился мальчик Клаус…» — затем разные бюрократические данные — длина и вес, группа крови, время рождения. И наконец: «Отец ребенка: Рихард Солум. Адрес: Усадьба Брагенес. Станге».

На часах было всего четверть второго, однако Валманну казалось, что рабочий день удивительно затянулся. Он нашел в каталоге номер телефона усадьбы Брагенес, проклиная свои одеревеневшие и постанывавшие пальцы. Сильного ожога нет, сказал доктор в травмопункте. Но боль была приличная. Кроме того, Валманн отдавал себе отчет в том, что он последний полицейский в Хамаре, пользующийся бумажным, а не электронным телефонным каталогом, так и не привык по-настоящему к Интернету, да и «Желтые страницы» открывал, только если нужен был слесарь или маляр.

Он отыскал номер, набрал и долго ждал. А пока представлял себе интерьер дома: прихожую с телефоном на стене, широкую лестницу с потертым ковром, прикрепленным блестящими латунными скобами, два стула с набивными сиденьями и изогнутыми спинками из темного дерева благородных сортов. Блестящий секретер со статуэткой пастуха, семейные фотографии, письма. Множество подвесок в люстре. Охотничьи трофеи на стене. Все то, что, по мнению Лидии Хаммерсенг, должно было достаться Клаусу по наследству. Отцовское наследство, ради которого она пожертвовала своим счастьем и в конце концов жизнью. То, что должно было принадлежать ему в силу кровных уз. Неужели именно об этом хотел вчера вечером поговорить старик с Клаусом Хаммерсенгом?

Однако теперь владелец усадьбы не отвечал. Они договорились созвониться в середине дня, причем Солум, судя по его тону, не был в восторге от предстоящей встречи. Он сказал, что только что вернулся из Флориды и что это была утомительная поездка для старого человека. И все же?.. Однако, принимая во внимание то, что он только что узнал, Валманн подумал, что этим двоим было что обсудить. Но почему все это выяснилось только теперь?

Трубку не брали. Неужели с Солумом что-то случилось? Он вспомнил беглое замечание Ханса Людера вчера по телефону: «…труса проклятого, который… в конце концов ухлопал старину Клауса, когда тот стал к нему приставать». Ведь могло быть и наоборот: тот, кто убрал с дороги Клауса, хотел, может быть, отомстить его настоящему отцу.

Он уже собирался вызвать патруль и попросить заехать в усадьбу и проверить, все ли в порядке, но сдержался. За последние сутки многое случилось, но нельзя же ловить привидения средь бела дня. Может быть, старик просто вышел прогуляться в такую прекрасную погоду, чтобы осмотреть свое королевство. Валманн взглянул на часы — ведь ему пора на важную встречу!

Валманн всегда чувствовал себя по-дурацки, когда ему приходилось покупать цветы. Но еще хуже приехать в больницу без ничего, кроме разве что пакетика с гроздью винограда. Итак, он стиснул зубы и выбрал один из букетов в ведерке между стендами с газетами и журналами в вестибюле больницы. Странное дело, как только он расплатился, ему стало казаться, что букетик какой-то жидкий, другие гораздо лучше. Но дело было сделано, и он направился к лифтам, почти бегом, как будто стащил этот букетик.

Анита лежала под белым одеялом и, похоже, спала. В полутемной комнате ее лицо было очень бледным. Однако когда он вошел, она открыла глаза и постаралась улыбнуться: