Александра Маринина - Не мешайте палачу
– Ты ей объясни, что я трех метров не могу пробежать из-за одышки. А за поездом бежала исключительно от ужаса: такой свидетель нашелся – и прямо на глазах исчезает. Тут и черепаха рысью побежит. Так что пусть твоя красавица не комплексует. И потом, она следователь, ей вообще эти глупости не нужны. Честно признаться, они и мне не нужны. Десять лет в розыске работаю, а бегала вчера в первый раз. До этого как-то сидя справлялась.
– Ладно, я понял, что ты терпеливая и малоподвижная. У меня такое ощущение, что придется сегодня опять везти тебя домой. Время-то – половина одиннадцатого. Поздновато для одинокой женщины. А я чувствую себя виноватым, ты же из-за меня домой не уходила, звонка ждала. Ты прости, Настюша, я правда не мог раньше позвонить.
– Ничего, – великодушно сказала она. – Отвезешь домой – прощу.
* * *Прошло еще несколько дней, пока не объявилась проводница Вера. За это время дело с места почти не сдвинулось. Ни с кем из команды Малькова, правда, теперь уже бывшей, никаких несчастий больше не случалось. Личность мужчины, убитого в Крылатском, тоже установить не удалось.
Вера приехала к Насте на Петровку, хотя сама Настя на этом совершенно не настаивала. Она готова была встречаться с проводницей где угодно, хоть у черта на куличках, лишь бы подробно ее обо всем выспросить и все записать. Но Вера, запинаясь и путаясь в словах, объяснила, что сама очень хочет побывать в легендарном МУРе. Настя не возражала, ей самой так было даже лучше. Она договорилась с ребятами, что после беседы с Верой они попробуют сделать композиционный портрет второго попутчика, как выразилась сама проводница – маленького армянина.
– Кстати, Верочка, а почему вы так уверены, что он был именно армянином, а не грузином, например, или не азербайджанцем?
– Да что вы, – удивилась Вера, – они же все разные. Как их можно спутать?
Настя вытащила из сейфа пачку фотографий, выбрала полтора десятка снимков, на которых были сняты лица кавказского происхождения, и предложила Вере попытаться определить национальность каждого. Вера выполнила задание легко и допустила только одну ошибку, но вполне простительную, определив как азербайджанца мужчину, который считался армянином, но имел бабку – уроженку Баку. Внук был очень на нее похож.
– Где вы этому научились? – с восхищением спросила Настя.
– А нигде, – обезоруживающе улыбнулась проводница. – Само собой получилось. У проводников на такие вещи глаз наметанный.
Настя взглянула на часы – половина пятого, она беседует с Верой уже битых два часа.
– У меня к вам просьба, – сказала она. – Давайте мы сейчас с вами чайку выпьем, мы же обе без обеда сегодня, а потом пройдем в лабораторию и попробуем сделать что-то типа фоторобота этого армянина.
Вера тут же полезла в свою огромную сумку.
– А у меня хлеб есть и баночки с паштетом. Может, покушаем? – робко предложила она.
Они с аппетитом съели по два толстых ломтя свежего черного хлеба, щедро намазанных финским паштетом, запили чаем и уже собрались идти в лабораторию, когда в комнату буквально ворвался Коротков.
– Вот! – сказал он, кладя перед Настей на стол какую-то фотографию. – Извольте полюбоваться.
На фотографии был запечатлен мертвый мужчина с ярко выраженным кавказским типом лица.
– Кто это? – спросила она, недоуменно поднимая глаза на Юру. – Тоже без документов?
– Нет, этот как раз полном параде. И паспорт, и визитные карточки, и записная книжка. Но ты на всякий случай покажи своей гостье.
– Посмотрите, Вера, – Настя протянула проводнице снимок.
Та взяла фотографию и сразу же кивнула.
– Он это. Господи, его что, тоже?.. Как же это?
– Сами не знаем, – зло откликнулся Коротков. – Эх вы, дамочки, сами едите, а голодного мужика покормить?
– Юра, имей совесть, – с упреком сказала Настя.
– Ой, что вы, что вы, – захлопотала Вера, снова открывая свою бездонную сумку и доставая из нее хлеб и новую баночку с паштетом. – Кушайте, пожалуйста, у меня много этих банок.
– Спасибо, Вера Михайловна, – подмигнул ей Коротков. – Покажите Анастасии Павловне пример добросердечия и бескорыстия, а то я у нее иной раз чашки кофе допроситься не могу. Жадная она – спасу нет. Прямо Гобсек в юбке.
Вера сообразила, что он шутит, и рассмеялась одновременно смущенно и озорно.
Коротков ловко вскрыл банку, потянув за колечко, отрезал кусок хлеба и принялся есть паштет ложкой прямо из банки.
– Какой же вы голодный, – покачала головой проводница, глядя на Юру с сочувствием и жалостью и в то же время с какой-то почти материнской нежностью. Так матери порой смотрят на своих взрослых сыновей, вернувшихся после тяжелой работы и с жадностью поедающих заботливо приготовленный обед. Настя сделала ему кофе.
– Пей, вымогатель, – улыбнулась она. – Позоришь меня перед свидетелем.
– Вера Михайловна – не свидетель, – пробормотал он с набитым ртом. – Она – добровольный помощник, стало быть – одна из нас. А какие счеты могут быть между своими?
«Ах, хитрец! – подумала Настя. – Умеет с людьми ладить, этого у него не отнимешь. Сейчас с просьбами приставать начнет».
И как в воду глядела.
– Вера Михайловна, раз уж нам так повезло, что мы вас нашли и вы нам помогаете… – начал он.
– … то, может быть, вы поспрашиваете у проводников с других составов, не видел ли кто этих людей на обратном пути? – подхватила Настя. – Они скорее всего возвращались в Москву тоже «Стрелой» и тоже в «СВ».
– Спрошу, – охотно согласилась Вера. – А вы мне карточки их дадите, чтобы показывать?
– Нет, Верочка, карточки показывать не нужно. Не все же такие смелые, как вы, – польстил Коротков. – Увидят трупы и испугаются. Вы никому не говорите, что их убили, а описывайте на словах. Ладно? И если кто-то их видел и запомнил, пусть обязательно нам позвонят. Или Анастасии, или мне. Я вам свой телефон тоже оставлю.
Вера ушла, и Коротков тут же уселся на ее место перед Настиным столом.
– Значит так, Ася. Покойник наш – Асатурян Гарри Робертович, купи-продай мелкого пошиба, но высокой интенсивности. Холост. Проживает на улице Подбельского. Труп обнаружен сегодня в районе Химок. Время наступления смерти ориентировочно – вчера поздно вечером.
– Причина смерти?
– Ну догадайся. Ты же у нас самая догадливая.
Настя задумалась. Проще всего было бы сказать – огнестрельная рана. Если два убийства между собой не связаны, то скорее всего так и было. Но если тут поработала одна рука, и рука квалифицированная, то способ убийства должен быть другим, чтобы никаким ушлым ментам не пришло в голову их связывать. Холодное оружие? Возможно, но что-то слабо верится. Профессионалы этого не любят: на одежде и руках остается кровь, а ведь с места убийства надо уйти, и тебя обязательно кто-нибудь увидит в этой окровавленной одежде. Чем-нибудь тяжелым по черепу? Может быть, вполне может быть. Но тоже на профессионала не похоже.
– У Асатуряна есть машина? – спросила она внезапно.
– Ну ты даешь!
У Короткова чуть челюсть не отвисла от изумления.
– Как ты догадалась?
– О чем?
– Насчет машины.
– Я пока не догадалась, а только спросила. Так где его машина?
– Там, рядом с трупом.
– Ясно. Сколько раз его переехали?
– Похоже, два. Туда и обратно. Нет, правда, Аська, как ты догадалась?
– Не знаю, – она пожала плечами. – Случайно, наверное. Интересно, как же это Асатурян дал себя задавить своей же собственной машиной? В беспамятстве был, что ли?
– Вскрытие покажет, – хмыкнул Юра. – Хорошо, что я вовремя подсуетился, вместе с трупом судебным медикам бутылку привез, чтобы без очереди пропустили. Они, бедные, совсем зашиваются, ничего не успевают. Ты подумай, как времена меняются! Раньше живые в очереди за финскими сапогами и сырокопченой колбасой стояли, а теперь мертвые ждут в очереди на вскрытие. Аська, тебе никогда страшно не бывает? Мне порой кажется, что наша действительность как-то плавно переходит в непрерывный кошмар. И вроде переход такой мягкий, незаметный, что успеваешь адаптироваться и уже ничего странного в происходящем не замечаешь. А потом вдруг вспомнишь, как жил совсем еще недавно, всего несколько лет назад – и оторопь берет. Во что мы свою жизнь превратили? Ты же статистикой все время занимаешься, тебе должно быть заметно.
– Заметно, – кивнула Настя. – В те времена, о которых ты говоришь, в Москве совершалось в среднем три-четыре убийства в неделю. А сейчас – семь-восемь в день. Я вообще не понимаю, как мы успеваем хоть что-то раскрывать. По-моему, это просто чудо. Но, если мы с тобой будем сидеть и охать, чудес больше не будет.
– Конечно, – проворчал Коротков, – так я и знал. Никогда не дашь пофилософствовать, о жизни поговорить. Небось опять бежать куда-нибудь заставишь?
