Богомил Райнов - Бразильская мелодия
Глава вторая
— Вопреки рассуждениям о преимуществе допросов в служебной обстановке, махнув рукой на свое прозвище «инкассатор» (так коллеги нарекли меня из—за моих вечных странствий по городу), на следующее утро я снова покидаю кабинет. Я убежден, что у «инкассаторства» есть свои плюсы, которые перевешивают расходы на починку подметок. Ведь в пути получаешь не только некоторые сведения, но и массу впечатлений, я уж не говорю о пользе чистого воздуха. Лиза Тенева. Простите, не Тенева, а Стефанова — и, судя по ее виду, скоро в этом доме будет новорожденный.
Привычным жестом показываю свое удостоверение, дверь приоткрывается — ровно настолько, чтобы я смог войти.
— Извините, я прибираю, — говорит Лиза, на ходу снимая фартук и прислоняя к стене метелку.
Хозяйка приглашает меня в гостиную. Я сажусь и прошу разрешения закурить.
— Если у вас нет воли бросить, курите, — пожимает плечами Лиза. — Мой муж тоже курил, но я заставила его отказаться от этой дурной привычки, и вы не представляете, как он теперь хорошо себя чувствует.
— Завидую ему, — отвечаю я и закуриваю. — Мне нужны сведения о некоторых ваших знакомых. Точнее, о парнях из «Бразилии».
— Не говорите мне о них! Я их уже забыла, — отвечает Лиза.
— И Моньо тоже?
— Моньо самого первого. Хотя, может, он из всей компании самый совестливый. Но какое безволие, бог мой!
— Не бросил курить, так, что ли?
— Курить? — Она посмотрела презрительно и скрестила руки на груди. — Дело не в табаке, а в его будущем. Не удивлюсь, если он сопьется окончательно.
— Он близок к этому. Но вы только что заметили, что из всей компании Моньо самый порядочный…
— Да, потому что он не развращенный. Филип и Спас не пьют, зато испорчены вконец.
— А Магда?
— Магда тоже испорчена, как и они. Если Филип прикажет ей идти с первым встречным, она пойдет, не задумываясь.
— А вторая? Дора?
— Изображает жертву. Сами влипнут в грязь, а потом строят из себя униженных и оскорбленных…
— Ясно, — киваю я. — А что еще?
— А остальное все то же: шатания, безделье и бесконечные разговоры. Особенно этот, наш философ — Моньо. Обожает тянуть резину: «Жизнь — это бессмыслица…», «Развитие — это движение к самоубийству…» — Лиза произносит эти высокопарные фразы, стараясь подражать Моньо.
«Тогда и кончай жизнь самоубийством, — сказала я ему, — а меня оставь в покое, дурак ты этакий». Точно так ему и сказала. И больше не переступила порог «Бразилии». И должна сообщить, что всю эту компанию забыла начисто.
— Верю вам. И просто сожалею, что заставляю вас снова вспоминать об этих вещах, но другого выхода у меня нет. А что это за история с Асеновым?
— Глупая. Как все их истории. Филипу захотелось выдать Магду за Асенова. «Я, — говорит, — устрою твою жизнь. А когда уедешь в Мюнхен, не забудь пригласить в гости…»
— Прямо так и говорил?
— Нет, прямо так не говорил, но это подразумевалось. Филип не из тех, кто объясняется прямо в лоб, открыто.
— А потом?
— Вот что потом, не знаю. Как раз тогда я и поругалась с Моньо, и больше ноги моей не было в «Бразилии».
— И правильно сделали. Хотя кофе там превосходный.
— А я—то какова! Даже кофе не предложу! — восклицает Лиза, она, вероятно, принимает мои слова за намек.
— Нет, спасибо. Если разрешите, я пойду.
Хозяйка провожает меня к выходу. Миловидная женщина, с прирожденным даром хозяйки, матери и домашнего командира. Странно, как она могла попасть в эту компанию бездельников. Скорее всего, в поисках мужа.
— Зайдете еще? — осторожно спрашивает Лиза.
— Не думаю. Зачем?
— Нет, я не против, но сами понимаете, мне бы не хотелось вести такие разговоры при муже.
— Не тревожьтесь. И смотрите, как бы он не закурил снова.
— Ну, уж об этом не беспокойтесь, — самодовольно улыбается Лиза.
Место следующего визита — мансарда. Если я говорю «мансарда», не торопитесь представить себе комнатушку с подслеповатыми окнами и паутиной по углам. Возможно, когда—то этот чердак имел подобный вид. Но это было давным—давно. Теперь передо мной — просторное помещение, с гладко оштукатуренными, покрытыми свежей краской стенами, с натертым до блеска полом и широким окном, со старинной добротной мебелью и веселыми занавесками. Одну стену почти целиком застилает нежная зелень вьющегося растения.
Меня встречает низенький старичок, подвижный и жилистый.
— Славно вы тут устроились, — произношу одну из дежурных фраз, располагаясь в предложенном мне кресле.
Настоящее наслаждение — эти кресла! чувствуешь, как оно поглощает твою усталость, ты расслабляешься, и приходится крепко напрягать свои волевые центры, чтобы побороть дрему. Чудесное сооружение! Такие умели делать только в старину.
— Да, у вас уютненько, — повторяю банальность в новом варианте.
— А что еще остается старому человеку, как не заботиться о своем гнезде, — отвечает Личев, скорее обеспокоенный, чем обрадованный моими похвалами.
Хозяин, похоже, принадлежит к людям, которые, коль ты их похвалишь, сразу считают, что ты непременно собираешься подложить им свинью. Закуриваю. Старичок тут же встает, подает мне пепельницу и щелкает каким—то выключателем. Раздается мягкий звон, и, к моему удивлению, дым от сигареты плывет к стене и исчезает в небольшом отверстии, которое только теперь я замечаю.
— Так можно курить сколько угодно, — поясняет старичок. И добавляет самодовольно: — Собственное изобретение. По принципу пылесоса.
— Здорово придумано! Хотя, на мой взгляд, открытое окно выполняет ту же работу.
— А зимой? Откроешь окно — и снова надо топить печку.
— Вы правы. Здорово придумано!
— А вот это?
Он нажимает кнопку у своей постели, и в другом конце комнаты звучит музыка.
— Хитро!
— А вы на кухню загляните! — все больше оживляется старичок.
— С удовольствием, но в другой раз. — Я пускаю в ход свой «выключатель». — Мне бы хотелось что—нибудь услышать о вашей бывшей супруге. Когда вы были у нее последний раз?
— Примерно с неделю назад.
— А точнее?
— Точно неделю назад — в прошлый вторник. Хорошо помню, потому что попросил у нее деньги, а она ответила: «По вторникам мне больше и делать нечего, как только деньги тебе давать…»
— Так. А какие, в сущности, между вами финансовые отношения'
Старичок смотрит на меня полувопросительно—полубоязливо:
— Она мой должник… Отобрала квартиру, а мою долю обещала мне выплатить. И вот уже пять лет получаю от нее в год по чайной ложке и всегда с руганью. Скрутила она меня, да что поделать. Когда женишься на старости лет, добра не жди…
— А что вы знаете об Асенове?
— Ничего особенного. Знаю, что он останавливался в ее квартире, и все. В личную жизнь моей бывшей жены не вмешиваюсь.
— Я спрашиваю вас не о жене, а об Асенове.
— Асенова видел раза два. Аккуратный такой, приличный… Меня как громом поразила его смерть… Кто мог это сделать?
Старичок впивается в меня своими влажными желтоватыми глазками, как будто и впрямь ждет ответа.
— И другие меня об этом спрашивают, — отвечаю с легким вздохом, вспомнив о полковнике. — А о чем вы беседовали с Асеновым?
— О чем я мог беседовать с человеком, с которым едва знаком? Спрашивал, как у них там, и прочее.
— И ничего больше?
— Ничего.
— Ведь раньше вы были владельцем одного заведения, не так ли?
— Какое там заведение! Буфетик маленький…
— А потом вы стали официантом?
— Да.
— И у вас обширные знакомства в этом мире…
— Множество!
— Но иногда вы об этом забываете. И вынуждаете меня уличать вас во лжи.
Старичок следит за мной, слегка раскрыв рот от неожиданности.
— Месяца два назад, в предыдущий приезд Асенова, вы вместе с ним обедали в «Балкане». И обед этот продолжался довольно долго, с вином, и разговорами, которые едва ли можно исчерпать этим «Как у них там?». О чем же шла речь, Личев?
— Да что там… Разговоры как разговоры. Да разве упомнишь, что было два месяца тому назад…
— Личев!
— Да… Был один интимный вопрос. Поэтому мне не очень удобно…
— Удобно, не удобно, но мне нужно знать все. Понимаете — все!
— Видите, разговор вертелся вокруг Магды. Влюбился человек и даже задумал жениться, тем более что она вроде порвала с той компанией. Асенов давал ей и наряды и деньги, только бы она вела себя примерно. А она обманывала его самым вульгарным образом и продолжала встречаться со своей бандой…
— Откуда вам известны такие подробности?
— Асенов просил меня последить за ней. У него не было других знакомых, вот он меня и попросил. Он был не дурак и хотел знать наверняка, прежде чем решиться на что—то серьезное.
