Фридрих Незнанский - Операция «Сострадание»
— Так, значит, вы любите смотреть в окно на рабочем месте? — спрашивает Георгий Яковлевич.
Барыгина посмотрела на него такими расширенными почерневшими глазами, точно ее собираются арестовать за нарушение трудовой дисциплины.
— Не стесняйтесь, — уговаривает ее Глебов. — Это естественно: чем вам еще заниматься… Так смотрели вы в окно или нет?
Поразмыслив, Клавдия робко кивнула.
— И в то утро тоже?
Снова кивок — с задержкой, отсроченный.
— И кого же вы видели?
Клавдия надолго задумалась, глаза ее сделались стылыми, как у дохлой рыбины, — точь-в-точь Люба Шильнова у доски. Глебов стал медленно свирепеть, но — профессионал! — стал только внимательнее и ласковее…
В общем, путем нечеловеческих терзаний от Клавдии Барыгиной удалось добиться, что в день убийства она видела молодого, примерно двадцатидвухлетнего блондина с распущенными волосами до плеч, одетого в кожаную куртку желтого цвета, выбегавшего из парка. Это было в восемь часов двадцать пять минут — Клавдия как раз взглянула на часы, решив, что если люди так резво побежали в направлении ближайшей станции метро, значит, скоро девять. После установления этого факта по барыгинским показаниям стали составлять фоторобот спешившего мужчины. Как ни странно, при составлении фоторобота Клавдия повеселела, сделалась смелее и раскованнее. Может быть, этому способствовала темнота. А может быть, свидетельница решила, что самое страшное осталось позади…
Фоторобот был размножен и направлен во все отделения милиции страны. Теперь личико убийцы красовалось повсюду на стендах с надписью «Их разыскивает милиция».
— Вот надорвутся рядовые сотрудники! — доверительно сообщил Теплов Аркадию Силкину. — По нашему фотороботу каждого пятого хватай — не ошибешься. Нос прямой, брови прямые, глаза средние… Портрет Дубровского в молодости, одним словом.
Не желая ставить под сомнение результаты проделанной другом работы, Аркадий осторожно хмыкнул. Он не хуже Теплова представлял, что по этим несовершенным распечатанным рисункам обычно почти невозможно опознать и арестовать убийцу.
Готовясь к беседе с Ксенией Михайловной Великановой, назначившей встречу у себя дома, Глебов позволил себе немного пофантазировать, представляя вдову и квартиру. Он частенько давал волю фантазии, подключая свою интуицию, и, как правило, она его не подводила, рисуя до мелочей частности, не поддающиеся, казалось бы, просчитыванию, — тем не менее эти частности совпадали с тем, что было на самом деле. Практического значения в данном случае эти упражнения в ясновидении не имели, однако в ближайшем будущем интуиции придется работать на полную катушку, не мешает ее потренировать. Стоит отметить, что Глебов был далек от телевизионных выпусков светской хроники, а значит, быт знаменитого хирурга (о котором лично он услышал, только получив дело) оставался для него чистой абстракцией — белым листом бумаги, на котором следователь намеревался изобразить то, что придет в голову. Итак, вдова… Георгий Яковлевич располагал первоначальными сведениями, что будущие супруги познакомились при тривиально-романтических (в данном случае, не без оттенка садомазохизма) обстоятельствах: он был врачом, она — пациенткой. В кого желает себя превратить женщина, когда обращается к пластическому хирургу? Конечно, в модельный идеал подиума и обложек глянцевых журналов. Какие черты формируют это понятие? Точеный прямой нос, пухлые губы, высокие скулы, широкий разрез глаз, лоб… лоб оставим в покое, обычно представительницы прекрасного пола прикрывают его челками. «Женщине высоколобость ни к чему», — как типичный домостроевский муж и отец, подумал Георгий Яковлевич, прежде чем перейти к гипотетическому описанию волос Ксении Михайловны. Вне всяческих сомнений, она блондинка — причем, судя по памятной белобрысости ее папаши Михаила Олеговича, она может быть и натуральной блондинкой. Что касается тела — силиконовая грудь, тончайшая талия и широкая… м-м, в общем, то, что ниже. Подарок онанисту! Кукла Барби, экспортный живой вариант.
Разделавшись с безутешной вдовой, для которой, судя по получившемуся описанию, вскоре сыщется не один утешитель, Георгий Яковлевич перешел к интерьеру. Здесь его фантазия забуксовала из-за отсутствия материала: относительно недавно перебравшись из интерьера коммунальной квартиры в интерьер малогабаритной «двушки» в Новых Черемушках, Жора Глебов представления не имел о всех тех модных штучках и удобствах, которыми оснащают свои накрученные жилища богатеи, а до того, чтобы облизывать глазами чужую роскошь, листая вкладки цветных газет, он никогда бы не снизошел. До глубинных корней своей пролетарской волжской души он ненавидел этих богатеев, нуворишей, «новых русских» — словом, как их ни назови, людей, вскормленных диким российским капитализмом. Добросовестному следователю есть что о них порассказать. Из-за этого на его жизнь дважды покушались неизвестные лица — мстили за отлично проведенное следствие… Так что относительно обстановки квартиры Глебов додумался лишь до того, что она должна быть как можно интимнее и уютнее, без стерильной больничной белизны и хромированного сверкания: хирургу и на работе хватает больницы. Темные шторы до пола. Какие-нибудь драпировки. Наверняка дорогие картины на стенах — покойный ценил искусство. Спонсировал конкурсы молодых дарований, меценатствовал… Где теперь это все? Пойдет ли хоть одно молодое дарование, получившее путевку в жизнь благодаря этим конкурсам, к Великанову на могилу, поставит ли свечку об усопшем рабе Божием Анатолии? А если даже пойдет и поставит, то все равно об этих конкурсах забудут в крайнем случае через год. Так проходит слава земная, ничего не попишешь.
Последняя мысль настроила Глебова на траурный лад, и он понял, что этот настрой надо удержать до встречи с вдовой. А то не дай бог неприязнь к богатым возобладает над траурностью и подпортит незамутненную чистоту зрения. Чтобы у следователя был глаз — алмаз, нужно держаться на тонкой грани между двумя крайностями, балансируя, не соскакивая ни к одной. Идеальной считается беспристрастность, но так как следователь — всего лишь представитель рода человеческого, беспристрастность, считай, недостижима.
Вахтер элитного дома вблизи Тропаревского парка, похожий на белогвардейца из советского сериала «Адъютант его превосходительства», бдительно проверил документы следователя Глебова, вследствие чего классовая ненависть в том дала о себе знать. Однако бальзам на следовательскую душу пролило то обстоятельство, что после звонка в квартиру № 42 на пороге немедленно открывшейся двери материализовалась кукла Барби, точь-в-точь похожая на нарисованный им портрет. Все при ней: и буфера, за которые не откажется подержаться всякий нормальный мужчина, и зовущие пухлые губы, и покрытая золотистым загаром кожа без единой морщинки, и уложенные кудрями белокурые волосы…
— Вы Георгий Яковлевич Глебов? Ксения Михайловна вас ждет, — проворковала Барби.
Чуть обескураженный, но не потерявший присутствия духа следователь нашел утешение в том, что, если даже белокурая красотка оказалась прислугой, предсказание относительно картин сбылось. Темноватая из-за зеленых стен прихожая, которую тянуло назвать холлом и в которой могли уместиться две его новочеремушкинские комнаты, действительно была украшена картинами, написанными маслом, — одну, ближайшую, Глебов рассмотрел, когда вывертывался из пальто. На картине выступали в цирке акробаты: стремительность движения художник передал приемом отделяющихся от туловищ, летящих в воздухе рук и ног. Тоже, гм, хирургия… Но в холле задерживаться ему не пришлось, его немедленно провели в комнату, где глебовская интуиция получила два увесистых удара под дых.
Первым ударом стала комната… Несусветно больших даже в сравнении с холлом размеров, она действительно не походила на больничную операционную. Зато, серая и почти лишенная мебели, здорово напоминала пустую площадь какого-то заброшенного северного города под пасмурным небом, — Глебов даже поежился, словно от потянувшего сквозняка. Уютом здесь точно не пахло: жить на стадионе и то было бы комфортнее. А ведь, судя по широкому плоскому ложу, отодвинутому к окну, эта комната играла роль спальни… Вот извращенцы! Глебов бы в такой обстановочке нипочем не смог… В углах несли вахту нецветущие растения в фарфоровых вазах, похожие на гвардейцев с киверами. Их молчаливый надзор тоже не способствовал домашней расслабухе, как бы требуя официального фрака.
На Ксении Михайловне Великановой, которая в прихотливой позе полусидела-полусклонялась на ложе, как раз и был черно-белый брючный костюм, соревновавшийся в строгости с фраком. Женственный ровно настолько, чтобы не казаться мужским, подчеркивающий изящество узкогрудой, почти безбедрой, ласточкиной фигуры. Взглянув на вдову, Глебов в полной мере осознал глубину ошибки своей интуиции. Прежде всего, Ксения Михайловна была брюнеткой — хотя, судя по белизне слабо веснушчатой кожи и голубизне глаз, она и впрямь могла оказаться урожденной блондинкой. Но совершив решительный шаг перекраски в черный цвет, она перескочила уровень заурядной красоты: в ее овальном и полупрозрачном, как пустая яичная скорлупа, личике проступило нечто небесное. То, что напомнило вдруг Глебову его Таю, когда он ездил свататься к ней в родную Кострому, — хотя Таисия отродясь не была брюнеткой… Невинность это была, вот что, невинность нетронутой девушки! Однако невинность спорная, вступающая в противоречие с пикантной горбинкой носа и со скрытой порочностью рта — верхняя губа узкая, нижняя выдается вперед в смутной полуулыбке. Высокий, выпуклый, как купол средневекового собора, лоб, прямой пробор… Да, это вам не пластмассовая Барби — поточное производство! Это произведение искусства, китайская, будь она неладна, шелкография… В мгновение ока Глебов оценил мастерство покойного пластического хирурга и прихотливость отношений с живописью, которую убитый так ценил. В мгновение ока успел Георгий Яковлевич восхититься созданием великановского резца-скальпеля — и отвергнуть свое восхищение.
