Элизабет Джордж - ПРЕДАТЕЛЬ ПАМЯТИ
Расходы, конечно, огромны. Скрипач уровня Рафаэля Робсона не будет заниматься даже с очень талантливым ребенком, если не компенсировать его расходы на поездки, отказ от занятий с другими учениками ради меня и собственно его время. В конце концов, человек не может жить только любовью к музыке. И хотя у Рафаэля нет семьи, которую он должен содержать, самому ему все-таки нужно что-то есть и платить за аренду жилья. То есть необходимы деньги для того, чтобы Рафаэль Робсон ни в чем не нуждался и не испытывал потребности сократить время наших с ним занятий.
Папа и так уже работает на двух работах. Дедушка получает небольшую пенсию от правительства, благодарного ему за то, что во время войны он потерял психическое здоровье. Именно ради поддержания его здоровья родители отца не переехали после войны из дорогого дома на Кенсингтон-сквер в более дешевое, но и более беспокойное в смысле окружения жилище. Они экономили на чем только возможно, они сдавали свободные комнаты, они делили с отцом расходы по содержанию дома. Но они оказались совсем не готовы к тому, что в их семье появится гениальный ребенок — а дед утверждал, что я гений, — и к огромным тратам, необходимым для того, чтобы вырастить такого гения и полностью раскрыть его потенциал.
Причем я никак не облегчаю их задачу. Когда Рафаэль предлагает провести дополнительное занятие, когда он имеет возможность потратить на меня еще несколько часов, я со страстью соглашаюсь. И они видят, как преуспеваю я под руководством Рафаэля: он входит в дом, а я уже готов, уже стою со скрипкой в одной руке и смычком в другой.
Ради моих уроков музыки необходимы дополнительные средства. Раздобыть их берется моя мать.
Глава 1
На ночные улицы Теда Уайли вывели мысли о том прикосновении — прикосновении, которое должно было предназначаться ему, но досталось другому. Он видел это из своего окна, не желая подглядывать и тем не менее подглядывая. Время: второй час ночи. Место: город Хенли-он-Темз, Фрайди-стрит, в шестидесяти ярдах от реки, перед самым ее домом. Они вышли из дома вдвоем, и обоим пришлось пригнуть головы, чтобы не стукнуться о дверной косяк, установленный в те века, когда женщины и мужчины были ниже и когда уклад их жизни был более определенным.
Теду Уайли нравилась эта определенность ролей. А ей — нет. И если раньше он не до конца понимал, что будет непросто дать Юджинии статус его женщины и поместить ее в соответствующий раздел его жизни, то при виде ее и того долговязого незнакомца — на тротуаре, в объятиях друг друга — Теду это стало ясно как день.
«Возмутительно, — думал он. — Она хочет, чтобы я это видел. Она хочет, чтобы я видел, как она обнимает его и как повторяет ладонью контур его щеки, когда он отступает назад. Господи, покарай эту женщину. Она хочет, чтобы я это видел».
Разумеется, Тед преувеличивал. Если бы это прикосновение имело место в более ранний час, он сумел бы убедить себя не поддаваться паническим настроениям. Он бы подумал: «Нет ничего особенного в том, что она прикасается к незнакомцу на улице, на людях, в прямоугольнике света, падающем из окна ее гостиной, в лучах осеннего солнца, перед Богом, перед всеми и передо мной…» Но вместо этих мыслей в голове Теда засело самое логичное объяснение нежного расставания мужчины и женщины в час ночи на пороге ее дома, и Тед не смог избавиться от него в последующие семь дней, в течение которых он — взвинченный, толкующий то так, то эдак каждое ее слово и взгляд — ждал хоть какого-то объяснения со стороны Юджинии: «Тед, не помню, говорила ли я тебе, что мой брат (или двоюродный брат, или отец, или дядя, или архитектор-гомосексуалист, который будет пристраивать дополнительную комнату в доме) заходил ко мне недавно поболтать? И мы так засиделись, что я думала, он никогда уже не уйдет. Кстати, ты мог видеть его у моего крыльца: ты ведь последнее время завел привычку подсматривать за мной из-за занавесок, а?» Вот только Тед Уайли никогда не слышал о том, что у Юджинии есть брат, или кузен, или отец, или дядя, да и про архитектора-гомосексуалиста она никогда не упоминала.
Зато она намекнула Теду, что хочет рассказать ему что-то важное (у Теда при этих словах свело желудок). Когда он спросил, о чем пойдет речь, надеясь получить от Юджинии прямой ответ, даже если в этом ответе будет содержаться ужасный приговор, она сказала лишь: «Потерпи. Я еще не готова сознаться в своих грехах». И протянула ладонь, чтобы прикоснуться к его щеке. Да. Да. То самое прикосновение. Абсолютно то же самое.
И поэтому в девять часов дождливым ноябрьским вечером Тед Уайли надел на своего стареющего золотистого ретривера ошейник и объявил, что им предстоит прогулка. Их маршрут, поведал он собаке, чей артрит и нелюбовь к дождю делали ее не самым сговорчивым компаньоном, начнется на Фрайди-стрит, а затем выведет их на Альберт-роуд, где по чистой случайности они столкнутся с Юджинией, выходящей из клуба «Шестьдесят с плюсом» — там сегодня вечером комитет по подготовке к предстоящим рождественским праздникам в очередной раз попытается прийти к компромиссу относительно меню праздничного ужина. Да, это будет чистая случайность и удобный случай поболтать. Всем собакам необходимо гулять перед сном. В действиях добросовестного хозяина никто не сможет заподозрить скрытого умысла.
Собака, которую покойная жена Теда нарекла нелепым, но ласковым именем Драгоценная Малютка и которую сам Тед звал не иначе как Дэ Эм, остановилась в дверях и поморгала, глядя на улицу, где приступы осеннего дождя предвещали долгую и пронизывающую до костей ночь. Со всем возможным достоинством собака начала опускаться на пол и достигла бы желаемой позы, если бы Тед не вытолкнул ее на крыльцо с отчаянием человека, который не может допустить, чтобы его решения кем-либо оспаривались.
— Живо, Дэ Эм! — приказал он и дернул за поводок, затягивая ошейник.
Ретривер узнал и тон, и жест. С бронхиальным вздохом, выпустившим в мокрую ночь облако собачьего дыхания, он уныло поплелся под дождь.
Погода отвратительная, но тут уж ничем не поможешь. Кроме того, старушке Дэ Эм необходимо гулять. За пять лет, прошедшие после смерти ее хозяйки, она совсем разленилась, и Тед мало что сделал, чтобы держать ее в форме. Что ж, отныне все изменится. Он обещал Конни, что будет заботиться о собаке, и намерен выполнить свое обещание, установив с сегодняшнего вечера новый режим. «Никаких трехминутных выходов в задний садик перед сном, мой друг, — мысленно уведомил он Дэ Эм. — Отныне ты будешь гулять по-настоящему».
Он дважды проверил, надежно ли закрыта дверь книжного магазина, и поднял повыше воротник старой прорезиненной куртки, прячась от сырости и холода. Надо было взять зонтик, понял он, когда вышел из дома и первые капли дождя ударили его по затылку. Кепка с длинным козырьком не давала необходимой защиты, хотя и была ему весьма и весьма к лицу. Но какого черта он вообще думает о том, что ему к лицу, рассердился на себя Тед. Проклятье, да если кто-нибудь проберется сейчас к нему в голову, то найдет там только паутину и труху.
Тед откашлялся, сплюнул на тротуар и принялся подбадривать себя, шагая за собакой мимо здания резерва морской пехоты, где сломанный водосток на крыше взрывался серебряным фонтаном дождевой воды. Он завидный жених, накачивал себя Тед. Майор в отставке, вдовец после сорока двух лет поистине благословенного брака, Тед Уайли станет завидной партией для любой женщины, и не стоит забывать об этом. Разве достойные мужчины не такая же редкость в Хенли-он-Темз, как бриллианты чистой воды? Да, такая же редкость. А разве достойные мужчины без мохнатых бровей и без неприглядных волос в носу и в ушах не являются еще большей редкостью? Да и еще раз да. А опрятные, совершенно здоровые, владеющие всеми своими органами, ловкие на кухне и способные на длительные отношения мужчины — разве они не стали такой диковинкой в обществе, что стоит им появиться на званом обеде или ужине, как их со всех сторон начинают угощать и потчевать? Это чертовски верно. И он — один из таких мужчин. И все это знают.
Включая Юджинию, напомнил себе Тед.
Разве не говорила она ему: «Ты славный человек, Тед Уайли»? Да. Говорила, и не раз.
Разве в последние три года не принимала она его общество с готовностью и удовольствием? Да, принимала.
Разве она не улыбалась, и не вспыхивала румянцем, и не отворачивалась в сторону, когда они навещали его мать в доме для престарелых «Тихие сосны» и старушка объявила в свойственной ей раздражающей повелительной манере: «Вы двое должны пожениться, пока я жива»? Да, да и да. Она улыбалась, вспыхивала румянцем и стыдливо отворачивалась в сторону.
В свете всего вышесказанного что может значить то прикосновение к незнакомцу? И почему Теду никак не удается выкинуть это прикосновение из головы, словно оно было неким знамением, а не просто неприятным воспоминанием, какового у Теда и вовсе не было бы, если бы для него не стало так важно все видеть, все слышать, все продумывать, все знать, если бы он не стремился плотно задраить каждый люк в своей жизни, как будто это не жизнь, а парусник, который может потерять свой груз, если не закрепить его как следует?
