Фридрих Незнанский - Иногда Карлсоны возвращаются
– А ведь твой сообщник сказал правду, – перебила Сусанна, – но ты его не понял. Сам посуди: вот ты сейчас совершенно заурядно и буднично рассказываешь своей жене о том, как убил беременную женщину. За стеной лежит наш больной сын, который пострадал из-за твоего преступления… Неужели, по-твоему, в этом нет ничего безумного?
Игорь хмыкнул, выражая здоровое презрение к подобным тонкостям.
– Все равно не понимаешь, – констатировала Сусанна. – Тебе стало легче, когда Биренбойм умер, потому что ты боялся, как бы он тебя не выдал. Но он бы тебя не выдал: разве можно было рассчитывать на правосудие в вашем городе? После того что вы сделали с Наташей, ему просто было невыносимо жить…
– Слабак потому что!
– Как я только могла провести столько лет рядом с этим человеком? – риторически воскликнула Сусанна. Смуглые тонкие руки ее взлетели вверх из пышных белых рукавов.
– Слушай, ты, освобожденная женщина Востока! – окрысился Кулаков. – Сама напросилась, а теперь хамишь! Я, между прочим, имел полное конституционное право ничего не рассказывать – ты не следователь, а я не на допросе!
Усмешка сделала темные губы Сусанны ядовитыми и в то же время – Игорь ошеломленно это осознал – влекущими:
– А ты не заметил, что мы впервые, наверное, со свадьбы – разговариваем? Не о бизнесе, не о машинах, не о кухонной технике, не о том, как Степан учится, не о том, куда поехать в отпуск, – разговариваем по-настоящему? Боже, на что похожа наша семья, если муж и жена могут по-настоящему говорить только об убийстве!
Не слыша речи, которая изливалась из этих властительных губ, Игорь приближался, зачарованный их горчайшей сексуальностью. Он хотел ее, – чтоб ему провалиться, он хотел ее, с которой почти двенадцать лет существовал бок о бок во имя коммерческих интересов! Которой заделал ребенка только потому, что так полагалось… Какая же она красивая, когда гневается! Не капризничает, не хнычет, не раздражается по мелочам, – к этому он давно привык, все это ему опротивело… Нет, именно гневается – потому что для гнева есть серьезная причина. Есть, и зачем это скрывать? На какую-то долю секунды Игорю стало так хорошо, что он удивился: ну что ему стоило признаться ей в убийстве раньше? Тогда эти двенадцать лет брака он мог провести не с постылой супругой, а вот с этой восхитительной женщиной…
Не помня себя, он приближался и приближался, пока выставленная вперед рука жены не уперлась ему в грудь. Красивая, длиннопалая, смуглая ладонь. Холодная – даже через рубашку – как рыба. Сусанне было сейчас наплевать, что муж ее хочет. Она-то его не хочет! И не захочет уже никогда…
Дело Кирилла Легейдо. Завершение романа
Таня Ермилова шла по улице. Шла в толпе, отделенная от нее толщей своего несчастья и, по своему обыкновению, говорила в мобильник – тому загадочному человеку, кто, по-видимому, готов выслушивать ее всегда и везде. У Тани дергались и кривились губы, но глаза оставались сухими. Она умеет держать удар, она не любительница плакать на людях. А впрочем, и время слез уже миновало…
– А ты мне говорила: нет, Таня, ты не любишь его, не хочешь его, ты хочешь денег, хочешь рулить финансами, хочешь быть бизнес-леди, хочешь быть крутой. А он тебя обманул, не дал тебе этой должности…
Не прерывая самообвинительной речи, Таня с размаху пнула попавшуюся под ноги пустую жестянку из-под пива. Жестянка, покатившись, несколько раз подпрыгнула на асфальте и замерла, наткнувшись на рекламный плакат. Обычно Таня, бродя по городу, обращала внимание на рекламу, вне зависимости, принадлежала та агентству «Гаррисон Райт» или конкурентам. Прикидывала: профессионально ли выполнено? Можно ли на этом примере чему-нибудь научиться? Но сегодня реклама оставалась ей глухо-безразлична… Как и сама, еще недавно любимая, профессия…
– Ты мне говорила: обмани его сама. Он думает, что ты завалишься на должности креадира? А ты научись этому! Одевайся, как все эти креаторы, думай, как они, стань своей… А помнишь, когда он женился? Ты мне говорила: эта кукла – любимая и единственная, а ты – никто! Но я-то видела, что она не любимая и не единственная, хоть и красавица. Что она мучается с ним, он с ней, а я мучаюсь сама с собой…
Перейдя шоссе и миновав короткий переулок, Таня вошла в свой дом, поднялась на лифте. Пустая квартира. Только ее квартира, только для нее одной… Сначала, сразу после покупки жилплощади, Тане это казалось преимуществом, потом одиночество стало навевать на нее тоску: она охотно разделила бы даже эту крохотную квартирку с любимым! Теперь, после гибели Кирилла, пустая квартира стала пугать: она была населена болезненными мыслями… Заперев дверь на два замка, Таня сняла кроссовки, прошла в комнату и прямо на пол сбросила джинсы, футболку и белье. Теперь, когда она была обнажена, ее никак нельзя стало перепутать с парнем. Тонкая талия, хорошо очерченные бедра, грудь – маленькая, девственная, но дразнящая… Только кому это все нужно?
Таня Ермилова всегда не слишком любила свою женскую сущность. Ей представлялось, что быть женщиной – это значит быть такой, как ее мать: мясистой, занудной, обвешанной хозяйственными сумками, видящей смысл жизни в том, чтобы летом консервировать овощи, половина которых все равно испортится, а зимой поднимать крик из-за того, что кто-то из членов семьи прошелся по только что вымытому полу грязными ногами. И хотя представления о том, какой должна быть женщина, со временем подкорректировались, подростковый бунт против матери сказался в том, что в свои тридцать с лишним Таня продолжала поддерживать юношескую, почти бесполую, худобу и имидж «своего парня». В рекламном бизнесе она была твердым профессионалом, вследствие чего держалась на равных среди мужчин…
Лишь одного мужского утешения она была лишена. В состоянии стресса мужчину обычно тянет напиться. А Таня, хотя, в соответствии с имиджем, могла выпить стакан пива за компанию («За компанию с Кириллом», – больно отозвалось в груди), не испытывала никакой тяги к алкоголю. Поэтому жесточайший стресс ей переходилось переносить на трезвую голову… Что, наверное, к лучшему. Примени она сейчас это средство, кто знает, не стало бы оно для нее приманкой, панацеей от всех бед? Женский алкоголизм, как говорят врачи, менее распространен, чем мужской, зато хуже лечится.
Нет, никакой водки! Никаких успокоительных! Гордость не позволяла Тане убаюкивать бодрствующий разум. А разум ей говорил, что она сама пустила свою жизнь под откос… Сама? Или все-таки сыграло роль стечение обстоятельств? Допустим, все бы обошлось, если бы она не встретила Кирилла, в которого просто не могла не влюбиться… Или если бы Кирилл не погиб, и она, ослепленная несчастьем, не пошла бы в атаку на Леню Савельева… Ох, только об этом не надо! Так распались две составляющие ее прежней жизни. Так она утратила надежду на личное и профессиональное счастье…
«А была ли у тебя надежда на личное счастье? – придирчиво спросила себя Таня. – Да ты же все выдумала! Мертвого Кирилла тебе легче любить, чем живого. Покойнику можно приписать любые чувства, а живой Кирилл тебя не любил… Нет, любил – как младшего товарища… Может быть, как младшего брата. Ценил твои способности, помогал на первых порах, наставлял, делился идеями… Вы были всего лишь коллегами – прекрати врать себе! Если бы ты для Кирилла значила что-то другое, он бросил бы Ольгу ради тебя: да, ты правильно подозревала, он не любил Ольгу… Но нет, он так не поступил. Даже нелюбимая жена была ему важнее тебя.
Не потому ли ты так напала на Леню, что тем самым утверждала свою любовь к Кириллу? Мужчина умер, женщина должна за него отомстить… Извини, но это привилегия жены, на худой конец, любовницы. Ты старалась показать, что Кирилл принадлежал тебе… Но этого никогда не было. Надо с этим смириться. Ты получила то, чего заслуживала. За то, что взяла на себя больше, чем смогла вынести».
Согнувшись под грузом мыслей, Таня прошлепала в домашних тапочках в ванную, включила душ и сунула голову под ледяную воду… Это делалось вовсе не из потребности самоистязания: микрорайон повиновался графику летних отключений горячей воды. Но, может статься, именно холодная вода и подействовала нужным образом. Таня вскрикнула: от спазма мелких мышц на голове сердце ухнуло куда-то в живот. Она стояла на белом кафельном полу ванной, вокруг нее натекала лужа, но на душе становилось все легче и легче.
«Я сейчас как Русалочка, – подумала Таня без самоуничижения, скорее со светлой грустью. – Бедная маленькая Русалочка, которая ради принца влезла в рекламный бизнес… то есть стала человеком, а он все равно ее не полюбил. И ей остается только превратиться в морскую пену… то есть умереть…»
Но умирать на самом деле не хотелось. Вопреки депрессии, вопреки тому, что в агентстве «Гаррисон Райт» ей уже, как видно, не работать – в Тане просыпалось, поднималось, билось колоссальное жизнелюбие. И странное дело, казалось, что ей по-прежнему есть для чего жить! Для кого жить… Как будто человек, ради которого она трудилась, добивалась, дышала, – как будто он где-то есть… Пусть не здесь, пусть не рядом с ней, но уже то, что он где-то существует, возвращало смысл Таниному существованию на этой земле.
