Иван Сибирцев - Золотая цепочка

Подходили к оценщику старики и старушки в пропахших нафталином ротондах, дамы в облезлых горжетках, со вздохом протягивали броши, серьги, колечки… Степан тоже протянул перстенек с камушком, один из двух десятков, что прихватил с собой из отцова клада перед бегством в Ленинград из Сибири.

Щелкнули аптечные весы. Оценщик повертел перстень в руке, недоверчиво осмотрел Степана и спросил:

— К нам не нагрянет уголовный розыск?

— Не нагрянет, — заверил Степан осевшим голосом.

— Значит, все чисто?

— Вполне. Достался в наследство от отца.

— И документы есть? Кто же он, ваш заботливый папаша?

— Мой отец Кондратий Федорович Кашеваров, его знают большевики Краснокаменской губернии. Вот копия свидетельства об его кончине от кулацкой пули.

— Прощения просим, — пробормотал оценщик и вдруг понизил голос: — Если еще что-нибудь надумаете продать из… отцовских вещиц, можете заглянуть по этому адресочку. Там чуть дешевле, чем здесь, но зато никаких очередей и… документов. — Он слегка подмигнул и сунул в руки Степана бумажный жгутик.

Степан сунул бумажку в карман. А после того, как неделю провел в комнатке секретарши декана Аллочки, той самой Аллочки, что вчера еще смотрела мимо него, переложил адресок в студенческий билет.

Он ездил на автомобиле и рядом была Аллочка. Они сидели в торгсиновском ресторане… В те дни он окончательно поверил в мудрость родного своего отца:

— Золото, оно, Степка, всей жизни начало и вершина. В золоте — и сила, и власть, и любовь…

Сорок лет он верил в эти постулаты. Верил, таясь чужого взгляда, верил всюду, даже в прифронтовой полосе. И в мирные дни, когда стал выступать в прессе с очерками на исторические и природоведческие темы. Верил до последней минуты…

…Голова Кашеварова склонилась совсем низко к столу. Но вот он медленно выпрямился. В глазах его застыла такая тоска, что Зубцов поспешил отвести свой взгляд. Кашеваров с усилием проглотил слюну и сказал:

— А вы, однако, фантазер! Вы что же, на сосне сидели? Подсматривали и подслушивали? А ну, как не было ее вовсе, встречи-то этой? — И не справился с собой, вперился в Зубцова с неприкрытой тревогой.

— Была, — убежденно сказал Зубцов. — И даже не одна. И разговор там шел именно об этом.

— Доказательства?! — потребовал Кашеваров.

Зубцов слегка улыбнулся и ответил чуть загадочно:

— Доказательства на дне колодца.

— Простите, не понял.

— На дне колодца. Есть, знаете, на станции Лосиноостровской скромная на вид дачка. Пестренький домик в три оконца, веранда, сигнализация от воров. Словом, все как быть должно. На огороде — колодец. Над срубом — деревянное распятие из Бессарабии. Хозяина не было дома, но мои коллеги с Петровки, само собой, с разрешения прокурора и в присутствии понятых, заглянули в колодец. И на дне среди прочего, — Зубцов слегка выделил два этих слова, — обнаружили в прорезиненном мешке фунтовые золотые слитки с бодылинской печатью. Один такой же слиток изъят у Рашида Хафизова, а получил он его от Степана Кондратьевича Кашеварова. Еще один такой слиток изъят три недели назад у сообщника Хафизова некоего Сысоева. В трибунале Яков Филин показал, что по приказу замаскированного белогвардейца Валдиса выманил у Бодылина пуд золота. Это золото у Филина якобы украли, за что Валдис стал преследовать своего подручного, пока тот в бою под Таежинском не убил Валдиса. Но, как теперь ясно, Филин и перед смертью бессовестно лгал. Бодылинское золото преспокойно лежало в тайнике, о котором знал лишь его сын и наследник.

Спина Кашеварова прогнулась, словно бы он взвалил на себя тяжкий груз. Не то заслоняясь от солнечного света, не то от слов Зубцова, он прикрыл ладонью глаза. Отвел руку, и взгляд уперся в расчерченное квадратами решетки, точно шрамами изрытое, небо. Где-то далеко гудели на ветру сосны, всплескивала река, но, заглушая звуки, долетавшие оттуда, из расчерченного квадратами мира, комнату заполнял голос Зубцова:

— Так началось ваше падение, ваш путь к такому вот финишу. — Зубцов повел головой в сторону зарешеченного окна. — Вовсе не страх перед кулацкой расправой погнал вас в тридцатом году из Октябрьского в Ленинград. Вы устремились туда, чтобы пожить на широкую ногу, и в погоню за Аксеновым, за бодылинскими сокровищами. Для всех вы были сыном героя революции, начинающим журналистом, но это не мешало вам вступать в связи с уголовниками. Налеты, о которых вспоминала Агния Климентьевна, — дело ваших рук.

— Прямолинейная логика, — проворчал Кашеваров как-то нехотя. И снова взгляд его пристыл к решетке.

— Сорок с лишним лет, — продолжал Зубцов, — всю свою сознательную жизнь вы посвятили золоту. Вы жили ради него одного. Все инстинкты, все стремления подавила в вас алчность. Золото! Золото! Еще и еще… Ради него вы лгали, двурушничали, скупали, воровали. Посылали на гибель сообщников и медленно гибли сами…

Кашеваров протестующе вскинул руку, но сказал вяло:

— Я просил бы без нравоучении, тем более без сочувствий. Чего уж теперь… Да и не так все мрачно, как видится вам. Вы усматриваете в моих поступках лишь алчность, к тому же сгущаете многое: крал, например, и прочее. Ей-же-ей, не крал. Да, хранил завещанное родным отцом, да, прикупал кое-что, да, мечтал о бодылинском кладе, стремился овладеть им. Но, право же, не такой уж я злодей.

Зубцов не отвечал. Он вспомнил себя новоиспеченным лейтенантом на Петровке. Был промозглый ноябрьский вечер, через ветровое стекло машины Анатолий смутно различал в пелене дождя у входа в ресторан «Балчуг» высокого, подчеркнуто солидного человека. Вот он открыл тяжелую дверь и исчез в вестибюле. Зубцов знал: сейчас в ресторане высокий встретится со своим сообщником. Этой встречи Зубцов и товарищи по оперативной группе ожидали вторую неделю.

Зубцов в машине нетерпеливо посматривал на часы: вот сейчас последует условный сигнал. Время шло. Входили в ресторан и выходили из него люди. Потом мокрую улицу перебежал Костя Степанов, тоже молодой лейтенант. Юркнул в машину, виновато сказал:

— В общем, Толя, рапорт надо писать начальству. Ушел Матвейчик. Разделся в гардеробе, вошел в отдельный кабинет, задернул занавеску — и как сквозь землю.

Анатолий посмотрел на Кашеварова, вздохнул, достал из портфеля картонную папку и спросил:

— Фамилию Матвейчик вы запамятовали, конечно?

Кашеваров, прищурясь, взглянул на Зубцова:

— Разве упомнишь всех встречных-поперечных?

— Этого поперечного вы должны помнить! — Зубцов пододвинул Кашеварову фотографию.

— Впервые вижу, — сказал Кашеваров и опять с трудом проглотил слюну.

— А эта фотография вам знакома?

— Естественно. Это мой снимок.

— Эксперты утверждают, что на снимках один и тот же человек в разном возрасте, что бесследно исчезнувший пятнадцать лет назад Осип Матвейчик и Степан Кондратьевич Кашеваров — одно и то же лицо.

Кашеваров обшарил взглядом снимки, перечитал заключение экспертов, развел руками и возразил упрямо:

— Внешнее сходство между людьми — не такая уж редкость. Для суда сходства между мной и этим… как бишь его… Матвейчиком, увы, маловато.

— А если к этому добавятся еще и туманы?

— Это в каком же смысле?

— В нумизматическом. В 1943 году из музея одного прифронтового города похитили уникальную коллекцию старинных золотых монет, в том числе и древнеперсидских туманов. Спустя больше десятка лет несколько монеток промелькнули у спекулянтов. Кто-то пустил исторические ценности в розничную продажу. Спекулянты и навели на Матвейчика, который дал им монеты на комиссию. Но тот бесследно ушел от нас в ресторане «Балчуг». И вот со дна того же колодца на даче мы извлекли резиновый мешок, а в нем остатки музейной коллекции.

Кашеваров быстро, словно бы от удара, сомкнул веки, сказал с горькой усмешкой:

— Глубокий, однако, колодец, прямо-таки бездонный, — он прикинул что-то в уме и продолжал покладисто: — Что же, видно, и впрямь вы правы: вселил в меня папаша преклонение перед золотым тельцом. Каюсь, не устоял, слаб, должно быть, оказался душой. Скупал. Страсть коллекционера. Я полагаю, суд поймет мои чувства.

— Нет, суд вас не поймет. Вернее, не поверит в благородную страсть коллекционера. Коллекционеры не грабят музеи. А тот музей в прифронтовой полосе вы взяли собственноручно. Кстати, по какому праву выдаете вы себя за фронтовика? В прифронтовой полосе, в интендантствах вы служили, но на передовой — ни одного дня. И не надо благородного негодования. Вот посмотрите… — Зубцов раскрыл перед Кашеваровым папку. — Это отпечатки ваших пальцев на стаканах из-под кофе. Мы с вами выпили его порядочно. Это отпечатки на древних монетах в колодце, а это отпечатки, оставленные грабителем на стекле шкафа, где хранились монеты. Криминалисты утверждают, что все отпечатки принадлежат Степану Кондратьевичу Кашеварову.