Евгений Сухов - Воровской дозор
– Любопытно было бы взглянуть.
Открыв портфель, Потап Викторович достал небольшой по размеру, но весьма объемный альбом с фотографиями.
– Взгляните, – открыл он нужную страницу, на которой были две фотографии.
На первой запечатлен молодой Потап Феоктистов, державший в руках фаянсовую статуэтку, а на второй эта же фигурка была в увеличенном виде, с высоким разрешением, что позволяло увидеть каждую царапинку на гладкой фаянсовой поверхности. Когда Потап Викторович приблизил фотографию к статуэтке, все убедились, что она совпала в точности, вплоть до мельчайших линий и крохотных царапин.
Рядом лежала серебряная гравюра с изображением благородного оленя. Весьма тонкая работа средневекового голландского мастера. Олень, высоко вскинув гордую красивую голову, выглядел почти живым. Еще мгновение, и он затрубит, вызывая на бой затаившегося в чаще соперника. Отыскав в альбоме нужную фотографию, Пельц сличил ее с оригиналом. Она тоже совпадала полностью.
Третьей была миниатюра из меди с изображением рыцарского поединка. Рисунок настолько точно передавал эмоции зрителей, сидевших на трибунах, что каждому, кто на него взирал, невольно казалось, что художник был свидетелем состоявшейся дуэли. И этот рисунок совпадал с фотографией до мельчайших подробностей…
Сравнив все выставленные вещи, Пельц удовлетворенно кивнул:
– Все так, а еще я хотел показать вам полотна… Знаете, здесь нельзя ошибиться, я должен быть уверен, что они ваши.
– Я понимаю, – несколько взволнованно произнес Феоктистов. – Вы даже не представляете, как мне хочется вернуть свою коллекцию.
– Не стоит беспокоиться, мы вам передадим все в сохранности, нужно лишь немного подождать. А теперь подойдите сюда, – зашагал он в сторону большого стола, на котором были разложены полотна. – Эти картины из вашей коллекции?
– Да, – ответил Феоктистов. – Первая картина – «Адам и Ева». Я приобрел ее два года назад. И сфотографировал обратную сторону картины, мы, коллекционеры, называем ее «задник»… Вот, взгляните. Опытный копиист может подделать практически любую картину, вот только задник – никогда!
– Да, действительно, обратная сторона совпадает полностью.
– Вы можете сказать, где находится остальная часть моей коллекции?
– Мы сейчас занимаемся этим вопросом, – уклончиво произнес Пельц, посмотрев на Хабакова.
– Умоляю вас, ответьте! – воскликнул Потап Викторович, сцепив у лица ладони.
– Ну, хорошо… – Открыв альбом, который он принес с собой, Гельмут продолжил: – Все эти вещи находятся сейчас в Греции. Скажем так, у одного человека. У нас есть основания подозревать, что именно он причастен к ограблению вашей коллекции.
Взяв альбом, Феоктистов в волнении принялся просматривать страницы. Некоторое время он стоял молча, лишь покусывал губы, стараясь перебороть горький комок, подступивший к самому горлу. А потом хрипло проговорил:
– У него осталась лучшая часть моей коллекции. На первой фотографии «Апостол Павел» Боттичелли. На второй – «Вакханка» Караваджо. А следующая картина – «Оплакивание Христа» Паоло Веронезе. Это одни из самых значимых картин в моей коллекции. По самым скромным подсчетам, каждая из них стоит не менее десяти миллионов долларов. Этот человек весьма серьезный делец. Посмотрите, он фотографирует даже задники картин. Умоляю вас, не дайте им пропасть!
– Мы делаем все возможное.
– Но почему они оказались именно в Греции?
– Мы тоже хотели бы это знать. Вы знакомы с кем-нибудь из Греции?
– Абсолютно ни с кем!
Пельц вытащил фотографию Нестора Олкимоса и показал ее Феоктистову:
– Вам знаком этот человек?
Потап Викторович взял снимок и, морща лоб, принялся изучать его. А затем уверенно ответил:
– Хочется хоть как-то вам помочь… Но этого человека я вижу впервые.
– Вы уже нам помогли тем, что узнали коллекцию. У нас имеются договоренности с Интерполом и греческой полицией о задержании этого человека. Не хотелось бы забегать вперед и открывать некоторые секреты нашей оперативной работы, но, думаю, в ближайшее время вы получите свою коллекцию.
– Вы даже не представляете, как я рад… – растроганно произнес Феоктистов. – Ведь коллекция – это моя жизнь.
– Мы понимаем… – кивнул Арсений и обратился к Пельцу: – Мне бы хотелось поговорить с Алексом Шрайбером.
– Вы хотите допросить его прямо сейчас? – удивился Гельмут.
– Да. Хотелось бы прояснить кое-какие моменты, к тому же у нас мало времени, скоро надо возвращаться в Россию.
– Тогда давайте я провожу вас к нему. Он находится в другом крыле здания.
Выйдя из комнаты, они двинулись по длинному освещенному коридору, разделенному стальной решеткой на две половины. По другую сторону, заложив руки за спину, размеренно прохаживался полицейский.
– Курт, мне нужно в тридцать четвертую камеру, – сказал Пельц.
– А кто с вами, господин инспектор?
– Это наши коллеги из России. Разрешение получено, – показал тот бумагу с печатями.
– Слушаюсь, господин инспектор, – охотно отозвался полицейский и, отомкнув решетку, произнес: – Прошу вас.
Тяжелая решетка, разок скрипнув, повернулась, и Пельц, по-хозяйски перешагнув невысокий порожек, остановился перед тридцать четвертой камерой. Дверь была тяжелая, с неровной черной поверхностью, в которой угадывался какой-то замысловатый, затертый временем рисунок. Видно, она сохранилась со времен алхимиков, когда кучка фанатиков в профессорских мантиях пыталась найти философский камень или из кучи серы добыть высокопробное золото. Наверняка старинная дверь знала немало тайн и в какой-то степени сама являлась артефактом, так что присутствие в камере хозяина антикварного магазина можно было бы воспринимать как некий символизм.
Быстро отомкнув дверь, полицейский впустил гостей в камеру – весьма тесную, с низким потолком, невольно создавалось ощущение, что можно удариться макушкой о каменный свод. Откуда-то возникло чувство безысходности. Вот сейчас обвалится каменная плита и раздавит в лепешку. Ужасно было думать, что может ощущать человек, проживающий в каменном мешке несколько дней. А если счет идет на месяцы, а то и годы, что тогда?..
В углу камеры стояла металлическая узкая кровать, выкрашенная в темно-серый цвет, отчего она тоже казалась каменной. На кровати, вжавшись в самый угол, сидел немолодой мужчина, опасливо посматривая на вошедших.
– Меня зовут Хабаков, я – следователь Следственного комитета, – произнес Арсений Юрьевич по-русски, присаживаясь рядом. – Я приехал специально для того, чтобы поговорить с вами.
– Что за честь такая? Не ожидал. И что же вы от меня хотите?
– Вам известно, что вас ждет серьезный срок?
Шрайбер промолчал.
– Я могу вам помочь. У нас с немецкой стороной есть определенные договоренности. Вы сумеете избежать суда, если поможете нам.
Камера продолжала мучить тело неприятным колючим холодом. Шрайбер невольно поежился и опустил голову, его равнодушный взгляд цеплялся за неровную поверхность пола, что помнила каждого своего узника. За прошедшие сутки Алекс много передумал о собственной участи и теперь готов был ухватиться за предоставленный шанс.
– Что вы от меня хотите? – поднял он потухший взор.
– Когда вы должны были созвониться с Колей Греком?
– Хм… Как только продам первую партию товара. Потом мне надо было подобрать покупателей для следующей партии. Там у него очень солидные вещи, начиная от немецких миниатюр и заканчивая фламандской и итальянской живописью. Это уже серьезные деньги.
– Сделаем вот что… Каким образом вы передаете ему деньги?
– Деньги я пересылаю на счет его фирмы, – несколько растерянно ответил Шрайбер.
– Вы все время так делали?
– Да. Почти все свои дела он проводит через фирму, так удобно. Официально он – бизнесмен, занимающийся антиквариатом.
– Сколько вы ему должны отправить?
– Два с половиной миллиона долларов.
– Немало… Работаете по-крупному. Он вам доверяет.
– Антикварный бизнес во многом основан на доверии. Прежде нареканий не возникало.
– Сейчас мы поднимемся в кабинет к господину Пельцу, вы позвоните Нестору Олкимосу и сообщите, что уже продали первую часть вещей, так что пусть он готовит вторую партию. Вам все понятно?
– Он наверняка спросит, когда я перечислю деньги, – что ему ответить?
– Скажете, что на днях.
– Я сделаю все, как надо. В свою очередь, могу я рассчитывать на то, что не заночую сегодня в этой камере? Этот потолок меня скоро раздавит! Тут от одних только стен можно с ума сойти. Не понимаю, как здесь люди сидели годами!
Гельмут Пельц стоял рядом и внимательно вслушивался в русскую речь. Казалось, что он улавливает смысл сказанного. Повернувшись к инспектору, майор Хабаков сказал по-английски:
