Фридрих Незнанский - Кровные братья

— Вы близко общались?

— Да, достаточно. Ну так, знаете… по-соседски. Свои интимные тайны она мне не поверяла.

— А про скрипку вы что-нибудь знаете? — наугад ляпнула Галя.

— Конечно, знаю. — Васса Александровна посмотрела на капитана Романову своим сухим и цепким взглядом. — Это же старинная семейная легенда.

— Расскажите, пожалуйста, все, что вам известно.

— Я знаю только то, что рассказывала Анна Сергеевна, царствие ей небесное. Ее муж, Лев Владимирович, происходил из приличной дворянской семьи. Папа их был якобы каким-то фабрикантом, впрочем, этого я точно не помню. Лева с детства бредил музыкой, мечтал стать скрипачом, много занимался. На восемнадцатилетие богатый папаша подарил ему потрясающую скрипку, чуть ли не работы самого Страдивари.

— Так-так. — У Гали засосало под ложечкой, и она невероятным усилием воли подавила желание немедленно позвонить Турецкому.

— А потом она пропала.

— Скрипка?

— Она самая. Но не бесследно. Оказалось, что старший брат, Леонтий, гулена и бабник, разгильдяй и пьяница, короче, гусар-одиночка, перед тем как сбежать с деникинской армией в Константинополь, умудрился, будучи проездом в Москве, свистнуть эту самую драгоценную скрипку.

— Потрясающая история! — искренне ахнула Галя.

— Впрочем, как говорят, счастья она ему там, в эмиграции, не принесла. Зарезали его в какой-то пьяной кабацкой драке.

— А что сталось со Львом Вишневским? Старушка скривилась:

— Тут-то у нас как раз и случилась революция. Старика-фабриканта вроде бы расстреляли. Леве тоже стало не до музыки, он окончил бухгалтерские курсы и работал счетоводом в Маслотресте. Потом его посадили. Вышел он из лагерей уже абсолютно сломанным, добитым человеком. Я его помню абсолютнейшим стариком, когда они въехали в наш дом. Это, кстати, сама по себе отдельная история.

— Почему?

— Они же были оба ссыльные. После реабилитации 1956 года, когда развенчали усатого людоеда, им позволили вернуться в Москву. Но тут, понятное дело, их особенно-то не ждали. Это вообще просто чудо, что у Анны нашлась престарелая тетка, которая успела прописать ее к себе, в комнату в коммуналке, вот тут, — Васса Александровна ткнула костлявенькой ручкой в потолок, — в этой самой квартире. Прописала ее и спустя месяц померла.

Бунина улыбнулась:

— Вот вам и причуды новой русской истории. А Лёва умер через несколько лет после того, как они сюда переехали. Но по сути дела, он был уже абсолютно мертвый, когда я впервые его увидела. Живой труп. И приехал он сюда — умирать.

Галя глубоко вздохнула:

— А что все-таки было с Ростиславом? Вы остановились на том, что он вырос шалопаем и едва не загремел в тюрьму.

— Да-да. Но, видимо, пронесло. То ли Анна Сергеевна что-то для этого предприняла… Хотя что именно, ума не приложу, денег на взятки у нее не было, какого-то, как говорят, блата — тоже. А может, просто повезло. В общем, все обошлось, а он теперь стал приличным человеком. Искусствовед, администратор оркестра.

— А вы с ним общаетесь? — искренне изумилась Романова.

— Разумеется! — энергично кивнула старушка. — Я же говорю: вырос приличным человеком. Конечно, очень близко мы с ним не контактируем, но и сказать, что он меня забывает, не могу. Что ж, это и правильно, ведь мы с его покойной мамой дружили. Пожалуй, кроме меня, она ни с кем и не общалась в эти московские, послессылочные, годы. И он тоже часто торчал у меня в доме, все книжки просил почитать. А теперь заходит иногда, поддерживает. Я-то живу одна, детей у меня нет, как говорится, — Бунина язвительно захихикала, — Господь не сподобил.

Галя слушала, затаив дыхание.

— А он прилично зарабатывает, ну вот и балует иногда старуху. То что-нибудь вкусненькое принесет, то коньячку бутылку… А вы не смотрите, что я с виду дряхлая, я еще хоть куда, уж рюмашку-то опрокинуть точно никогда не откажусь.

Васса Александровна оценивающе посмотрела на гостью.

— Кстати, не угодно ли? Я вас угощу. — Она прищурилась.

— Нет-нет, спасибо. — Галя замахала руками. — Очень мило с вашей стороны, правда, но… в другой раз.

— Ну как хотите.

— А когда вы его в последний раз видели?

— Ростика? Да вот же, сравнительно недавно. Он еще, помню, звал меня на концерт Геры Райцера, у них, с их оркестром. Ну вы же знаете Геру, правда? А я-то его помню еще студентом, ах, какой был талантливый мальчик!

— Так вы были на концерте?

— Нет, увы. Здоровье не позволило. Все-таки я уже, — Бунина рассмеялась, — не новая.

— И с тех пор его не видели?

— Милая Галина… э-э-э…

— Галя.

— Послушайте, Галя. Вы заметили, что до сих пор я не задала вам ни одного встречного вопроса? Наверное, ваши свидетели обыкновенно только и делают, что задают встречные вопросы: что, да как, да за что? Я надеюсь, вы оценили мою скромность, но теперь пришло время уже вам объяснить: что же там натворил наш негодник Ростик?

Галя принужденно рассмеялась:

— Ну почему же сразу «натворил»? Просто… э-э-э… совершено покушение на одного приятеля Ростислава Львовича, бизнесмена Орликова, и мы внимательнейшим образом изучаем весь круг знакомств…

— В самом деле? — Васса Александровна смотрела чрезвычайно иронично. — А при чем здесь скрипка?

— Ну… скрипка, это же просто семейная легенда…

— Вы меня не убедили, Галя, — грустно произнесла Бунина. — Ну что же, в каждой профессии свои секреты. Надеюсь, что я вам помогла, и еще надеюсь, что ничем не навредила Ростику.

— Я вам очень благодарна, — искренне и горячо воскликнула Галя.

На столе у Турецкого затренькал городской телефон.

— Алло!

— Здравствуйте, простите, могу я поговорить с Александром Борисовичем Турецким?

— Слушаю вас.

— Добрый день еще раз. Вас беспокоит Владимирский, Юрий Васильевич.

Турецкий насторожился.

— Юрий Васильевич, здравствуйте! — Он сделал вид, что обрадовался так, словно его лучший друг позвонил ему после долгого отсутствия. — Слушаю вас.

— Мне необходимо с вами встретиться.

— Так-так…

— Мне говорили… — Голос в трубке сбился. — В общем, я слышал о вас как о человеке чутком и гибком.

— Спасибо. Но в чем, собственно, дело? Нет, спрошу по-другому: это срочно?

Человек на другом конце трубки задумался.

— Это не дело жизни и смерти. Но это срочно. «Он умен и владеет собой, — отметил Турецкий. — Несмотря на волнение».

— Через час будет хорошо, Юрий Васильевич?

— Отлично. А где?

— Вы хотите подойти ко мне в прокуратуру? Или в городе где-нибудь?

— Лучше в городе, если вас не затруднит.

— Никаких проблем.

— Я весь день преподавал и с удовольствием выпил бы чашку кофе где-нибудь. А то даже и чего покрепче.

— Вы где сейчас, в консерватории? На Новом Арбате подойдет? — спросил Турецкий.

— Великолепно!

Спустя час с небольшим Турецкий и Владимирский сидели в уютном ресторанчике на Новом Арбате. Александр Борисович пил пиво, Юрий Васильевич — виски.

— Выслушайте меня, Александр Борисович, — начал Владимирский. — То, что я собираюсь вам рассказать, не знает никто.

— Я слушаю вас очень внимательно, — поощрил его Турецкий.

— И… мне было бы проще и спокойнее, чтобы никто никогда ничего и не узнал. Но… — Музыкант отхлебнул солидный глоток виски. — Я просто так больше не могу. Ведь Герка Райцер мой старинный друг. Мы с ним, как бы это сказать? — Он на мгновение задумался. — Как кровные братья.

Владимирский умолк, Турецкий тоже молчал, зная, что в подобной «исповедальной» ситуации лучше не мешать наводящими вопросами. И точно, через полминуты Юрий Васильевич заговорил снова.

— Это я во всем виноват! — выпалил он довольно-таки патетически.

Турецкий молчал.

— Я во всем виноват, — повторил Владимирский тихо и замолчал.

Турецкий решил все-таки вмешаться:

— Что вы хотите сказать, Юрий Васильевич? Что это именно вы украли скрипку Райцера?

— Нет! — нервически засмеялся музыкант. — Это было бы чересчур. У меня есть свой собственный Страдивари.

— Тогда что же?

И Владимирский расcказал Турецкому про поздний звонок администратора его оркестра и его настоятельную просьбу выманить Райцера из артистической комнаты.

— Я сразу понял, что дело нечисто. Что меня втягивают в какую-то грязную, отвратительную историю, но я не мог, понимаете, просто не мог послать его ко всем чертям, как следовало бы это сделать. Он держит меня на крючке, этот мерзавец.

— То есть? — поднял брови Александр Борисович. — Шантажирует? Чем именно?

Владимирский глубоко вздохнул, на секунду задержав воздух. Потом он заговорил:

— Когда-то давно, в юности… Словом, была такая глупая история, имевшая очень серьезные последствия. В студенчестве меня пытались завербовать.