Виктор Пронин - Банда 5
— Это радует, — усмехнулся Пафнутьев, усвоив наконец поговорочку Мольского.
— Возвращаемся к нашим баранам. Время обеденное. Сейчас за мной заедет моя девочка, и мы отвезем тебя в центр города. К Илюше Огородникову, который, как ты утверждаешь, помнит меня и ждет не дождется. Может, вместе и заглянем к нему?
— Мысль, конечно, интересная, — озадаченно проговорил Пафнутьев, не сразу сообразив, как отнестись к предложению Мольского — воспользоваться его великодушием или же умыкнуться от его коварства.
В решении Пафнутьева, как обычно, главную роль сыграла не осторожность, а самое обычное любопытство. Захотелось ему посмотреть поближе на самого Мольского, на его девочку, поболтать с ними по дороге... Почуял Пафнутьев — что-то дрогнуло в душе у Мольского, что-то там у него заныло и застонало. Неуязвимая нагловатость с придурью как-то незаметно испарилась, и осталась настороженность. Не хотел Мольский отпускать Пафнутьева, и что-то за этим стояло.
В лифте они оказались вдвоем — Мольский кому-то махнул рукой, дескать, не торопись, кого-то оттеснил, пропустил вперед Пафнутьева в кабину, сам задержался на входе и нажал кнопку первого этажа. И уже, когда двери готовы были рвануться навстречу друг другу, шагнул внутрь. Так они и остались в кабине один на один.
— Ты вот что, старичок, — Мольский ткнул Пафнутьева пальцем в живот, — ты вот что... Можешь на меня рассчитывать. Я, как говорится, при информации, ко мне стекается столько всевозможных сведений, фактов, столько компры на кого угодно... Что я не знаю даже, как ты вообще до сих пор без меня обходился.
На Пафнутьева смотрели увеличенные очками громадные глаза Мольского, тускло светилась бородавка, затерявшаяся на безбрежных просторах обильного лица, и во всем его облике была готовность быть полезным.
«Да он же в стукачи навязывается! — вдруг дошло до Пафнутьева. — Очень мило! С таким стукачом я еще не работал. Был Ковеленов, да по неосторожности головы лишился, а этот, похоже, свою голову бережет, так просто в петлю не сунет...»
— Когда ты последний раз видел Огородникова? — спросил Пафнутьев таким тоном, будто все остальное между ними уже было решено.
— Вчера, — ответил Мольский, не задумываясь, тоже так, будто они уже обо всем и навсегда договорились.
— О чем был разговор?
— Об убийстве. — Глаза Мольского закрылись петушиными веками снизу вверх и так же медленно, с какой-то величавостью открылись. И преданно уставились на Пафнутьева. — Об убийстве семьи Суровцевых.
— Что его интересовало, волновало, тревожило?
— То же, что и тебя, — неопубликованное объявление.
— Сколько он тебе дал?
— Тысячу.
Лифт остановился, и Пафнутьев с Мольским оказались в холодноватом, залитом светом вестибюле, отделанном серым камнем, плитки которого в некоторых местах то ли отвалились, то ли унесли их местные умельцы по домам на всякие хозяйские нужды.
Оба молча пересекли вестибюль, вышли на крыльцо и остановились. Освоившись с ярким солнечным светом, Мольский ухватил Пафнутьева за рукав и потащил в сторону, к покосившейся скамейке.
— Долларов? — спросил Пафнутьев так, словно их разговор не прерывался ни на секунду.
— Естественно.
— И часто тебе от него перепадало?
— Случалось. Я виноват, старичок, и свою вину сознаю. Но понимаю и ограниченность этой вины. Да, я взял с клиента деньги и не поместил в газете его объявление. С моей стороны это, как бы тебе, старичок, объяснить подоступнее, чтоб ты все понял правильно...
— Я буду стараться, — заверил Пафнутьев.
— С журналистской точки зрения, я поступил неэтично. Может быть, заслужил выговор... Но вряд ли, на выговор моя оплошность не тянет, потому что покупателя я все-таки нашел.
— Банду Огородникова?
Мольский никак не откликнулся на выпал Пафнутьева. Он наклонился, сорвал травинку, откусил ее крепкими желтыми зубами, долго смотрел, прищурившись, в небо и наконец вроде бы нашел время и для Пафнутьева.
— Старичок... Не надо так круто. Хорошо? Удары я держу. Ты уже должен это понять.
— Понял, больше не буду. — Пафнутьев согласно кивнул.
— Вот так-то лучше. Теперь слушай... Огородников — адвокат, его телефон, адрес конторы тебе известны. И он на свободе. А ты, начальник следственного отдела прокуратуры, договариваешься с ним о встрече. Я, служка из вечерней газеты, везу тебя к нему... Значит, не такой он уж и бандит, не такой уж и пахан, а? Я понимаю, бандой нынче можно назвать всех, кого угодно. Банда врачей, банда рвачей, юристов, артистов, банкиров... Не надо бросаться такими словами. Это немножко по-кухонному.
— Виноват, — снова покаялся Пафнутьев.
— А по сути... Огородников часто бывает в редакции, помещает объявления, интересуется нашими делами... Он не просто читает, он изучает колонку уголовной хроники и не ждет, когда к нему придут за помощью, сам ее предлагает.
— Гоша... Остановись. Значит, так... Мы установили — ты дал Огородникову наводку на Суровцева...
— Я дал ему текст того объявления, которое желал поместить в газете наш клиент, — поправил Мольский.
— И получил за это тысячу долларов?
— А вот и моя девочка! — Мольский протянул руку Пафнутьеву, помог ему подняться с продавленной скамейки и показал на подъезжающий к стоянке желтый «жигуленок».
— Я слышал... Она прокурор?
— Нет, старичок, она не прокурор... Это у нее кличка такая... В редакции шутят. А работает она судебным исполнителем. Деньги из людей вышибает.
— Получается? Нынче это не каждой банде под силу, а?
— Спокойно, старичок. — Мольский снисходительно похлопал Пафнутьева по плечу. — Эсмеральде все под силу.
— Что-то у твоей девочки случилось, — заметил Пафнутьев, показывая на машину. — Перекосило ее маленько... Похоже, рессоры лопнули с левой стороны.
— Нет, старичок, рессоры там в порядке... Это моя девочка сидит с левой стороны, на месте водителя.
Машина остановилась, но из нее никто не выходил. Когда Мольский открыл заднюю дверцу, изумленный Пафнутьев увидел наконец девочку — за рулем сидела монументальная дама, не менее полутора центнеров весом, с надменным лицом, явно пенсионного возраста со светлыми, выкрашенными волосами, уложенными в причудливую заковыристую прическу, венчал которую кок, поднимающийся над желтым припудренным лбом. Прическа выглядела каким-то архитектурным сооружением, видимо, делалась она на месяц, на два, заливалась лаками и всевозможными закрепителями и, таким образом, в течение целого квартала девочка выглядела свеженькой и нарядной.
— Знакомьтесь, — с явной гордостью произнес Мольский. — Это Эсмеральда. — Голова с окаменевшей прической чуть колыхнулась в кивке, дескать, все правильно, я и есть Эсмеральда. — А это Павел Николаевич... Начальник следственного отдела. — Мольский произнес это, уже сидя в машине рядом с Пафнутьевым на заднем сиденье. Впереди он сесть не смог, даже если бы и захотел, места там попросту не оставалось — зад Эсмеральды растекся по обоим сиденьям. — Между прочим, — со светским оживлением произнес Мольский, явно робея перед своей красавицей, — между прочим, Эсмеральда ваша коллега, Павел Николаевич!
— Да-а-а? — восторженно протянул Пафнутьев. — Очень приятно!
— Она самый исполнительный судебный исполнитель города!
— Это прекрасная и очень ответственная профессия. — Пафнутьев хотел сказать еще что-то приятное Эсмеральде, но в голову ничего не приходило, он не знал, что может понравиться этой женщине.
Но Эсмеральда приняла его слова, она снова кивнула и даже посмотрела на него в зеркало с явным одобрением. Облегченно перевел дух и Мольский, он тоже, видимо, опасался гнева своей девочки.
— Куда едем? — спросила Эсмеральда, и это были первые слова, которые она произнесла с тех пор, как мужчины уселись на заднем сиденье машины. По тону Пафнутьев понял, что исполнительские обязанности наложили на женщину сильный отпечаток. Голос у Эсмеральды был властным, в нем слышалась беспрекословность, таким голосом можно приговаривать разве что к исключительной мере наказания, никак не меньше. Похоже, и прокурорская ее кличка оправдывалась.
— В центр, — сказал Мольский и невольно положил руку на колено Пафнутьеву. Дескать, все в порядке, старичок, кажется, пронесло. И, облегченно откинувшись на спинку сиденья, устало прикрыл глаза.
Машина резко дернулась, потом остановилась, мотор заглох, с воем снова заработал. Все это время Мольский не пошевелился, глаз не открыл. Он, видимо, привык к подобной манере вождения, а возможно, даже полагал, что так и нужно водить машину.
— Кажется, поехали, — с сомнением произнес Мольский.
— Это радует, — чуть слышно пробормотал Пафнутьев.
— И даже внушает некоторые надежды.
— В самом деле поехали. — Эсмеральда и сама, видимо, была удивлена тем, что машина все-таки тронулась с места.
