Анна Янсон - Серебряная корона
Мона подняла трубку, чтобы позвонить ему, но ощутила внутреннее сопротивление. Если бы она знала, что звонок приведет еще к одному убийству, то ни за что не стала бы набирать эти ненавистные цифры. Но она снова чувствовала себя маленькой и напуганной. Было страшно идти одной в банк, мраморный дворец цифр, она не знала, как там себя вести. Она решила остаться в черном платье, несмотря на жару. Может, там будут к ней предупредительнее, видя, что она в трауре. Кроме того, это платье ей очень идет. Черный цвет оттеняет ее темные брови и ресницы, и платье сидит на ней, как на модели в каталоге. Она не решилась показать платье Вильхельму после того скандала, когда он узнал, что она заказала по каталогу «массу ненужного».
Теперь она увидела его фигуру между деревьев. И приободрилась: куда спокойнее идти в банк вместе. Несмотря на то что он был рядом и обнимал ее за плечи, рука Моны дрожала, когда она заполняла бланк, который ей протянула сотрудница банка. Притом что Мона имела на ячейку полное право как на совместное имущество, та почему-то отчетливо ощущалась как личное владение Вильхельма. Мона чувствовала, что нарушила некую границу и вторглась в чужое тайное пространство. Что она здесь найдет? Наверное, права на дом, собственный аттестат зрелости с плохими отметками, может быть, немного денег и что-нибудь еще, о чем она не догадывается. А если она указала не тот номер? Ведь это только догадки, что цифры на картине и номер ячейки совпадают. Он сказал, ничего страшного, если номер не тот, но она все равно боялась. Если она ошибется, это будет ужасно. Она опозорится и разоблачит себя.
— Будьте добры, предъявите удостоверение личности.
Мона достала вытертый бумажник из кожзаменителя, отвела пальцем висящие из него нитки и показала водительские права. Решетка отворилась, и они шагнули внутрь банковского хранилища — он впереди, Мона немного позади. Как в тюрьме, подумала она, холодные белые стены, каменные колонны. Решетка захлопнулась с гулким эхом. Они были одни. Он надел перчатки и взял из ее рук ключ. Конечно, у нее дрожали руки, но ей ведь хотелось открыть самой! Он достал из ячейки черный ящичек и, прежде чем открыть крышку, огляделся. Мона наклонилась, чтобы посмотреть, и чуть не села на пол, когда увидела пачки тысячных банкнот. Сверху лежало толстое письмо, адресованное Биргитте. Конверт оказался незаклеен. Было так странно держать его в руке. И странно видеть старательно выведенное на нем рукой Вильхельма имя Биргитты.
— Дай мне письмо, — сказал он, и она машинально подчинилась. В конверте были деньги, а еще листок с написанным от руки текстом. — Я займусь этим, — сказал он и засунул письмо в карман.
Она успела прочитать только начальную фразу.
— Что я буду делать с деньгами?
Он рассмеялся, коротко и угрюмо:
— Об этом меня не спрашивай. Спрячь их дома и трать с умом и понемногу.
Глава 37
Мона смотрела не отрываясь за работой экскаватора. Ее голова поднималась и опускалась, как иголка на швейной машинке, покуда Хенрик набирал полный ковш земли и камней и вываливал на кучу. Это искусство, сказал он, уложить склон так, чтобы он смотрелся естественно, это все равно что ваять статую женщины с мягкими формами. Гигантская машина слушалась малейшего его движения, как будто была продолжением руки. Мона глядела как зачарованная. Сейчас он подхватил большой камень и вытянул ковш вперед. Машина осела. Он подкинул камень и поймал его ковшом, потом еще и еще, как будто не мог с ним справиться. Мона продолжала следить за каждым ударом камня о ковш, пока не поняла, что Хенрик все устроил нарочно. Тот засмеялся, белые зубы сверкнули на запыленном лице. Смешно, что он смог управлять движениями ее головы, как ковшом. Она не смутилась, он ведь смотрел так ласково и смеялся так дружелюбно, что было ясно — он шутит не над ней, а вместе с ней.
— Хочешь сама попробовать? — Хенрик вылез из машины и распахнул перед Моной дверь.
— Можно? — Дважды приглашать Мону не пришлось.
— Угол наклона — один к двум. Помнишь, я показывал тебе?
Мона кивнула, пытаясь сдержать улыбку, расползавшуюся от уха до уха.
— Хорошо, что у тебя рука легкая. У тебя, черт возьми, талант! Вообще-то непонятно, почему так мало женщин-экскаваторщиц. Твоя работа в больнице с пожилыми пациентами физически ведь гораздо тяжелее!
— Я терпеть ее не могу!
— Не любишь работать со старичками, выжившими из ума?
— Меня заставляют пойти на курсы медсестер, иначе уволят. Я не пойду. Пусть увольняют хоть сегодня! Там надо будет рассчитывать лекарства! Я осрамлюсь там к чертовой матери. — Мона прикусила губу, чувствуя, как на шее предательски выступают красные пятна. — Вообще надоело быть на побегушках. «Мона, судно!», «Мона, где кофе?» Что я им, прислуга, что ли? Знаешь, когда я вижу в городе какого-нибудь старичка в коляске, я перехожу на другую сторону! Мне все надоело! Единственное, что мне в жизни светит, — это дослужиться до защитницы прав больных энурезом при товариществе «Компрессионный чулок», и то если я закончу эти грёбаные курсы.
— Почему бы тебе не поменять работу? — засмеялся Хенрик.
— Поменять работу? А что я буду делать? Даже чтобы мыть туалеты на готландском пароме, нужно уметь говорить по-английски!
— Я могу нанять тебя экскаваторщицей.
— Шутишь?
— Нет. Нужно только получить диплом, а для этого пройти ускоренные курсы. Это денег стоит, конечно, но по крайней мере получишь какую-то основу. Дальше все зависит от твоего мастерства и старания. Репутацию каждый делает себе сам. Работу получают лучшие. Я — самоучка. В мое время было достаточно справки от другого экскаваторщика, что ты проработал у него тысячу часов. Если смог закрыть ковшом спичечный коробок, не сдвинув с места, — получаешь пять с плюсом. А это, Мона, уже профессионализм! Но ты справишься, у тебя ведь чертовский талант. Хочешь посмотреть, как устроен мотор? Вон там внизу насосная установка. Это сердце машины. Вон там — система клапанов. Открываешь и закрываешь разные клапаны при помощи рукояток. Иногда ей нужно поменять кровь, старушке «Кэт», тогда заливаешь масло, вот сюда. Есть у нее и вставные зубки, совсем как у твоих пациентов. Если она захочет пожевать травку, то берешь кувалду и вставляешь ей в ковш дополнительные зубья.
— Ты серьезно говоришь, что…
— Что мы с тобой сможем вместе работать? Да, совершенно серьезно. У меня слишком много сейчас работы, я не успеваю все делать, мне нужен помощник. Мне иногда требуется выходной, а машина слишком дорогая, чтобы стоять во дворе для всеобщего обозрения. Сейчас я тебе покажу, как заправлять машину. Вон тот зеленый ящик — это домашняя бензоколонка. Вот тут берешь шланг…
Мона стояла у зеркала. Хенрик на прощание коснулся ее щеки. Погладил кончиками пальцев, когда она собралась домой. Сейчас Мона повторила его движение, погладила себя так же. Попробовала представить, какой он ее видит. Наверно, в его глазах стоят фильтры, которые отсеивают все некрасивое. Она покраснела и закрыла глаза. Ей нравилось, когда он к ней прикасался.
Мона сложила одежду Вильхельма в пакет, чтобы отдать в благотворительный секонд-хенд. Костюм, который последние десять лет был ему мал, и яркие цветастые рубашки, которые он упрямо продолжал покупать. Мона до сих пор чувствовала раздражение, представляя, каким он выглядел посмешищем. Расстегнутая на груди пестрая рубашка и золотая цепь. Вид как у сутенера. Сутенер из Эксты и деревенская потаскуха…
Тишину прорезал телефонный звонок.
— Биргитта, ты? Как приятно, что ты позвонила! Улоф? Нет, его здесь нет. Нет, и Кристоффера тоже. Биргитта, что с тобой? Ты плачешь? Я обязательно при случае скажу им тебе позвонить. Что, не надо?
Мона еще долго стояла с трубкой в руке. Надо ехать в город, даже если придется брать такси. Мысли, которые она вчера вечером отгоняла как дикие фантазии, внезапно вернулись. С Биргиттой ничего не должно случиться! В какое-то мгновение она даже хотела позвонить в полицию. Но испугалась и звонить не стала. Если он только узнает, что она позвонила… Мона не хотела об этом даже думать. Нет, обращаться надо напрямую к нему, чем бы это ни грозило.
Автобусное расписание оказалось сорвано. Но это не имело значения. Она все равно никогда не понимала, как им пользоваться. На остановке она была одна. Будь тут люди, имелась бы некоторая вероятность, что автобус скоро придет. Мона, наклонившись вперед, стала смотреть на дорогу. Надо было взять очки. Но она все еще не смела зайти в гостиную. Там ничего нельзя трогать с того вечера, как она стала свидетельницей убийства Вильхельма. Почему, Мона и сама не могла объяснить. Просто это так, и все тут. Словно магическая жертва — не брать оттуда очки, не смотреть телевизор, даже ступить туда было нельзя. Цветы в гостиной засохли. Но ничего не поделаешь! Склеп есть склеп.
