Виктор Пронин - Фотография с прицелом (сборник)
Сейф спокойно отнесся к этой вольности, не проявив недовольства или раздражения. Казалось, он не замечает присутствия Анфертьева. А может, прикосновения Вадима Кузьмича были ему приятны? Стальная громадина стояла притихшей, даже покорной. Впрочем, как по морде медведя нельзя предугадать намерение зверя, так и по Сейфу трудно определить его настроение. Анфертьев смелее тронул бронированную дверь, ощущая пальцами шероховатости отпавшей краски, заусеницы и сдиры металла, но, когда коснулся отверстия для Ключа, невольно отдернул руку. Из темной узкой щели дохнуло жаром больших денег. Анфертьев прислушался к себе – нет, лежащие там, в темноте, тугие пачки не трогали его. Разумом он осознал, что в Сейфе много денег. Но и только. И только.
Пока Света складывала бумаги, собиралась, надевала пальто, Анфертьев стоял, прислонившись спиной к Сейфу, и наконец услышал, как тот удовлетворенно перевел дух, словно сказал про себя: «Ну вот, давно бы так…» В бухгалтерии, кроме них, никого не было, и едва прозвучали эти слова, Света обернулась.
– Ты что-то сказал? – она заранее улыбалась его ответу.
– Я сказал – давно бы так, – неожиданно произнес Вадим Кузьмич и почувствовал, как Сейф ухмыльнулся, пошевелил какими-то своими рычагами. – Давно бы тебе так надевать этот шарф. Вокруг шеи.
– Я всегда его так надеваю, – недоуменно проговорила Света.
– Значит, сегодня он идет тебе как никогда, – Анфертьев холодновато посмотрел в смеющиеся глаза Светы. В Сейфе опять что-то одобрительно скрипнуло. Сам того не желая, Вадим Кузьмич оказался в сговоре с этим железным сундуком, теперь оба они как бы выступали против Светы. Сейф заранее знал о своей победе, и в его уверенности не оставалось места для колебаний Анфертьева. «Все равно последнее слово будет за мной!» – зло подумал Вадим Кузьмич. Он протянул руки к Свете под невинным предлогом поправить воротник, но на самом деле хотел коснуться ее щеки, чтобы убить в себе ощущение холода и необратимости. И услышал за спиной утробное: «Ну-ну…»
– Тебе не хочется иногда поговорить с ним? – спросил Анфертьев.
– С кем? – не поняла Света.
– С Сейфом.
– Нет. Да и о чем? Он глуп и жаден. К тому же уверен в каком-то превосходстве над людьми.
– И над тобой тоже?
– Нет. Его чары на меня не действуют. Старый спесивый дурак. Свое дело знает, и ладно, – она беззаботно рассмеялась.
Шагая по подмерзшей тропинке к щели в заборе, Анфертьев попытался вызвать в себе чувство, которое испытал здесь совсем недавно, когда его ладони было так тепло и тревожно. Не получилось. Какая-то раздражающая неопределенность поселилась в нем.
С некоторых пор обычные маршруты прогулок Анфертьева изменились, он стал захаживать в инструментальные магазины, причем выбирал центральные, где всегда много народу и на него наверняка никто не обратит внимания. Сев как-то в троллейбус, он по Садовому кольцу добрался до Цветного бульвара и здесь купил небольшие тисочки, которые назывались не то детскими, не то школьными. Они оказались вполне надежными и удобными, их можно было привинтить к подоконнику, к столу, к балконной планке. Обратно он ехал, чувствуя себя не то разведчиком, не то преступником, за которым давно охотится милиция. Это состояние нравилось ему необычностью и безопасностью – никто не мог упрекнуть его за покупку. Подумаешь, тисочки! Но в то же время, в то же время…
Снова оказавшись на Цветном бульваре, долго толкался в инструментальном магазине, слушая разноязычную речь – иностранцы расхватывали инструменты, от напильников до электродрелей и станков для обработки дерева. Говорили, что там у них, за бугром, эти вещи куда дороже. В общем, миновали времена, когда наши гости чемоданами увозили матрешек. Ныне они охотно платят за превышение груза, но предпочитают брать полезные вещи.
На этот раз Анфертьев ничего не купил. Выйдя из магазина, он заглянул на рынок, прошел мимо южных фруктов, мимо специй и цветов, мимо нагловатых смугловатых продавцов. К нему не обращались, ничего не предлагали, не вертели у него перед носом бугристыми гранатами, килограммовыми грушами, хурмой и чурчхелой. Анфертьев понял, что плащ с короткими рукавами, поднятый воротник и руки в карманах позволяли этим психологам из южных республик безошибочно определить – здесь он человек случайный. Крутыми сретенскими переулками он поднялся к улице Кирова, потолкался на Главпочтамте, а едва оказался на улице, тут же направился в инструментальный магазин и, не таясь, не колеблясь, купил стальное полотно и наждачную бумагу для зачистки металлических поверхностей.
Рассовав покупки по карманам, он медленно прошел вдоль всей улицы Кирова, минуя магазины пластинок, хрусталя, книг. По подземному кафельному переходу пересек площадь Дзержинского и поднялся у «Детского мира». В инструментальном отделе Вадим Кузьмич убедился, что и здесь можно кое-что найти, но покупать ничего не стал, отложив на будущее. Вполне возможно, что в этом новом пристрастии проявились наследственные качества, таившиеся в нем: как-никак, а отец его, Кузьма Анфертьев, работал на заводе металлургического оборудования и всю жизнь имел дело с обработкой металла.
Вадим Кузьмич прекрасно понимал, что тисочки-молоточки далеко не забава. Теперь, когда у него были снимки, а точнее – чертежи Ключа, он приблизился к той, едва ли не последней черте, за которой простирались статьи Уголовного кодекса. Кстати, он приобрел и кодекс, увидев его случайно в магазине юридической литературы. И нашел слова, написанные специально для него: хищение государственного или общественного имущества в особо крупных размерах независимо от способа хищения наказывается лишением свободы на срок от восьми до пятнадцати лет с конфискацией имущества, со ссылкой или без таковой, или смертной казнью…
Или смертной казнью. Вот так.
– А ты изменился, – сказала ему однажды Наталья Михайловна, оборвав какой-то тягостный разговор.
– Изменился? – Вадим Кузьмич был удивлен. – Что ты имеешь в виду?
– Ты стал другим. У тебя появилось второе дно.
– Это хорошо или плохо?
– Не знаю. Пока еще не знаю, – Наталья Михайловна посмотрела мужу в глаза. – Тебя что-то беспокоит, ты все время о чем-то думаешь. И молчишь.
– Почему же молчу… Мы с тобой очень мило беседуем и на личные темы, и на общегосударственные, затрагиваем иногда международные события, внутренние проблемы нашей державы, которые, я полагаю, достойны самого серьезного внимания. Взять хотя бы развитие нечерноземной полосы, Продовольственную программу, борьбу с пьянством, которая последнее время приняла небывалый размах…
– Вот видишь, сколько ты произнес слов, чтобы уйти от главного, – улыбнулась Наталья Михайловна.
– Ты считаешь, что пьянство – тема недостаточно важная?
– Да. Я уверена, что у тебя на уме есть кое-что посущественней.
– Ты говоришь крамольные вещи, Наталья. За это не похвалят. Тебя не поймут.
– А ты, ты понимаешь меня?
– Годы совместной жизни дают мне основания…
– Кончай кривляться. Ты уходишь от разговора, Анфертьев. И это убеждает меня в том, что я попала в точку.
– Ты, Наталья, попала пальцем в небо. У каждого человека есть второе дно. А если его нет, это плохо. Значит, человек пуст, поверхностен, очевиден. Как сказал лучший, талантливейший человек нашей эпохи – тот, кто постоянно ясен, по-моему, просто глуп.
– Нет, Анфертьев, ты не глуп. Тебя не назовешь сильным, тебя нельзя отнести к удачливым. Но ты не глуп.
– Ошибка, Наталья, ошибка. Я очень тщеславен. Мое тщеславие настолько велико, что я не вижу вокруг возможностей накормить его, ублажить. Только поэтому оно меня и не беспокоит. Оно в спячке, как медведь в берлоге. Лучше его не тревожить. Если я буду ходить с гордо вскинутой головой, громко орать, хохотать, перекрывая гул родного завода, если товарищ Подчуфарин будет перебегать через дорогу, чтобы поздороваться со мной, – все это, вместе взятое, не удовлетворит моего тщеславия. И должность директора нашего завода меня не прельщает. Мне этого слишком мало, чтобы насытить мою гордыню, мое самолюбие!
– Ты это серьезно? – озадаченно спросила Наталья Михайловна.
– Вполне, – Анфертьев твердо посмотрел ей в глаза. – Если я как-то развеял твои сомнения о втором днище, считай мое заявление явкой с повинной.
– Нет, не развеял, – Наталья Михайловна молча разобрала постель, разделась и забралась под одеяло. – Мои подозрения усилились, – добавила она, беря в руки газету и надевая очки. – Настолько, что я начинаю бояться за тебя, Анфертьев.
– Не надо за меня бояться, – ответил Анфертьев. – Пока не надо. Авось.
– Ты ничего к этому не добавишь?
– Мне нечего добавить.
– Ложись.
– Ложусь. Свет выключать?
– Выключай, – Наталья Михайловна бросила газету на пол. – Что ты задумал? – спросила она уже в темноте.
