Ю Несбё - Призрак
Нюбакк приподнял руку с кольцом и улыбнулся:
— Было? Разведены?
Харри выругался про себя. Почему людям так необходимо разговаривать? Разведен? Естественно, черт возьми, разведен. Разведен с той, которую любил. С теми, кого любил. Харри кашлянул.
— Ну да, конечно разведен, — сказал Нюбакк.
Харри повернулся. У дверей стоял сутулый человек в синем лабораторном халате и исподлобья смотрел на него. Длинная темная челка спадала на бледный, почти белый высокий лоб. Глаза посажены глубоко. Харри даже не слышал, как тот вошел.
— Это Мартин Пран, один из наших лучших исследователей, — представил его Нюбакк.
Человек больше всего был похож на звонаря из «Собора Парижской Богоматери».
— Итак, Мартин? — продолжил Нюбакк.
— То, что вы называете «скрипкой», не героин, а вещество, похожее на леворфанол.
Харри записал название.
— И это вещество…
— Опиоидная ядерная бомба, — вставил слово Нюбакк. — Сильнейший обезболивающий эффект. В шесть или восемь раз сильнее морфина. В три раза сильнее героина.
— Правда?
— Правда, — сказал Нюбакк. — И действие длится в два раза дольше, чем действие морфина. От восьми до четырнадцати часов. Если ты проглотишь три миллиграмма леворфанола, наступает состояние общего наркоза. Внутривенно достаточно половины этой дозы.
— Ммм. Опасная штука.
— Ну, не настолько опасная, как может показаться. Правильные дозы чистых опиоидов, таких как героин, не разрушают тело напрямую. Жизнь разрушает прежде всего зависимость.
— Да неужели? Героинисты этого города мрут, как мухи.
— Да, но прежде всего по двум причинам. Первая: они употребляют героин, смешанный с другими веществами, которые превращают его в настоящий яд. Если, к примеру, смешать героин и кокаин…
— Спибдол, — сказал Харри. — Джон Белуши.
— Да покоится он с миром. Вторая причина смертности от героина — это то, что он мешает дыханию. Если вколешь слишком большую дозу, то ты просто перестанешь дышать. А по мере того как растет твой порог восприятия наркотика, ты постоянно увеличиваешь дозу. Но вот что интересно в случае с леворфанолом: это вещество совершенно не мешает дыханию. Разве не так, Мартин?
Звонарь кивнул, не поднимая глаз.
— Ммм, — сказал Харри, глядя на Прана. — Сильнее героина, более длительный эффект, к тому же меньше шансов умереть от передозировки. Похоже на наркотик мечты?
— Зависимость, — пробормотал Звонарь. — И цена.
— Простите?
— Мы видим это по пациентам, — вздохнул Нюбакк. — Они впадают в зависимость на раз-два. — И он щелкнул пальцами. — Но для больных раком тема зависимости не важна. Мы используем разные медикаменты и наращиваем дозу согласно плану. Наша цель — профилактика боли, а не борьба с ней. А леворфанол дорого и производить, и импортировать. Может быть, именно поэтому мы не видим его на улицах.
— Это не леворфанол.
Харри и Нюбакк повернулись к Мартину Прану.
— Его модифицировали. — Пран поднял голову, и Харри показалось, что глаза его засверкали, как будто за ними только что зажглась свеча.
— Как? — спросил Нюбакк.
— Для того чтобы выяснить это, потребуется время, но на первый взгляд кажется, что молекулы хлора заменены молекулами фтора. И возможно, эта модификация не так уж и дорога в производстве.
— Боже, — недоверчиво произнес Нюбакк. — Мы говорим о Дрезере?
— Может быть, — сказал Пран с почти неуловимой улыбкой на губах.
— О небеса! — воскликнул Нюбакк, восторженно почесывая затылок обеими руками. — Значит, мы говорим о произведении гения. Или об огромном везении.
— Эй, ребята, я что-то не совсем понимаю, — сказал Харри.
— О, простите, — спохватился Нюбакк. — Хайнрих Дрезер изобрел аспирин в тысяча восемьсот девяносто седьмом году. А потом стал работать над модификацией своего изобретения. Для этого много не надо: заменил молекулу здесь, молекулу там, и — опа! — она приклеивается к другим рецепторам человеческого тела. Через одиннадцать дней Дрезер открыл новое вещество. Оно продавалось как лекарство от кашля вплоть до тысяча девятьсот тринадцатого года.
— И это вещество…
— Название его походило на слово «героиня».
— Героин, — догадался Харри.
— Правильно.
— Что насчет оболочки? — спросил Харри у Прана.
— Она называется защитной оболочкой для дражирования, — с кислой миной произнес Звонарь. — А что насчет нее?
Лицо его было повернуто к Харри, а глаза смотрели в другую сторону, в стену. Как зверь, загнанный в угол, подумал Харри. Или как стадное животное, не желающее принимать вызов зверя, глядящего ему прямо в глаза. Или просто как человек с немного более острыми, чем у остальных, социальными проблемами. Но и еще кое-что привлекло внимание Харри, что-то в его позе: он весь казался каким-то перекошенным.
— Дело вот в чем, — сказал Харри. — Криминалисты считают, что коричневые вкрапления в вещество — это кусочки толченой оболочки. И что такую же, э-э, защитную оболочку вы используете здесь, в Онкологическом центре, при производстве метадона в таблетках.
— И что? — быстро спросил Пран.
— Можно ли предположить, что «скрипка» производится в Норвегии теми, кто имеет доступ к вашим таблеткам метадона?
Стиг Нюбакк и Мартин Пран переглянулись.
— Мы поставляем таблетки метадона и в другие больницы, так что к ним имеет доступ довольно большой круг лиц, — сказал Нюбакк. — Но «скрипка» — это химия высокого уровня.
Он выдохнул через рот.
— Что скажешь ты, Пран? Есть ли среди норвежских ученых светлые головы, способные изобрести такое вещество?
Пран покачал головой.
— А как насчет везения?
Пран пожал плечами:
— Это все равно что сказать, что Брамсу повезло написать «Немецкий реквием».
В кабинете стало тихо. Казалось, даже Нюбакку нечего добавить.
— Ну что же, — произнес Харри, поднимаясь.
— Надеюсь, мы помогли вам, — сказал Нюбакк и протянул Харри руку над столом. — Передавай привет Треске. Он ведь по-прежнему работает по ночам в «Хафслюнд энерги» и охраняет рубильник всего города?
— Что-то в этом роде.
— Он что, не любит свет дня?
— Он не любит, когда его достают.
Нюбакк неуверенно улыбнулся.
По дороге назад Харри дважды останавливался. Один раз — чтобы заглянуть в пустую лабораторию, где уже погасили свет. Второй раз — перед дверью с табличкой «Мартин Пран». Из-под двери виднелся свет. Харри осторожно повернул ручку вниз. Дверь была заперта.
Усевшись во взятую напрокат машину, Харри первым делом проверил телефон. Он увидел неотвеченный звонок от Беаты Лённ, а вот эсэмэски от Исабеллы Скёйен пока не было. Уже у стадиона Уллевол Харри понял, как неверно он рассчитал время, необходимое для выезда из города. Люди, имеющие самый короткий рабочий день в мире, уже разъезжались по домам. Путь до района Карихауген занял у него пятьдесят минут.
Сергей сидел в машине и барабанил по рулю. Теоретически для того, чтобы попасть на его рабочее место, надо было двигаться в противоположном от пробок направлении, но когда он работал в вечернюю смену, то всегда попадал в пробку на выезде из города. Машины ползли к Карихаугену со скоростью остывающей лавы. Он поискал информацию об этом полицейском в Интернете. Нашел старые новостные статьи. Дела об убийствах. Он взял серийного убийцу в Австралии. Сергей обратил на это внимание, потому что в то утро он смотрел программу об Австралии на канале «Энимал плэнет». В ней рассказывалось о разумности крокодилов Северных Территорий, о том, как они изучают привычки своих жертв. Когда люди ходят в походы в буш, они ставят палатки, а проснувшись утром, кто-нибудь отправляется по тропинке вдоль реки за водой. На тропинке он находится в безопасности от крокодилов, которые следят за ним из воды. Если человек остается на ночлег на том же месте на вторую ночь, аналогичная процедура повторяется на следующее утро. Если же он остается на третью ночь, то утром он снова идет по своей тропинке, но на этот раз не видит крокодила. До тех пор, пока на тропинке со стороны буша не раздается шум и несущийся крокодил не сшибает его в воду.
На фотографиях, выложенных в Сети, полицейский явно чувствовал себя некомфортно. Как будто он не любил, когда его снимают. Или когда его разглядывают.
Зазвонил телефон.
Андрей. Он перешел прямо к делу:
— Он живет в гостинице «Леон».
