Александр Шкляревский - Что побудило к убийству?
— Ты Можаровского часто у них встречал? — спросил я Быстрова, не пропустив без внимания ни одного слова из его рассказа.
— Я редко у них бываю. Впрочем, я познакомился с ним давно — еще в начале прошлого года, как только Крюковская приехала в Петербург и я встретил ее в театре. Меня взяло любопытство — переменилась ли она или нет? — и я подошел к ней. Странно, мне и тогда показалось, что Можаровский и Авдотья Никаноровна неравнодушны друг к другу…
— Это, может быть, оттого, — заметил я, — что ты считал Можаровского холостым. Авдотья Никаноровна была большою приятельницей его покойной жены, поэтому нет ничего удивительного, если Можаровский отчасти свободно обращался с нею: это была дружба, а ты счел за любовь.
— Ну нет, — возразил Быстров, — дружба выясняется в других формах, а не в страстных взглядах. Но, конечно, я мог и ошибиться, тем более что, по твоим словам, покойница была красива и молода. Мне даже Крюковская расхваливала ее наружность, но почему-то не открыла, что она была жена Можаровского… Но ты, mon cher[79], берешься за шляпу? Куда же ты? — спросил он меня.
— Нельзя, дела.
— Ах, я и забыл… Тебя нужно поздравить: я слышал, ты назначен товарищем прокурора?
— Да, это-то новое назначение и препятствует мне сегодня посидеть с тобою: есть дело дома. Благодарю тебя за рассказ. Он мне показался очень интересен, особенно личность Кебмезаха.
— Вот и чудесно: узнай о нем.
— Узнал бы, да некогда. Прощай.
IV
Наутро посланный мой принес мне из адресного стола следующее сведение: «Отставной действительный статский советник Герман Христианович Кебмезах жительство имеет Спасской части, 2 квартала, по Невскому проспекту, дом № 0, кв. 3». К удивлению моему, Кебмезах жил vis-à-vis[80] против меня, и окна наших квартир выходили на улицу, так что я без труда мог делать над ним некоторые наблюдения, например за посещавшими его гостями. Этим он избавил меня от больших хлопот, потому что у меня было намерение сыскать квартиру около него, и всего лучше vis-à-vis. Ввиду сообщенного Быстровым сведения о свадьбе Можаровского с Крюковской я должен был ускорить свои розыски и, во что бы то ни стало, помешать этой свадьбе. Через несколько времени образ жизни Кебмезаха мне стал вполне известен. До первого часа пополудни он бывал постоянно дома, и в это время его беспрестанно посещало множество разнохарактерных личностей, на физиономиях которых вывески: коммерсант, спекулянт или игрок. Такие физиономии я во множестве изучил в окружном суде. Одних он задерживал у себя долго, других отпускал быстро, а третьим человек его отказывал в лицезрении барина. Но прием не зависел от внешнего вида и костюма посетителей: часто самые подозрительные оборвыши имели продолжительную аудиенцию, а фешенебельные франты получали отказ. Окончив прием, Кебмезах уезжал и возвращался домой к вечеру, часа на два, после чего он вновь исчезал до трех или четырех часов ночи. Вечера он проводил у себя редко, и то в экстренных случаях. В это время его посещали уже не таинственные незнакомцы, а таинственные незнакомки… Узнать, дома ли вечером Кебмезах или нет, было очень легко: в первом случае шторы были опущены и в скважинах между ними и рамами пробивался свет, во втором — шторы не спускались и царствовала темнота. Мнение Быстрова, что Кебмезах был личность темная и подозрительная, подтверждалось на каждом шагу; собранные мною из разных источников справки о нем также говорили не в его пользу. Как рецидивист, попадавшийся во многих крайне неблаговидных поступках, Кебмезах даже должен был подлежать высылке из столицы. Между тем он продолжал посещать дома очень разборчивые на знакомства и вести отношения с официальными лицами. Сведений о нем я приобрел много, но все они относились к теперешней его жизни или к недавно прошедшему времени. Молодость же его и давнее прошлое положительно не были никому известны. По аттестату, выданному ему при отставке, копию с которого я достал, он значится дворянином Царства Польского, римско-католического исповедания, получившим домашнее воспитание; служебная карьера его началась тоже в Польше по таможенному ведомству, где он прослужил четыре года и вышел в отставку; затем, через несколько лет, как отставной чиновник, он, по прошению, был принят вновь на службу в одно министерство, где, за отличие по службе, до самого выхода в отставку на него градом сыпались повышения, чины и ордена… Но в списке дворян Царства Польского фамилии Кебмезах нет, а в таможенном ведомстве я получил справку, что хотя Кебмезах состоял в нем на службе, но в архиве документов его нет и они значатся сгоревшими при бывшем в таком-то году пожаре… Сам себя Кебмезах выдавал за дворянина-саксонца. Развязать этот гордиев узел было до того трудно, что я было решился оставить прошлое Кебмезаха в покое, но случай и здесь удовлетворил мое любопытство. Из числа посетителей Кебмезаха более всех обратил мое внимание один постоянный визитер, которому всегда отказывалось в приеме, высокий мужественный старик, с большими седыми усами, одетый по-кавказски в длинную белую чеху, какие носят линейные казаки, с патронами на груди, под которыми нашиты были орденские ленточки, и в кавказскую папаху; около ременного пояса висел небольшой кинжал. В последний раз, выходя из подъезда Кебмезаха, старик казалось, был выведен из терпения постоянным отказом и что-то энергически говорил провожавшему его слуге, угрожая при этом кулаком, что возбудило в лакее смех. Мне захотелось познакомиться с этим военным. Для этого на следующее утро я оделся как можно проще и беднее и стал ждать его прихода. Старик явился позже обыкновенного, часов в двенадцать, но не вошел в подъезд, а стал прохаживаться около дома, прячась иногда в воротах. Я понял, что он поджидает Кебмезаха. В час у подъезда стояла уже для последнего великолепная пролетка и дорогой конь ударял в нетерпении копытом о мостовую. Кебмезах вышел с сигарою во рту, не подозревая засады, вдруг из ворот выскочил старик и начал с жаром объяснять ему что-то. Кебмезах пожал плечами, проронил небрежно несколько слов и хотел сесть в пролетку, но старик остановил его за лацкан пальто. Я схватил шляпу и выбежал на улицу, чтобы подслушать их разговор, но, к сожалению, когда я прибыл, Кебмезах уже мчался на своем рысаке по направлению к Адмиралтейству, а старик, в гневе, ругался ему вслед. Зная, что человек в озлобленном состоянии наиболее способен выдать своего врага и рассказать все его поступки, чтобы облегчить накипевшую у него желчь, я подошел к старику и вступил с ним в разговор. Его несколько красноватая физиономия выражала доброту и откровенность.
— Кого это вы, капитан, так браните? — спросил я, улыбаясь.
Он повернул голову и секунды две пробыл в нерешимости, что отвечать мне.
— Тут вот одного генералишку, — наконец сказал он, входя ко мне с мостовой на панель. Мы пошли рядом.
— Водит, должно быть, обещаниями? — продолжал я.
— Да. Каждый день хожу.
— Это я знаю. Я живу напротив этого дома и вижу вас, как вы ежедневно приходите. Жалко даже стало.
— Вы кто такой?
— Чиновник, служу по Министерству юстиции.
— Ну уж юстиция! Нигде правды нет… Помилуйте, из своих кровных двух с половиною тысяч рублей хожу и ничего не выхожу. Дал месяц назад пятьдесят рублей, и кончено… Сегодня просил хоть десять рублей, и то не дал. Отвалил всего, смотрите…
Старик разжал руку и показал скомканную в ней рублевую бумажку.
— Скажите, что мне с нею делать? За квартиру я должен десять рублей, каждый день обещаю принести и все обманываю, потому что меня надувают самого; с квартиры теперь гонят, сапоги, взгляните, есть просят, подходит зима… Я старик… Опять нужно ехать в Тифлис, ведь я оттуда сюда приплелся за этими деньгами… Зайдемте, хотя водки выпьем… Такая досада…
Мы свернули на Большую Садовую и вошли в подвал маленького и грязного трактира.
— Какие же это деньги и от кого вы их получаете? — спросил я нового своего знакомого.
— Деньги, сударь мой, — отвечал он, — верные. Я вам сейчас представлю все документы. — С этими словами старик расстегнул свою чеху и достал из бокового кармана пачку разных официальных и неофициальных бумаг и писем. Это был целый походный архив. — Коротко вам рассказать, — сказал он, — у меня умерла богатая сестра. Я из хорошей фамилии. Может быть, вы слышали: Атоманиченковых? Ну, я сам Сергей Пантелеймонович Атоманиченков… После я вам все расскажу. Итак, умерла у меня сестра, которая благодетельствовала мне при жизни. То есть она не была мне родная сестра, но была замужем за моим покойным братом. И оставила она мне, по завещанию, две тысячи пятьсот рублей… Вот вам копия с ее духовного завещания, а вот вам письмо Кебмезаха, которым он извещает меня о ее смерти и завещании и просит выслать ему доверенность на получение денег с тем, чтобы переслать их мне, причем он из своих денег прислал мне двадцать пять рублей.
