Презумпция невиновности - Анатолий Григорьевич Мацаков
Я осторожно спросил:
— А когда в доме перестали бывать приятели Вальки?
— В этом году никто не заглядывал. Нет, вру: немного раньше. Как-то в декабре Валентин вернулся с работы веселый, довольный, намекнул, что в его службе намечаются некоторые изменения, попросил назавтра приготовить скромное угощение, будут его сослуживцы. Но назавтра никто не приехал. Валентин вернулся поздно вечером хмурый, раздраженный и сразу лег спать. Утром встал, отказался от завтрака и поехал в отдел. Ровно неделю не появлялся. Где был, не знаю, не спрашивал. Но только с тех пор и стал замечать за ним неладное. Под Новый год он дежурил в отделе. Домой приехал к обеду, привез бутылку шампанского, предложил: «Давайте по-семейному отметим наступивший Новый год». А за столом вдруг сказал: «Знаете, Иван Тимофеевич, пока у власти Иван, мне просвета не видать!»
— А кто этот Иван?
— Прокурор района Клименков.
— Иван Клименков? Флюгер? — удивился я. — И давно он тут? Ведь раньше он работал в прокуратуре Казахстана.
— С осени прошлого года у нас. Флюгер... Вообще-то объективное прозвище вы дали ему в детстве. Дважды пришлось мне с ним столкнуться по поводу наших деревенских проблем. Скользкий, как угорь, нос по ветру держит, умеет улавливать желания начальства. Весь в отца. Тот в тридцатых годах как председатель сельсовета успешно перевыполнял процент по раскулачиванию, не один десяток трудовых семей отправил в северные края. Да и в моей судьбе Митя не последнюю роль сыграл. Впрочем, он и не скрывал, что написал в НКВД на меня донос, до конца своих дней был убежден, что действовал в духе времени, так, как от него требовала партия: помнишь его?
Дядьку Митяка я хорошо помнил. Врезался в память давний эпизод.
...На западе еще гремела война. Мы только что с матерью перебрались из сырой, затхлой землянки в приспособленную под жилье усилиями женщин баню. У меня болели ноги, ходить я не мог, поэтому целые дни проводил на лавке перед маленьким окошком. В тот день я вырезал из картошки фигуру лошади. Вернувшаяся с работы мать увидела, чем я занимаюсь, заплакала:
— Самим есть нечего, а ты картошку переводишь! Я же тебя просила... Вот позову Митяка. Да вон легок он на помине...
Я выглянул в окно. По улице и в самом деле размашисто шагал дядька Митяк. Длинные полы офицерской шинели хлестали его по голенищам сапог. Митяк раздраженно говорил семенившему рядом с ним тщедушному мужику:
— Выгрести все до зернышка! Сопротивляются — стереть с лица земли!..
Меня словно ветром смахнуло с лавки. Дядькой Митяком пугали детей...
Иван Тимофеевич отхлебнул из банки, вытер ладонью губы, сказал:
— В последние дни Валентин по вечерам что-то записывал в общую тетрадь. Может, дневник вел, но я не интересовался.
— А где сейчас эта тетрадь?
— Где-то дома должна быть. Постараюсь найти.
От недалекого озера потянуло дымком, запахом жареного мяса и подгоревшего лука. Иван Тимофеевич невесело усмехнулся, пояснил:
— Вечеря с ухой и шашлыком для начальства готовится. Но что-то рано они сегодня. Никак высокий чиновник в наши края пожаловал?
— Неужели и в наше время пьянки продолжаются? — не поверил я.
— А чего бояться? Они — власть, народу не подотчетны, да и чхали они с высокой колокольни на этот народ. Их даже прошлые выборы ничему не научили. Уверены были в традиционном единодушии народа. Правда, для перестраховки из трех зарегистрированных кандидатов в списках для тайного голосования оставалось перед самыми выборами по одному. Народ и на этот раз оказался единодушным в лучшем смысле этого слова. Первый секретарь райкома Белокопытов, несмотря на все ухищрения подчиненных, не прошел. Не избрали его и при повторном голосовании. Местная «элита» вначале всполошилась, попыталась найти виновников случившегося конфуза, не нашла, потом все пошло-поехало той же проторенной дорогой... — После паузы, покусывая травинку, Иван Тимофеевич задумчиво продолжал: — В народе подорвано доверие к партийной власти. Это результат политики брежневского аппарата. Все дело в том, что большинство этих аппаратчиков остались на прежних местах, они с таким же рвением сегодня поют дифирамбы перестройке, как и ратовали за «успехи» застойного времени. И пока не будет сломан бюрократический аппарат, перестройка далеко не продвинется, если вообще не затормозится. У нас уже есть печальный опыт — недолгая хрущевская оттепель. — И поднялся. — Поехали, Игорь. Видать, проголодался? Потерпи малость.
4
У дома под старым, когда-то посаженным Валькой и мною тополем на скамейке сидели старухи. На мое приветствие молча отвесили поклоны и обратили взоры на Ивана Тимофеевича. Тот отвернул на повозке сено, развязал мешок с хлебом, шумнул:
— Чего носы повесили, бабоньки? Заказ выполнил, налетайте!
Но старухи не шевельнулись. Только одна из них — худая, костлявая, в старом солдатском бушлате и надвинутом на самые брови сером платке — согнутым указательным пальцем смахнула слезу, тихо спросила:
— Ты к Валику заезжал?
Иван Тимофеевич нахмурился, вытащил из кармана скомканный платок, отвернулся, закашлялся. Вытер рот, глаза, глухо ответил:
— Нет, Марфа, не решился. — И тут же кивнул в мою сторону: — Вот гостя привез. Узнаете?
— Чего ж не узнать, — ответила опять Марфа. — Ивана Синичкина сын. Только чегой-то давненько он глаз не казал...
Старухи продолжали жалостливо смотреть на Ивана Тимофеевича. Он не выдержал, прикрикнул:
— Чего уставились? Меня жалеть не надо! И чтоб завтра вы тут рев не устраивали, плакальщицы! Ясно? А то прогоню к чертовой матери со двора! Забирайте хлеб, и чтобы я вас тут не видел!.. — Подхватил мой дипломат. — Пошли в хату, Игорь!
В старой хате ничего не изменилось за эти годы. Странно: даже косо висевшая на стене рамка с фотографиями осталась на прежнем месте. А ведь в мире за это время свершилось столько событий!
Иван Тимофеевич хлопотал в маленькой кухне.
— Сейчас, Игорь, перекусим, и я пойду уточню, как там идет подготовка поминального обеда, а потом съезжу за дровами Марфе, ей печь нечем топить. А ты отдохни или погуляй в окрестностях села.
— Я с вами поеду, помогу...
— Сам справлюсь. Воз сухостоя уже заготовил, погрузить на телегу особого труда не составит. Тут недалеко. Через час-полтора вернусь. Отдыхай.
Когда пообедали, я напомнил о Валькиной тетради.
— Приеду,
