Андрей Кивинов - Двойной угар, или Охота на павиана
— Васек застегнул ремешок у меня на челюсти и дружески похлопал по щеке. — Как только включится свет, время пошло. Часы есть? О, да у тебя «Ролекс»! Давай махнемся, как Жириновский с Брынцаловым.
Махнулись. Да мне и не жалко. У Петродворецкого часового завода тоже не самый низкий рейтинг.
Свет погас. Я почувствовал, как освобождаются мои руки, ноги, язык. Как сладостно заныла правая пятка. Услышал грохот упавших носилок. Я получил трехмерную свободу, но что толку? Когда на башке чирикает часовая пташка, когда игроки в виртуальную реальность через мгновение понесутся по следу с откровенным намерением плюнуть в душу из помпового ружья? Такой свободы я хотел!
И знаете, что сразу вспоминается? Кто хочет сэкономить на малом, проиграет в большом. Заплатил бы я государству честно, без утайки, от чистого сердца эти несчастные тридцать (гражданин, гражданин, а проценты?), ну, тридцать три тысячи долларов, приключилась бы со мной подобная канитель? Да, может, я и лежал бы в том же подвале на носилках, но разве нагрянули бы ко мне эти компьютерные психопаты? Нет. Потому что наши налоги идут на содержание медицины и органов. Медицина при нормальном финансировании давно бы отправила царя и его свиту на стационарный режим, а если бы и не смогла, то органы бы сшили всей компании толстое дельце под названием «Массовые беспорядки в отношении особо ценной личности». Поэтому, товарищи, платите налоги, платите.
Щелк! Подали энергию. Я был один. Огляделся. Хоть бы зеркало повесили. Интересно все ж, как я смотрюсь с этим горшком на голове. Кстати, где обещанный пистолет? О, пардон, не разглядел сразу-то. Вот он, вот он, мой красавец.
Я поднял с пола изящную штучку, попутно вспоминая его марку и тактико-технические данные. Справочник по стрелковому оружию А. Б. Жука я выучил наизусть, коротая долгие вечера на своих носилках. Так, это у нас «хэлван» египетского производства, хотя многие путают его с «береттой», поскольку первый слизан со второй. Калибр 9 мм, скорострельность — шестнадцать выстрелов в минуту, прицельная дальность — пятьдесят метров, начальная скорость полета пули — 280 км в час. Слабовато. Мне, конечно, дали газовый вариант. Конечно. В магазине единственный патрон. Спасибо, ваше величество. За доброту, за ласку, которую мне Фоке обещал.
Я сунул пистолет за ремень и встряхнул руками. Затем сел на шпагат, разминая бывшие долгое время без движения конечности. Сидя на шпагате, уперся в пол руками и несколько раз отжался. Давненько не тренировался, не та уже растяжечка. Убрал одну руку. Согнул вторую в локте и, оттолкнувшись, перевернулся в воздухе, встав на ноги. Сделал несколько вращательных движений тазом. Попрыгал. Быстренько проглотил таблетку «Минтоса», оторвал у ботинок каблуки, чтоб не стучали, засучил рукава и решительно шагнул к двери.
Начнем-с, господа?
Носилки жалко, упрут.
Глава 2
Старый мудрый сэнсэй Ли Му Пай постоянно повторял мне очень правильную фразу: «Запомни, Флавиан, лошадь устает одинаково, везет ли она золоченую карету или тащит телегу с камнями». Эти слова Ли Му Пай постоянно твердил по той причине, что других афоризмов просто не знал. Он вставлял их в любой разговор, и всегда они были к месту. Эту удивительную цитату Ли Му Паю передал перед смертью Пай Му Ли, а тому — его дед Му Ли Пай.
У Ли Му Пая не было внуков, поэтому, умирая, он передал ее по наследству мне. Сжав сухими пальцами мою ладонь, он заставил меня наклониться ухом к его рту и, чуть приоткрыв узкие старческие глаза, в пятитысячный раз прошептал: «Помни, Флавиан, лошадь…» Ну и так далее. Я скорбно опустил голову и закрыл его веки легким движением ладони — сверху вниз.
Монахи произвели обряд, сопутствующий полету души славного сына тибетского народа на небо, а тело Ли Му Пая отнесли за ворота, облили бензином и подожгли. Что бы мне потом ни говорили насчет тибетского долголетия, тем более бессмертия, я скептически ухмылялся и вспоминал своего сэнсэя, который не дотянул и до ста сорока пяти.
В общем-то я оказался у монахов случайно. Самолет, следующий по маршруту «Москва — Брахмапутра» и несший на своих крыльях группу советских военных советников без членов их семей, зацепился за пик Дружбы народов и спикировал в одно из ущелий горного Тибета. Как мне ни страшно об этом вспоминать, но все погибли, кроме меня, потому что я на этом самолете не летел. Я был на втором, посланном на поиски первого.
Мне едва исполнилось пять лет, когда моя мама» дружившая тогда с дядей Вовой, военным летчиком, предложила мне прокатиться на самолетике. Прокатились. То ли дядя Вова что-то напутал с топографией и картами, то ли штурман страдал всеми известными социальными явлениями, но наш лайнер пролетел метров на десять дальше первого. Я единственный, кто уцелел после чудовищного взрыва. За несколько секунд до падения я отправился в хвост поболтать со стюардессой. Девчонки в хвосте не оказалось, она крутила хвостом с радистом, и я было хотел вернуться, но в этот момент мы упали.
Очнулся я метрах в тридцати от места катастрофы, почти невредимый, если не считать рассеченной пятки. Осмотрев себя, я понял, почему остался жив. Объяснить? Подгузники «Либерро» — лучшие друзья малышей. Мама, вероятно, полагала, что мне следует носить их до женитьбы. Тем не менее я им и ей весьма благодарен.
Однако положеньице-то у меня было — друзьям не пожелаешь. Я сел и стал плакать. Именно мой плач и привлек молодого китайца Чон Лая, шедшего с Голубой долины в монастырь Шао-Мао. Почесав свою бритую под орех голову, Чон Лай подобрал меня, стюардессину бижутерию, золотую челюсть дяди Вовы и притащил все это Верховному Ламе. Меня передали на воспитание Ли Му Паю, а золотишко помыли.
Я был благодарен китайцам. Они побрили меня, научили своему языку, обратили в свою веру и дали наконец поесть. Соотечественники, разумеется, меня не искали, считая погибшим, а я при всем желании дать о себе весточку на родину не мог.
Боевым искусствам, этой неотъемлемой части восточной культуры, я начал обучаться с шести лет. Впитывая в себя философию Дэ-Ци-Бэлл, я постигал искусство дай-вдзынь, готовя душу к предстоящим испытаниям. Но когда дошла очередь до подготовки тела и когда мой спарринг-партнер, маленький китаец Ли Сунь, съездил мне в прыжке по неокрепшим ушам, я забыл про дай-вдзынь и Дэ-Ци-Бэлл, схватил валявшийся рядом кол и врезал ему по неокрепшему черепу.
Говорили, что Ли Сунь приехал в Шао-Мао овладеть искусством единоборства, чтобы отомстить за своего брата, убитого на турнире в Тайване местным чемпионом. После моего удара Ли Суня унесли к монастырскому знахарю, который впоследствии лечил его полгода, но так и не долечил, а меня отвели к Верховному Ламе.
Лама был мужиком справедливым и наказать велел Ли Му Пая, который за мной недоглядел и плохо объяснил философию. Перед тем как лечь на стол для порки, Ли Му Пай посмотрел мне прямо в глаза и тихо сказал: «Учти, Флавиан, лошадь одинаково устает…»
Стиль желтого павиана оказался не то чтобы очень сложным, но доставать левой пяткой левое же ухо, стоя при этом на правой ноге, мне вскорости надоело. Как-то я спросил Ли Му Пая, а почему стиль назван в честь именно желтого павиана, а не, к примеру, какого-нибудь зеленого или рыжего? Ли Му Пай сел на траву, приказал мне сесть напротив и назидательно начал:
— Видишь ли, Флавиан, лошадь…
— О, я все понял, великий сэнсэй.
Жизнь в монастыре текла размеренно и спокойно. Изредка меня водили в Голубую долину, где я мог попрактиковать разговорный китайский и прикладной стиль желтого павиана, которым к восемнадцати годам овладел довольно сносно.
Я постепенно забывал родную речь, суровый северный климат, живописную российскую глубинку, грея свою бритую головушку под тибетским солнышком. Но как-то осенним ненастным днем Ли Сунь, тот самый недолеченный китаец, так и не отомстивший за своего брата, принеся из Голубой долины почту, вручил мне маленький белый конверт. Я с удивлением вскрыл его, извлек грязно-желтую открытку и узнал, что через две недели мне предписано явиться в военкомат города Заплюйска, к которому я приписан, для дальнейшего прохождения военной службы в рядах СА.
В случае неявки мне грозили уголовной ответственностью и всеобщим презрением. Повестка была выписана иероглифами на китайском языке. Я бросился на шею к Ли Му Паю, чтобы дать волю слезам. Ли Му Пай гладил меня по полированному затылку и шептал:
«Держись, Флавиан, лошадь одинаково устает…»
Через два дня мой сэнсэй умер. Меня провожал весь Шао-Мао. Великий Лама торжественно вручил мне древний манускрипт, меч великого Ду, основателя стиля желтого павиана, и билет на авиарейс «Пекин — Москва». За воротами монастыря я сложил руки на груди, поклонился принявшему меня дому, включил плейер и, поставив Ладу Дэне, чтобы вспомнить основы родной речи, отправился в Голубую долину, где предполагал сесть на ближайший речной пароход до Пекина.
