Ольга Лаврова - Черный Маклер
Тут он позволил себе упростить процедуру, занеся в протокол, что «изъяты письма, которые не развязывались и не листались, а были тут же упакованы и опечатаны сургучной печатью «Отделение милиции Рижского вокзала № 3» в присутствии вышеуказанных понятых». Затем Знаменский опечатал и чемодан, оставив его под расписку дежурному.
А вечером отправился на другой вокзал и проскучал полночи до Калуги. В Калуге сел на местный автобус. Отсчитал шестнадцать остановок, вышел на семнадцатой. Как было велено, двинулся вперед, в трехстах метрах за колодцем повернул в проулок и постучал в покрашенный грязно-синей краской одноэтажный домик. Было раннее утро.
Записал рассказ заспанной женщины, что Яша — ее троюродный брат, где он находится сейчас, она не знает, а костюм, в котором он приезжал на майские дни, она по его просьбе, хоть и с большим опозданием, сдала в райцентре в чистку. «С моих слов записано верно и мной прочитано. Сахарова В. С.».
Четверть часа шагал Знаменский вокруг длинной лужи в проулке, пока женщина одевалась, чтобы ехать с ним в райцентр. Восемь остановок в тряском автобусе. Пункт химчистки. Изъятие костюма. На левой поле пиджака выше кармана обнаружилась прореха с ровными необтрепанными краями, неловко стянутая ниткой. Сахарова обиделась предположением, что штопала она: «Не безрукая я, чтоб так-то зашить, сикось-накось!»
Знаменский отпустил ее, пообедал в столовой жидким бледным борщом и неожиданно вкусной пшенной кашей; осмотрел трогательную, чудом сохранившуюся церквушку, весело пестрящее бумажными цветами кладбище. На главной площади кто-то невнятный сидел на тонконогом бронзовом коне; на базаре люди кавказского обличья торговали грушами и виноградом, а местные жители — доморощенной капустой, грубошерстными носками ручной вязки и свежевыловленной рыбой; половиной улиц городок убегал вниз, где катилась именитая река в окаймлении голых деревьев с галочьими гнездами. Во всем этом был свой уют, и как-то раскованно и печально думалось о России. О прекрасных абстракциях и унылой обыденности. О минувшей «оттепели», когда они, едва начавшие бриться, жадно дышали воздухом перемен… Настроение согласно пословице: «Отойдем да поглядим, так ли мы сидим». Не так сидим, не так. Будет ли просвет? А большая вода неторопливо совершала свой путь, отливая холодом, донося запах тины и стрекот моторки.
Спешить не хотелось. Не хотелось снова проделывать восемь остановок туда и восемь обратно.
Он переночевал в Доме колхозника и явился к синему домику утром. Предъявил костюм соседям, которые видели в нем Яшу. Записал их показания, что с тех пор вестей о нем не имели. Завернул костюм и опечатал заимствованной в сельсовете печатью.
— Да что с Яшей-то случилось? Скажите же! — в какой уж раз приступала к нему Сахарова, волнуясь и прижимая крупные кулаки к груди.
— Вас известят, — повторял Знаменский, потому что не мог объяснить (да она и не поверила бы), что ровно ничего он не ведает ни про Яшу, ни про костюм, ни про чемодан из камеры хранения.
Он просто запишет показания всех, кто назван в отдельном требовании, — здесь и в старинном городишке на триста километров южнее, — составит все нужные протоколы и опечатает все, что имеет отношение к Яше. Постарается отыскать девушку Веру и выяснит, когда она в последний раз ездила на Север к замужней сестре, а школьного приятеля Яши прощупает насчет алиби в 20-х числах прошлого месяца. И все документы и вещи отошлет наложенным платежом в Мурманское УВД тов. Абрикосову. Там знают о Яше правду. Или пытаются узнать.
* * *Томин поспел в суд к той стадии, когда обвиняемые уже выслушаны, и теперь задают свои вопросы адвокаты и прокурор. Зал был битком, в воздухе густело напряжение.
Худой и бледный прокурор — наверно, язвенник, — бился с подсудимым Преображенским.
— Вы утверждаете, что оклеветали Шахова на предварительном следствии?
— Именно так. Совесть заговорила! — отрапортовал Преображенский, преданно глядя на прокурора.
— Но почему она заговорила, только когда вы ознакомились с делом?
— А что в этом плохого?
— Отвечайте прокурору! — одернул судья и, не дожидаясь, чтобы вскочивший адвокат заявил ходатайство, сказал ему: — Отвод вопроса как несущественного. Не удовлетворяю.
— Я еще ничего не успел… — слегка смешался адвокат,
— Но я вас правильно понял? — и судья напомнил Преображенскому: — Ответьте прокурору!
Преображенский четко произнес затверженный текст:
— Да, именно когда я ознакомился со всем делом, все обдумал, то я пришел к выводу, что мы на Михаила Борисовича напрасно клевещем. И я рад, что остальные тоже…
— Ваши радости суд не интересуют, — отрезал судья. — Еще вопросы?
Ознакомился со всем делом — то есть впервые встретился с адвокатом. Он встретился, прочие встретились. Каждый со своим адвокатом. Потом адвокаты встретились. Потом опять с обвиняемыми. И столковались.
Вполуха слушая вариации на тему: Шахов невиновен, главарем был беглый Шутиков, — Томин соскользнул мыслью на Силина. Почему он ринулся рвать сигнализацию? Неверно истолковал инструктаж? Куда бы он — только-только «от хозяина» — делся с каракулевыми манто? Надо по меховщикам полазить. Кто придумал шубки украсть, тот наверняка готовил и рынок сбыта. Между прочим, сел этот битюг за драку с телесными повреждениями, хулиганство и сопротивление власти. В колонии сошелся с рецидивистами, кого-то изувечил, и ему добавили срок. Но все-таки ждала его некая женщина в Днепропетровске.
* * *В последующие трое суток время Томина делилось между залом суда, где толкли ту же воду в ступе, и мелкой беготней вокруг Силина. В промежутках между тем и этим он подбирал накопившиеся хвосты, а в промежутках между промежутками посещал Зину.
— Вот следы твоего любимого «Москвича», — говорила она, раскладывая еще влажные фотографии.
— Ага, сдается, Силин прибыл на склад именно на нем. Просто так на пустырь кому надо заезжать?
— Гляди, здесь машина остановилась, кто-то вылез и переминался с ноги на ногу.
— Следочки изящные. Не чета силинским. У шин есть своя индивидуальность?
— У всего есть индивидуальность, Шурик. Трещинки, ссадины. Но не обходить же гаражи с микроскопом. Дашь машину — скажу, та ли.
— Небогато у тебя, — поддразнивал Томин. — А что насчет владельца изящной обуви? Я не говорю — адрес, но хоть год рождения, например. Или — холост, женат. Неужели не можешь?
— Шурик, поосторожнее! Я тебе еще пригожусь! Пусть твой Силин завяжет мне несколько узлов. Когда человек завязывает узел — это я тебя просвещаю…
— Большое спасибо.
— …то узел с точки зрения криминалистики нередко индивидуален почти как почерк.
С Силиным он держался ровного доброжелательного тона, хотя тот не желал раскалываться.
— Я с вашим братом разговаривать не нуждаюсь! Посадили — все! Кончено! — то и дело норовил сорваться на крик.
— Уймитесь, Силин. Горло поберегите.
— Да об чем говорить? Что надо, я рассказал.
— Что ночью залезли? Что взяли шубы? Редкая откровенность. Если б не признались, мне бы в жизни не догадаться!
— Веселый вы человек, гражданин начальник.
— Работа такая — смешная. Вот, скажем, вы. Освободились, собирались к своей Галине Петровне. Нет, вдруг двинули в столицу, где у вас ни кола ни двора. Говорите, в одиночку пробрались на склад. Смешно? Смешно.
— А тут будет один ответ: катитесь вы и так далее! Ясно?
Томин катился, к вечеру снова забегал в отделение милиции, где содержался Силин, едва помещаясь в КПЗ с одним-двумя пьяными хануриками.
— Давайте-ка побеседуем.
— А потом десять лет в зубы и езжай, Силин, лес рубить? Хоть буду вам руки лизать, хоть матом обложу — все одно.
Что ж, резонно. Взят на краже — тюряга. Но и у Томина работа.
— Суд, между прочим, учитывает чистосердечное признание. Сами знаете.
— Что я знаю? Что знаю?! Ты меня не доводи, я такой! В темный подъезд заходить будешь — бога вспомни! Дети есть — пусть дома сидят! Ты понял, ты?!
— Нервы у вас, Силин, ни к черту. Жалко смотреть.
Силин вдруг обиделся:
— А ты меня не жалей! Пожалел волк кобылу. Ты чего ко мне привязался, чего добиваешься?
— Человек должен отвечать за то, что сделал. По справедливости. А за других он отвечать не должен.
— Ха! Насчет справедливости я ученый. Справедливость… — он заколебался, но желание высказаться одержало верх над недоверием. — Сказать, как я срок схватил?
— Была драка в нетрезвом виде.
— Это по бумажке. А по жизни? По правде?
— Ну?
— Я со свадьбы ехал. Сижу в электричке. Нормальный человек может со свадьбы в трезвом виде?
— Трудно.
— Значит, я пьяный законно. Еду домой, никого не трогаю. Бац — контролер. «Ваш билет». Я ищу, куда дел, а он ко мне вяжется: «Гражданин, сойдемте». Я его отодвинул, он за свисток. Ладно, думаю. Сошли. Ищу билет, чтоб отцепился.
