Матвей Ройзман - Вор-невидимка
Мой собеседник взметнул над головой правую руку с поднятым указательным пальцем.
— И вот фортуна! Нашли скрипку Страдивари, которую он сделал в тысяча семьсот шестнадцатом году. Ни царапинки, ни пятнышка! Знаменитые скрипачи опробовали ее, и она, нечиненая, звучала лучше, чем его же чиненые! Кажется, все понятно? Ан нет! Подавай лауреатам залатанных итальянцев! А советский мастер не делай новых, а потроши старые, чини, заклеивай!
Андрей Яковлевич устремился в угол, хватил кулаком по шкафу. И гул прошел по комнате.
— Мой отец, — продолжал он, — тридцать лет гнул хребет у хозяев на фабрике. Я — рабочий человек чуть ли не с двенадцати лет! — Он протянул ко мне руки с оранжевыми от краски и лака пальцами, с загрубелыми, мозолистыми от стамесок и напильников ладонями. — Я делаю хорошую, полезную вещь — хвали меня, благодари! Делаю дрянь — ругай, гони в шею! А скрипачи? Не успел получить путевку на гастроли, особенно за границу, так сейчас же подай ему из Государственной коллекции итальянскую скрипку!
Я было хотел ответить, что немало наших скрипачей играют на советских скрипках и вдобавок на новых. Но тут Андрей Яковлевич, тяжело дыша и вытирая клетчатым платком пот со лба, снял очки и опустился на стул.
— Да что я надрываю сердце?! — сокрушался он, сгорбившись и расстегивая воротник. — Вон мой Михайла, свет Андреевич, получил от меня добрую скрипку. Нет, разонравилась! У отца не спросил: как, мол, быть? А раздобыл себе итальянца Маджини! — Старик наклонился ко мне и доверительно прошептал: — А Маджинито у Михайлы фальшивый! Провались я на этом месте!
Этому я охотно поверил: скрипки Маджини долгое время не были в ходу, а потом, когда знаменитый скрипач Шарль Огюст Берио стал играть на инструменте итальянца, на них поднялся спрос. Предприимчивые комиссионеры вклеивали в любую подержанную скрипку с двойным усом этикет Маджини…
Однако допустим, что Михаил Золотницкий разочаровался в инструментах отца и завел себе Маджини. Зачем же он, как заявил мастер, стремился узнать секреты отца?
Андрей Яковлевич, прижав ладони к щекам и медленно покачиваясь, говорил:
— Ах, какую новую скрипку сделал я для Михайлы! Четыре года корпел, перед второй лакировкой около двух лет сушил. Ну, думаю, расцелует меня сынок! А он и не стал дожидаться моего подарка. Вот где обида! На отцовской скрипке ему зазорно играть… Ну ладно! — воскликнул мастер и хлопнул рукой по столу. — Моего «Жаворонка» отдаю на конкурс! Быть ему в Государственной коллекции! Пусть Михаила любуется да облизывается! А к моим секретам не подпущу! Выкуси, вот!..
— Три минуты назад вы заявили, что у вас никаких секретов нет! И у Страдивари их, дескать, не было.
— У каждого мастера есть свой подход к работе, и нечего без спроса выуживать это у отца! Хватит! Пусть ищет других учителей! — прошипел он, как рассерженный гусак. — Маджини! Маджини!..
Стенные часы стали рассыпать по комнате звонкие серебряные монеты. Старик поглядел на циферблат и ахнул: стрелки показывали без четверти девять.
— В десять я должен спать, как сурок, — сказал он. — Заходите в другой раз! — Он протянул мне руку. — Прощения просим…
Утром я проявил и отпечатал снимки и поехал в редакцию. Там я быстро получил бумажку в Научно-исследовательский институт милиции с просьбой редакции произвести экспертизу фотографий несгораемого шкафа и его замка. На следующий день я уже знал, что царапины сделаны стамеской со сломанным правым уголком.
Я стал рассуждать. Стамески есть у шестнадцати учеников и у самого мастера. Среди них нетрудно обнаружить несколько штук со сломанным уголком и выяснить, кто из их владельцев оцарапал шкаф. Но если бы один из учеников мастера или его сын двигали тугую крышечку замка, то они, заранее зная ее свойство, действовали бы пальцем или деревянной ручкой стамески. Значит, крышку пытался сдвинуть чужой человек, которому было неизвестно, что она туго ходит. Он мог схватить с любого рабочего стола стамеску и пустить ее в ход. В спешке стамеска сорвалась и грубо оцарапала краску несгораемого шкафа над замком. В подсобной комнате маленькое окно, пятнадцативаттная электрическая лампочка, поэтому сперва никто не заметил цара— пин. Когда же старик увидел их и стал волноваться, царапины затерли красным лаком. Кстати, бутылочка стоит на подоконнике. Возможно, что сделали это ученики, видя, как Андрей Яковлевич нервничает.
Но кто же этот «чужой»? Им может быть любой, переступивший порог мастерской заказчик, а таких только за один месяц бывает двадцать—тридцать человек! Разумеется, я могу присмотреться к близким людям мастера, к его ученикам, родным. Для большего нужен целый отряд опытных сыщиков.
Но вообще, что же получается, вдруг спохватываюсь я. Редакция направила меня к Золотницкому по зову его письма: он просит поддержки и помощи. Газета поручает мне написать развернутый очерк о замечательном скрипичном мастере, о его искусстве, о необходимости большего внимания к нуждам его уникальной мастерской. А я почему-то прежде всего ввязываюсь в расследование какого-то сомнительного покушения на кражу, вхожу в роль доморощенного Шерлока Холмса… Воистину «сыщицкий азарт», как сказала Вера Ивановна! Нет, надо снова посоветоваться с ней. И я сразу отправляюсь в редакцию.
Секретарь отдела Алла, дымя сигаретой, сообщила мне, что Вера Ивановна вчера отбыла в командировку. Во время нашего разговора в комнату вошел посетитель. Услышав мою фамилию, он подошел и представился:
— Архитектор Савватеев Георгий Георгиевич… Заочно мы знакомы.
Слегка наклонив голову набок, он пожал мне руку. Это был высокий худой человек с умным лицом и тронутыми сединой волосами. В его больших карих глазах будто сверкнули веселые искорки: он умел смеяться глазами. Савватеев был подчеркнуто элегантен: одет в превосходно сшитый стального цвета костюм, из кармашка пиджака выглядывали концы платочка, складки брюк были так заутюжены, что напоминали ножи.
Мы вместе вышли из редакции.
— Я слышал, что вы изволили нанести визит Андрею Яковлевичу, — начал Савватеев. — У мастера была тяжелая жизнь, от этого у него и жесткий характер, и нелюдимость. У меня есть приятель — кинорежиссер Роман Осипович Разумов. Он уже сделал несколько кинопортретов мастеров советского искусства, а недавно принялся за Андрея Яковлевича. Уговаривает его больше, чем снимает…
— Вероятно, старик стесняется? — предположил я.
— Нет! — воскликнул Георгий Георгиевич. — Ведь Разумов снимает его за работой, а Андрей Яковлевич весьма неравнодушен к славе. Не к личной славе, а к славе своего дела, которое он фанатически лю.бит. Скрипичный мастер совмещает в своем лице архитектора и столяра, скульптора и акустика, конструктора и художника. Кинопортрет может получиться очень интересный. Но в эти дни Золотницкий почему-то капризничает, не в духе…
— По-моему, у старика просто неуживчивый характер, — сказал я. — Все же мне хочется еще раз потолковать с ним и с его учениками.
Савватеев сообщил, что завтра, в понедельник, мастер отпускает своих учеников на экскурсии: в музеи, усадьбы, дома, связанные с творчеством крупных композиторов. Он часто их отпускает: тесно в комнатках мастерской, когда все собираются. И вообще в последнее время он предпочитает оставаться в одиночестве.
Я понял: под благовидным предлогом Андрей Яковлевич удаляет своих учеников. Но разве ему есть что скрывать? Архитектор объяснил, что каждый скрипичный мастер имеет немало производственных секретов. Я вспомнил, как Золотницкий уверял меня, что у него нет никаких секретов.
— Если так, попросите-ка у него пузыречек с протравой или с лаком. Даст он вам — держите карман шире!
Тут Савватеев стал рассказывать о достоинствах скрипок Золотницкого: «Анны», «Жаворонка» и особенно «Родины».
— Этому инструменту суждено прозвучать на весь мир! — сказал он уверенно.
Я удивился, как можно судить о достоинствах «Родины», когда она еще не готова? Архитектор усмехнулся.
— Я слышал «Анну», конечно белую, в двух вариантах, «Жаворонка» — уже отделанного полностью. Белая «Родина» звучала передо мной в первом варианте. Потом второй вариант этой скрипки демонстрировал сын мастера Михаил. Слушали: я, Разумов и сотрудник журнала «Советская музыка». Он заказал мне статью. Честно скажу: все считали, что скрипка закончена, но Андрей Яковлевич не согласился с нами. В третий раз разобрал «Родину» и решил еще поработать над нижней декой.
— Почему только над нижней?
— Дом стоит на фундаменте. А фундамент скрипки, — ее основа, — нижняя дека. Она делается из особого, так называемого фигурного клена, и расчетные таблички для нее можно сравнить по сложности с таблицей логарифмов!
— Что же это за таблички?
— Нижняя дека не имеет ни одного местечка, равного по толщине другому. От размера этих толщинок в миллиметрах в огромной степени зависит характер звучания скрипки. Представьте себе, — Георгий Георгиевич вдруг остановился, — мастер составил новые таблички толщинок и, смотря на них, в третий раз снимает рубаночком стружку, может быть равную какой-нибудь доле миллиметра. Это сверхъювелирная работа! — В голосе Савватеева прозвучало благоговение перед стариком мастером. — Короче говоря, я верю, что Андрей Яковлевич вместе со своим сыном создадут скрипку лучшую, чем Страдивари в расцвете своих творческих сил!
