Арне Даль - Мистериозо

Грундстрём отодвинул от себя пепельницу с таким видом, как будто это была выгребная яма, и с некоторой неохотой сел на прокуренный стул Брууна, больше похожий на кресло. Мортенсон снова опустился на диван. Грундстрём положил свой портфель на стол, достал из него круглые очки и обстоятельно укрепил их на переносице. Затем вытащил большой коричневый конверт и вечернюю газету. Поставив портфель на пол, он развернул «Экспрессен». На первой странице жирные кричащие заголовки: «Последние известия! Героизм полицейского в Фиттья! Драма с захватом заложников завершена!» Под заголовками помещена фотография Пауля Йельма десятилетней давности, тогда он еще был рядовым полицейским.

— Журналисты уже распределили роли, — произнес Никлас Грундстрём ясным, хорошо поставленным голосом, свернул газету и уперся взглядом в Йельма. — Невероятно быстро они справились, не так ли? Подумать только, они успели тиснуть это уже в вечерний выпуск. Перо бежит быстрее мысли.

— Сарафанное радио, — не успев подумать, выпалил Пауль Йельм. И тут же прикусил язык. Грундстрём уставился на него, ни одна черточка его лица не дрогнула. Наклонившись, он извлек из портфеля маленький диктофон.

— Я надеялся, что мы сможем этого избежать, — сказал он, включая аппаратик. — Допрос инспектора криминальной полиции Пауля Йельма, проведенный Грундстрёмом и Мортенсоном в помещении полицейского управления Худдинге. Тридцатое марта, приблизительно семнадцать часов шесть минут.

— Допрос? — изумился Йельм.

— Допрос, — подтвердил Грундстрём. — Вы сами это выбрали.

Йельм снова прикусил язык. Больше ни слова. И началось:

— Являетесь ли вы или являлись ли когда-либо членом какой-либо организации, враждебно относящейся к иммигрантам?

— Нет, — ответил Йельм, стараясь сохранять полное спокойствие.

— Каково ваше отношение к иммигрантам?

— Скорее хорошее, чем плохое.

Грундстрём покопался в большом коричневом конверте, извлек оттуда нечто, напоминающее список, и начал его зачитывать:

— За время вашей службы в этом районе 42 процента задержанных вами людей составляли лица иностранного происхождения. За последний год эта цифра достигла 57 процентов.

Йельм кашлянул и сосредоточился.

— По последним подсчетам во всем муниципалитете Буткюрка 32 процента населения имеют иностранное происхождение, из них 20 процентов — иностранные граждане. Севернее, в Альбю, Фиттья, Халлунде и Норсборге, эта цифра значительно выше, 50–57 процентов и даже больше. Другими словами, всего 42 процента иммигрантов среди задержанных показывают лишь несколько меньшую их склонность к преступлениям, чем у лиц шведского происхождения, проживающих в этих районах. В любом случае приведенная цифра не имеет ни малейшего отношения к расизму, на который вы так прозрачно намекаете.

Йельм был очень доволен своим ответом; в отличие от Грундстрёма.

— Какого черта вы поперлись стрелять в того мужика, американского кино захотелось?

— Того, как вы изволили выразиться, мужика зовут Дритеро Фракулла, и он принадлежит к албанскому меньшинству провинции Косово в Южной Сербии. Вы, конечно, знаете, какая там сейчас ситуация. Почти все косовские албанцы, с которыми мы имеем дело в нашем округе, — это люди, ассимилировавшиеся здесь, выучившие шведский язык, определившие своих детей в шведские школы. И вот почти всех их выдворяют из страны. Это неминуемо вызовет эксцессы.

— Тем меньше у вас было причин идти и убивать его. Государственный спецназ был уже в пути, специалисты, эксперты. Какого дьявола вам понадобилось туда соваться одному?

Йельм не успел прикусить язык:

— Чтобы спасти ему жизнь, черт побери!

Часы показывали почти восемь вечера. Йельм и Бруун были в коричневой комнате, Бруун сидел в своем кресле, Йельм полулежал на диване. На столе перед ними стоял большой катушечный магнитофон. Из его динамиков раздалось:

— Чтобы спасти ему жизнь, черт побери!

Бруун едва не проглотил свою сигару. Быстрым движением он выключил магнитофон.

— Ты, — сказал он, тем же быстрым движением руки указывая на Йельма, — очень смелый человек.

— Знаю, это звучит по-идиотски… — ответил Йельм с дивана. — Впрочем, записать тайком допрос, который проводит отдел внутренних расследований, — не меньший идиотизм.

Бруун пожал плечами и снова включил магнитофон. Сначала короткая пауза, затем голос Йельма:

— Их специализация делает их специалистами в одном деле, и вы так же, как и я, хорошо знаете, в каком: обезвредить преступника, не причинив вреда заложникам. Обезвредить в значении уничтожить, то есть убить.

— И вы действительно рассчитываете, что мы поверим, что вы стреляли в него, чтобы спасти?

— Думайте что хотите, черт побери.

Бруун поглядел на него и горестно покачал головой; теперь наступила очередь Йельма пожать плечами.

— Вот этого мы как раз делать не собираемся, — продолжил Грундстрём своим обычным тоном. Предыдущие две реплики он произносил совсем иначе. — Мы здесь, чтобы отделить правду от лжи, убедиться в том, что вы не совершили служебную ошибку, и таким образом избавить вас от выговора. Именно так действует правовая система. Если потребуется, мы возьмем вас на заметку. И это не имеет никакого отношения к тому, что думаем мы лично.

— Для протокола: выстрел произошел в 8.47, а спецназ подъехал в 9.38, — сказал Йельм. — Мы должны были сидеть на корточках перед зданием и в течение целого часа дожидаться, что будет с отчаявшимся человеком, вооруженным ружьем, с перепуганными до смерти заложниками и парализованным центром Халлунда?

— Хорошо, давайте на некоторое время оставим вопросы почему в стороне и перейдем к тому, что вы совершили де факто.

Пауза. Мортенсон и Грундстрём меняются местами. Йельм размышляет о том, что за человек может употреблять выражение «де факто».

Отточенный голос сменился более грубым:

— Так-так. Пока мы, так сказать, плавали по поверхности. А сейчас примемся нырять.

Бруун выключил магнитофон, поднял бровь и, искренне удивленный, повернулся к Йельму:

— Уж не хочешь ли ты сказать, что они на полном серьезе применили прием «плохой полицейский — хороший полицейский»? И это к человеку, который сам провел не один допрос?

Йельм снова пожал плечами и почувствовал, что его клонит в сон. И без того длинный день короче не станет, если его затягивать. Когда голос Мортенсона зазвучал опять, слова и картинки в его памяти стали путаться. В течение краткого промежутка между сном и бодрствованием они боролись между собой. А потом он заснул.

— Шаг за шагом. Первое: вы крикнули из-за двери без предупреждения; уже одно это могло привести к катастрофе. Второе: вы утверждали, что безоружны, в то время как у вас был пистолет; достаточно было ему попросить вас повернуться спиной, и катастрофа была бы неизбежна. Третье: вы обманывали преступника; знай он кое-какие факты, случилась бы катастрофа. Четвертое: стреляли вы из неположенного места; это также могло закончиться катастрофой.

— Что с ним? — спросил Йельм.

— Что? — опешил Мортенсон.

— Как он себя чувствует?

— Кто?

— Дритеро Фракулла.

— Кто это такой, черт возьми? Сорт апельсина? Трансильванский граф? Сосредоточьтесь на фактах, дьявол вас раздери!

— Это и есть факты. Это факты.

Пауза была настолько длинной, что Бруун принялся проматывать пленку, чтобы узнать, не закончилась ли запись. Йельм не мог помочь ему; он крепко спал. Наконец на пленке снова послышался голос Мортенсона, приглушенный и тихий.

— Он лежит в хирургическом отделении больницы в Худдинге под круглосуточной охраной. Состояние стабильное. Чего нельзя сказать обо всем остальном. Мы продолжим завтра в половине одиннадцатого. Спасибо, Йельм.

Раздались звуки: скрежет отодвигаемых стульев, выключение диктофона, шелест собираемых документов, щелчок замка портфеля и стук закрывающейся двери. Комиссар Эрик Бруун зажег угольно-черную неровно свернутую сигару и сосредоточился. Вскоре он услышал то, чего ждал. Голос Грундстрёма:

— Он неслыханно хитер. Какого черта ты дал ему ускользнуть так просто? «Трансильванский граф»! Черт возьми, Уффе! Мы не можем позволить этому типу ускользнуть. Один такой «ковбой», вышедший сухим из подобной истории, открывает дорогу сотням расистов по всей стране.

Остаток разговора уже было не разобрать. Мортенсон что-то пробормотал, Грундстрём вздохнул, заскрипели стулья, дверь открылась и захлопнулась. Бруун остановил запись и некоторое время сидел неподвижно.

Ясный весенний вечер за окнами полицейского управления тонул в ледяной темноте. Бруун осторожно выбрался из-за стола и подошел к спящему Йельму. Прежде чем сделать глубокую затяжку и выдохнуть дым прямо ему в лицо, Бруун некоторое время смотрел на спящего, устало качая головой.