Патриция Корнуэлл - Последняя инстанция
— В магазине четырнадцать патронов, — по-военному механически рапортует ему Келлоуэй. — В патроннике пусто. Затвор не взведен. На вид хорошо вычищен.
— Так-так. Значит, он не был взведен и она не выстрелила. «Была темная ночь, неистовствовала непогода, у костра сидели три индейца». Будем и дальше сказочки рассказывать или уже к делу наконец перейдем? — Марино вспотел и от жары исходит тяжким духом.
— Слушайте, мне больше нечего добавить, — говорю я. Меня вдруг совсем самообладание покинуло от этого запаха. Вспомнилось, как гадко воняло от Шандонне, даже дрожь пробила.
— Зачем вы держали дома этот сосуд? И что именно в нем находилось? Какой-то раствор, каким вы пользуетесь в морге, что ли? — Келлоуэй переместилась в комнате так, чтобы не находиться на линии взгляда капитана.
— Формалин там был. Десятипроцентный раствор формальдегида, который обычно называют формалином, — отвечаю я. — В морге он используется для консервации тканей или фрагментов органов. В данном случае кожи.
Я плеснула едкое вещество в глаза живому человеку. Покалечила его. Может быть, он ослеп навсегда. Представляю, как злодей лежит в ремнях, пристегнутый к кровати на девятом этаже Медицинского колледжа Виргинии, где у нас имеется тюремная палата. Я спаслась от смерти и не испытываю от этого факта особого удовольствия. Моя жизнь попрана.
— Значит, вы держали в своем доме человеческие ткани. Кожу. Татуировку. С того неопознанного трупа, который в порту нашли? В грузовом контейнере? — Голос Келлоуэй, скрип ручки по бумаге, шелест страниц — все напоминает о репортерах. — Не поймите меня превратно, только зачем вам понадобилась держать такое у себя дома?
Начинаю ей объяснять, что труп из порта опознать оказалось очень трудно. Кроме татуировки, по сути, и улик-то больше не было. Поэтому на прошлой неделе я специально поехала в Петерсберг, чтобы на кожу посмотрел опытный татуировщик. Оттуда сразу направилась домой, вернулась поздно и, соответственно, емкость с формалином захватила с собой.
— Обычно я не держу такие вещи дома, — добавляю я.
— И банка у вас хранилась целую неделю? — недоверчиво интересуется собеседница.
— Неделя была богата на события. Убили Ким Льонг. Племянница чуть не погибла в перестрелке в Майами. Меня вызвали за границу, пришлось поехать во Францию, в Лион. У Интерпола была информация об остальных семи женщинах, с которыми он (имею в виду Жан-Батиста) предположительно расправился в Париже; еще было подозрение, что погибший из грузового контейнера — Томас, брат убийцы. Они оба из преступной группы Шандонне, которую безуспешно пытается прижать половина правоохранительных органов вселенной. Потом убили заместителя шефа полиции Диану Брэй. Должна я была вернуть татуировку в морг? — В голове гулко стучит. — Да, вне всяких сомнений. Но мне было некогда, я попросту забыла! — почти рявкаю на нее.
— Просто забыли, — повторяет офицер Келлоуэй, пока Марино слушает наш диалог со все нарастающей злобой: с одной стороны, понятно, что женщина лишь выполняет свои обязанности, а с другой — терпения уже никакого.
— Доктор Скарпетта, а какие еще части тела хранятся в вашем доме? — выдает Келлоуэй.
Острая боль пронзает мой правый глаз. Началась мигрень.
— Это что за вопросы? — Капитан повышает голос на несколько децибел.
— Я просто хочу знать, если обнаружатся еще какие-нибудь биологические жидкости, или химикаты, или, скажем...
— Нет, больше ничего, — качаю головой и переключаю все внимание на стопку аккуратно сложенных слаксов и спортивных рубашек. — Слайды — и все.
— Что за слайды?
— По гистологии, — вяло отмахиваюсь я.
— Как-как?
— Все, Келлоуэй, тебе конец, — отрезает Марино, поднимаясь с постели.
— Мне надо удостовериться, что все безопасно в плане биологической угрозы, — лепечет офицер, заливаясь жаром; злобный блеск в глазах выдает ее чувства. Капитана она презирает, как и многие, но вынуждена ему подчиняться.
— Главная биологическая угроза сейчас стоит прямо перед тобой, — рявкнул тот. — Может, оставим доктора в покое хоть на минутку, ей передохнуть пора от тупых вопросов.
Келлоуэй — непривлекательная женщина с отсутствующим подбородком, толстыми ляжками и узкими плечиками. Она вся напрягается от злости и стыда, разворачивается и демонстративно выходит из комнаты, неслышно ступая по персидской дорожке.
— Она что, решила, будто ты трофеи коллекционируешь? — поражается капитан. — Сувениры в дом приносишь, как этот хрен Джеффри Дамер[3]? Боже ты мой!
— Все, я больше этого не вынесу. — Уминаю идеально сложенные рубашки в большую дорожную сумку.
— Док, тут никуда не денешься, дело только началось. А на сегодня хватит с тебя. — Он устало опускается на мою постель.
— Скажи своим следователям, пусть прыть-то поубавят, — предупреждаю его. — Чтобы мне на глаза больше не показывались: я ничего плохого не делала.
— Если у них еще что-нибудь всплывет, сам буду разбираться. Я здесь веду расследование, если идиоты вроде Келлоуэй этого еще не поняли. И насчет меня можешь быть спокойна. Тут столько народу горит желанием с тобой пообщаться, что прямо номерок на ладошке пиши, как в магазине деликатесов.
Укладываю слаксы поверх рубашки, потом в обратном порядке, чтобы не помялись.
— Ну естественно, до него тебе еще далеко, — имеется в виду Шандонне. — Тут с ним переговорить полно охочих: профайлеры, судебные психиатры, СМИ — сам черт ногу сломит. — Марино перечисляет особо отличившихся деятелей.
Прекращаю паковаться. Не намерена перебирать личные принадлежности у него на виду.
— Оставь меня на пару минут, пожалуйста.
Марино пристально на меня смотрит, глаза красные, лицо вспыхнуло пунцово-бордовым цветом. У него даже лысину на макушке припекло. Сидит в своих потрепанных джинсах и растянутом свитере, пузо выпирает на девять месяцев, на огромных ботинках ломти грязи. Видно, соображает. Оставлять меня одну не хочет и взвешивает в уме «за» и «против», явно не собираясь делиться ими со мной. Сознание затуманивается параноидальной мыслью: а ведь старина мне не доверяет. Наверное, решил, что я собираюсь свести счеты с жизнью.
— Слушай, Марино, просто постой за дверью и никого не пускай, а я здесь быстренько закончу. Знаешь что, прогуляйся-ка до моей машины и достань из багажника чемоданчик с рабочим инструментом. Если на вызов придется ехать, он мне понадобится. Ключ возьмешь на кухне, в самом верхнем ящике справа — я там все держу. Прошу тебя. И кстати, мне машина нужна. Я даже лучше просто ее заберу, так что инструмент можешь там и оставить.
Марино колеблется.
— Тебе нельзя забрать машину.
— Да к чертям собачьим! — ругнулась я. — Только не говори, что они и машину мою будут обыскивать. Бред какой-то.
— Слушай. Первый раз сигнализация сработала потому, что кто-то пытался забраться к тебе в гараж.
— То есть как это «кто-то»? — подкалываю я; виски пронзает жгучая боль, перед глазами поплыло. — Нам же прекрасно известно, чьих это рук дело. Он специально повозился с гаражной дверью, чтобы сигнализация сработала. Ему и надо было, чтобы стражи порядка подкатили, и тогда полицейский, заявившийся чуть позже, не вызвал бы никаких подозрений. А то вдруг соседи заметят постороннего.
Вторично в роли полицейского пришел как раз Жан-Батист Шандонне собственной персоной. Поверить не могу, как легко он меня провел.
— Не все так легко объяснить, — отвечает Марино.
— Странное у меня ощущение, будто ты мне не веришь...
— Да, тебе надо поскорее попасть к Анне и хорошенько выспаться.
— Мою машину он не трогал, — утверждаю я. — Маньяк в гараж даже не заходил. Пусть и не думают касаться моей машины. Сегодня же ее заберу. Так что оставь инструменты в багажнике.
— Сегодня не получится.
Марино выходит, прикрывает за собой дверь. Страшно хочется выпить, залить чем-нибудь электрические разряды, прошибающие мозги. Нервы ни к черту. Ну что, внаглую пройти к бару и послать полицейских ко всем чертям, пока буду виски искать? Головную боль выпивка не снимет, только теперь это не важно. Мне совсем невмоготу, и совершенно не волнует, что сейчас можно, а что нельзя. Пока шарила в шкафчике в ванной комнате, рассыпала косметику. Тюбики с помадой упали на пол и закатились между унитазом и ванной. Шатко склоняюсь, чтобы их подобрать, неловко шаря по полу правой рукой. Тяжко это, особенно для левши. На туалетном столике у раковины аккуратно расставлены пузырьки с духами. Остановилась, задумавшись, взяла с полки маленькую золотистую бутылочку «Гермес-24 Фабург». Приятно холодит ладонь. Подношу флакончик к носу, а на глаза наворачиваются слезы: Бентон Уэсли так любил этот пряный эротичный аромат. Сердце колотится в груди: больше года ими не душилась, ни разу после его смерти. «Меня ведь тоже с тобой на тот свет хотели отправить, — стучит в мозгу гнетущая мысль. — А я все еще здесь, Бентон, топчу земной шарик. Ты — эксперт, работал на ФБР, составлял психологические характеристики стольких преступников, раскладывал по полочкам психику стольких монстров, разъяснял поведение и продумывал ходы на сто шагов вперед. Ты же знал, что тебе уготовано, ведь знал же? Все просчитал, так почему же не предотвратил? А, Бентон? Да будь ты здесь, у меня не было бы этих проблем».
