Питер Аспе - Квадрат тамплиеров
Он не завидовал знаменитостям, которые имели дело с такого рода сумасшествием каждый свой выход.
– Интересно, на что это будет похоже завтра, – сказала Ханнелоре. В отличие от Ван-Ина она, казалось, наслаждалась цирком.
Шарлотта видела, как они прибыли, и открыла им дверь.
– Проходите, комиссар, и вы, госпожа Мартенс, – сказала она так, словно ожидала их на ужин. Она выглядела изможденной. Ее небрежно нанесенный макияж не мог скрыть внутреннего хаоса, царившего в ее душе, она походила на зомби. – Мой муж присоединится к нам в ближайшее время. Он отдыхает, – механически сказала она.
Дом пребывал в пустоте, словно отчаяние охватило его неодушевленные формы. Сегодня весь этот дизайн смотрелся как на страницах какого-нибудь издания «Лучшие дома и сады».
– Нет ничего особенно обнадеживающего по больницам, мэм, – сказал Ван-Ин, как только они вошли.
– Больницы? – спросила она дрожащим голосом.
Она опиралась на свою гипотезу, как ребенок гориллы на суррогатную мать.
– Мы обзваниваем, мэм, но не стоит строить надежды. Негодяи не дали нам достаточно времени для более глубокого расследования.
Не было никакого смысла обманываться. В данном случае плохая тактика: бесконечно размышлять над тем, что ограничено неизвестностью.
– Комиссар Делё еще здесь? – Ван-Ин сознательно сменил тему.
– Он с папой в саду. Я как раз собиралась сделать кофе. Может, вы тоже будете?
Ван-Ин почувствовал жалость к Шарлотте Дегроф, но в то же время восхищался стойкостью, с которой она несла это бремя. Бехейт объяснил ему, что родители похищенных детей часто испытывают неестественное состояние некой эйфории в первые двадцать четыре часа после похищения. Реальная боль приходит намного позже. Он сравнил ситуацию с человеком, который случайно отрезал себе палец. Первый момент – везде кровь, потом он понимает, что он отрезал себе палец, и только потом чувствует боль.
– И осталось немного коньяка со вчерашнего дня, – печально улыбнувшись, добавила Шарлотта.
– Почему бы и нет, мэм.
Она пошла в кухню, и Ван-Ин заметил, что на ней нет бюстгальтера. Он проклинал себя за порочные мысли, которые разгорались внутри его против воли.
– Госпожа Делайе!
– Да, комиссар?
– Ваш отец давно здесь?
– Папа провел ночь в нашем доме.
Она как будто удивилась его вопросу. Ханнелоре задавалась вопросом, почему он хотел знать.
Раздвижные двери, которые вели на террасу и задний двор, были широко открыты. Легкий ветерок шевелил шторы. Назойливый аромат свежескошенной травы смешивался с запахом керосина и наполнял комнату. Делайе встал в то утро в 5.30, чтобы косить газон, и ни один из соседей не жаловался на шум.
Как только они вышли на террасу, Патрик Делайе поспешил открыть окна спальни. Сегодня он был одет в потертые спортивные брюки и футболку с логотипом компании, директором и акционером которой был сам. Он был небрит, глаза, полные тоски, ввалились. Он вышел босиком. Ван-Ин пожал вялую руку человека, казалось пребывающего на грани нервного срыва. Было намного легче, если бы ему не сказали, что Бехейт удалился. Он собирался воспользоваться помощью профессора. Без этого он никогда не смог бы собраться с мыслями, чтобы «заплатить выкуп» за сына.
Дегроф-старший сидел на табурете: прямая спина, безупречно завязанный галстук.
– Комиссар, мэм, – сказал он, кивнув.
Делё что-то строчил и едва сделал усилие, чтобы поздороваться.
Ван-Ин понятия не имел, что он писал так неистово. Он сел рядом с Дегрофом и задумчиво потер нос, пытаясь прочитать что-либо по лицам. Ему еще раз пришлось осознать, что отдел специальных расследований в Брюгге не имеет никакого опыта с такого рода делами.
Общественность, как правило, считает, что существует некая оригинальная система, которая раскачивает общественность, когда совершаются преступления. В сериалах и кино преступники всегда оставляют заметные подсказки, либо так, либо иначе, либо тот, либо иной. Главный свидетель появлялся в последнюю минуту. Реальность, конечно, была совершенно иной.
Многие преступления раскрывались случайно или после нескольких месяцев кропотливой работы детективов. У Ван-Ина было не более сорока восьми часов, половина из них уже истрачена.
Успех в раскрытии похищений часто зависит от полезного «слива» со стороны преступного мира. Процедура проста. Полиция делает неожиданные рейды, пока кто-то не сделает анонимный телефонный звонок. Есть две причины этого: первая – настоящие преступники не любят похитителей; вторая – рейды по их азартным точкам, борделям и так далее плохо отражаются на бизнесе, а деньги в этом мире важнее, чем пустая солидарность.
Но у Ван-Ина не было в распоряжении никаких нитей, которые помогли бы организовать такую тактику, не было связи похитителей-одиночек с преступным миром. Это было единственное, в чем он был уверен.
– Готовы ли заявления от господина и госпожи Делайе? – как-то внезапно официально спросил он.
Даже Дегроф на мгновение поднял брови. Делё посмотрел на него, как гиена на будущую жертву.
– Могу я взглянуть? – настаивал Ван-Ин, когда Делё не ответил на его вопрос. Он наслаждался дураком Делё, но на этот раз это была специальная тактика. Он все еще не был уверен, как подойти к Дегрофу-старшему.
Ханнелоре почувствовала, как Дегроф смотрит на нее. Косые лучи солнца заполнили комнату, и она знала, что они сделали блузку почти прозрачной.
Делё пробормотал неразборчивое проклятие и потянулся к своему дорогому портфелю.
– Ваше молчание заставляет меня предположить, что нет никакого прогресса, – сказал Дегроф.
«Боже, – подумал Ван-Ин, – это в мой огород». Делё вручил ему пачку бумаг.
– Не могу этого отрицать, господин Дегроф. Поэтому я здесь. Я думаю, что имеет смысл решить проблему с выкупом в первую очередь. Если что-то сегодня или завтра изменится, мы сможем подкорректировать наши действия.
– Хорошо, – фыркнул Дегроф. – И что же вы предлагаете?
Ван-Ин взглянул на первые строки официального отчета Делё, как на пустую трату времени и усилий.
– Госпожа Делайе будет здесь через минуту. Я предпочитаю видеть здесь обоих родителей.
Дегроф поморщился так, словно его ударило током. Делайе не мог поверить своим глазам. Его тесть не привык к тому, чтобы его кто-либо ставил на место. Но Ван-Ин не мог отступить. Он принял важное решение в ту ночь. Если он прав, Дегроф-старший скоро запоет другую песню. А если нет, то его ждет жезл регулировщика.
Напряженная тишина образовалась на террасе, пока Ван-Ин перелистывал доклад. Напыщенная проза Делё восхищала, это было необычно для него.
Во время праздников Бертран ходил кататься на коньках по четвергам и субботам на каток Будевейн-парка. В июле он был вынужден надеть роликовые коньки, потому что администрация считает слишком дорогим удовольствием держать ледовый каток в жаркую погоду. В четверг во второй половине дня он, как всегда, шел с другом, но в субботу утром пошел один. Он, как правило, возвращался в два часа дня. Случалось, он оставался и позже, но ни один из его родителей не беспокоился из-за этого.
В остальной части доклада описаны события от приема первого факса до прибытия полиции. Гипотеза его родителей, что Бертран был склонен к розыгрышам время от времени, стала несостоятельной после свидетельства водителя, который заметил замаскированный под патруль фургон и предоставил подробное описание Лонглегза.
Бертран лежал на кровати. Он задохнулся в теплом пледе, откинул его и снял футболку. Старик ушел за лимонадом. Бертран стал думать о том, что же с ним случилось.
Они сыграли три партии, его соперник не показался исключительно сильным. Он смотрел на фигуры на доске. Как этот человек мог играть, позволяя бить его в четыре хода. Может, он давал выиграть нарочно? Он репетировал свою стратегию.
Как бы то ни было, старик мог поставить ему мат в четыре хода, и то, что он проиграл, было слишком хорошо, чтобы быть правдой.
Шахматная доска завладела его вниманием в лучшем случае на пятнадцать минут. Затем он стал чувствовать себя неловко.
Он безнадежно дернул цепочку. Защитная лента под наручником стала его раздражать. Его запястье распухло от жары. Он кинулся на кровать и в отчаянии со слезами на глазах уставился на облака, что виднелись сквозь мансардные окна.
Последнее, что он мог сделать, – запаниковать. Он решил считать до ста и затем начал кричать, потом стал внимательно прислушиваться к звукам в доме. Может быть, старик уснул? Может быть, кончился лимонад и он пошел в магазин? Но почему он ничего не сказал? Бертран услышал разгоняющийся грузовик, где-то там шелестел ветер в кустах, и на крыше щебетали воробьи. Но в доме стояла жуткая тишина: ни шагов, ни скрипа, ни грохота посуды. Бертран допил теплый лимонад. Он был ужасен на вкус. Мальчик досчитал до семидесяти восьми, стоя посреди комнаты, как можно ближе к двери, потом сложил ладонь в виде рупора, поднес ко рту и начал кричать.
