Рут Ренделл - Поцелуй дочери канонира
Этого Вексфорду хватило, чтобы испортить удовольствие от книг. Пока он рассеянно проглядывал первую, раздался телефонный звонок. Шейла. Вечер четверга — обычное время ее звонка. Инспектор прислушался к голосу Доры, готовясь предаться любимой забаве — угадывать, о чем говорит Шейла, по тону жены: удивленному, счастливому, заинтересованному. Но сегодня ответы Доры не попадали ни в одну из привычных категорий. Он слышал в ее голосе горечь разочарования:
— О, дорогая!
И все более уныло:
— Но правильно ли это?
Вексфорд почувствовал на сердце какую-то тяжесть, будто в груди стало тесно. Он встал было из-за стола, потом снова сел и прислушался. Жестким холодным тоном, которого Вексфорд терпеть не мог, если так обращались к нему, Дора сказала:
— Думаю, тебе нужно поговорить с отцом.
Вексфорд взял трубку. И еще прежде, чем Шейла заговорила, он поймал себя на мысли, что голос Шейлы — самый чудесный из всех голосов, что ему приходилось слышать из женских уст. Чудный голос произнес:
— Мама на меня сердится. Думаю, ты тоже рассердишься. Я отказалась от той роли.
Какое облегчение, чудесное избавление! И вот в этом все дело?
— «Фрекен Жюли»? Полагаю, ты знаешь, что делаешь…
— Бог весть, папа, знаю я или не знаю… Дело в том, что я еду с Гасом в Неваду. Я отказалась от роли, чтобы поехать с ним в Америку.
XIV
Светящаяся на табло Кингсмаркэмского вокзала надпись сообщала, что в кассах действует экспериментальная схема обслуживания. Иными словами, вместо того чтобы удобно расположиться по два-три человека у каждого окошка, пассажиры теперь стояли в затылок между двумя натянутыми веревками, ничуть не лучше чем в Юстоне, где на перроне, от которого отходит манчестерский поезд, установили знак «Место для очереди». Ни информации о поезде, ни «Счастливого пути!», ни времени отправления — зато уверенное обещание очереди. Хуже, чем в войну. Вексфорд еще помнил войну — пусть смутно. Очереди были тогда в порядке вещей, но никто не заверял их официальной печатью.
Пожалуй, стоило поехать с Дональдсоном. Вексфорд не сделал этого, потому что движение по забитому машинами шоссе было бы сплошной нервотрепкой. А поезда в наше время едут быстро, в пробки не попадают, перед поездом не разроют дорогу, как то делают каждый уикенд на шоссе. Если не случится ураган или снежная буря, поезд прибудет по назначению.
В Кингсмаркэме инспектор купил газету и читал ее по дороге до Лондона. На вокзале Виктория он мог бы купить новую, чтобы отвлечь себя от мыслей о Шейле и обо всем, что случилось вечером. Но, с другой стороны, — если «Таймс» не помогла, поможет ли «Индепендент»?
Очередь не без изящества вилась по просторному залу. Пассажиры безропотно вставали в хвост. Очередь почти уже образовала замкнутый круг, и казалось, люди вот-вот возьмутся за руки и затянут «Доброе старое время». Но вот открыли проход, и путешественники не то чтобы ринулись, но заторопились, в нетерпении подталкивая друг друга, на перрон. Поезд был современный, новенький и блестящий. Вексфорд купил себе билет с местом. Он сел, развернул газету, и тут опять набежали мысли о Шейле, и в ушах зазвучал ее голос. Нежный звук этого голоса отозвался в душе Вексфорда болью.
— Ты возненавидел его еще до того, как увидеть!
Оказывается, она умеет браниться! Как шекспировская Катарина — странно, что эта роль ей так и не удалась.
— Не будь смешной, Шейла. Я никогда не настраиваюсь против человека прежде, чем встречусь с ним.
— Ну что ж, все когда-нибудь бывает впервые. Да я знаю, в чем дело. Ты ревнуешь! В этот раз у тебя для этого серьезная причина. Ты знал, что из прежних ни один для меня ничего не значил, даже Эндрю. Впервые в жизни я полюбила, и вот тут ты пришел в ярость. Ты почуял опасность, ты заранее ненавидел того, кого я полюблю. А почему? Да потому, что боялся, что я буду любить его больше, чем тебя!
Они и раньше часто ссорились. Оба легко заводились, выходили из себя, бурно выясняли отношения и через несколько минут уже не помнили, с чего начался спор. Но в этот раз все было иначе.
— Мы говорим не о любви, — сказал Вексфорд. — Мы говорим о здравом смысле и разумном поведении. Ты загубила лучшую роль из всех, что тебе до сих пор предлагали, ради того, чтобы тащиться к черту на рога с этим…
— Не смей! Не оскорбляй его!
— При всем желании не мог бы его оскорбить. Чем оскорбишь такого подонка? Этого пьяного матерящегося клоуна? Да самое грязное ругательство, какое я могу придумать, ему только польстит!
— О господи! Что бы я там ни унаследовала от тебя, я счастлива, что не твой язык! Послушай, отец…
Вексфорд разразился смехом.
— «Отец»? С каких это пор ты зовешь меня «отец»?
— Прекрасно, я никак не буду тебя звать! Послушай меня, ладно? Я люблю его всем сердцем! И никогда не покину его!
— Ты не на сцене в «Оливье», — сказал Вексфорд как можно более гадким тоном и, услышав, как Шейла задохнулась от гнева, продолжил: — И если ты не переценишь своего поведения, я сомневаюсь, что ты когда-нибудь очутишься там снова…
— Интересно, — сказала Шейла сухо (как много все-таки она взяла от него!), — ты вообще задумывался о том, как это необычно, когда взрослая дочь так близка с родителями, как были мы с вами, когда я вам звонила по два раза на неделе, постоянно заезжала… Ты никогда не задавался вопросом, почему так?
— Никогда. Я знал, почему это так. Потому что мы всегда любили тебя, были к тебе добры, ласкали тебя и избаловали до крайности, позволили тебе вытирать об нас ноги, и вот теперь, когда я собрался с духом, чтобы сказать тебе горькую правду — о тебе и этом мерзком маленьком недо…
Ему не удалось закончить фразу. Что бы он там ни намеревался объявить, для чего бы ни собирался с духом, он не добрался до этого, а теперь уже и забыл, что хотел сказать. Не успел он договорить слово, Шейла швырнула трубку.
Вексфорд понимал, что не стоило так разговаривать. Давным-давно от своей матери он слышал такую формулу раскаяния (очевидно, она была в ходу в годы ее молодости): «Беру назад все, что сказала!» Если бы только можно было отозвать назад все, что ты сказал! Произнес мамину волшебную фразу и стер оскорбления, зачеркнул насмешки, и будто не было тех пяти минут. Только не бывать этому, и никто лучше него не знает, что ни одно сказанное слово не пропадает, покуда не придет тот день, в который забывается все: и слова, и дела, и все, что было в человеческой жизни.
Телефон лежал у него в кармане. В поезде многие говорили по мобильным телефонам — по большей части, мужчины вели деловые разговоры. Еще недавно это было в новинку, теперь же — в порядке вещей. Он мог бы позвонить Шейле. Сейчас она, скорее всего, дома. Но услышав его голос, она сразу бросит трубку. Вексфорд, которого обычно не заботило, что подумают о нем другие, совсем не хотел, чтобы соседи по вагону увидели, какое лицо у него будет в этот момент.
Приехала тележка с кофе и вездесущими бутербродами — туг были и те, которые Вексфорд любил, в треугольных пластиковых коробочках. Все люди в мире — вернее, все, которые едят — делятся на две категории: на тех, кто, страдая, ест, чтобы успокоиться, и тех, кто от переживаний теряет аппетит. Вексфорд принадлежал к первой группе. Хотя инспектор завтракал и собирался вскоре съесть ланч, он все равно купил сэндвич с яйцом и беконом и благодарно съел, с надеждой думая о том, что в «Ройял Оук» его ждет такое, что немного отвлечет его от мыслей о Шейле.
В Крю инспектор сел в такси. Водитель знал о местной тюрьме все от и до. Где она находится, каковы особенности режима… Кого ему тут в основном приходится возить? — подумал Вексфорд. Не иначе посетителей — жен и подружек заключенных. Год или два назад здесь выдвигали предложение разрешить «супружеские свидания наедине», но на него благоразумно наложили вето. Секс закономерно находится в самом верху списка удовольствий, запрещенных в тюрьме.
Тюрьма оказалась довольно далеко за городом, она стояла, как рассказал таксист, в долине реки Уилок. Название «Ройял Оук», сообщил шофер тоном экскурсовода, происходит от старого дуба, давным-давно исчезнувшего, в ветвях которого однажды спрятался от врагов король Карл. Какой именно Карл, таксист не сказал, и Вексфорд позабавился тому, сколько таких деревьев росло и растет по всей Англии — наверное, их никак не меньше, чем кроватей, в которых спала Елизавета Первая. Одно точно такое дерево было в Черитонском лесу — поляна под ним служила популярным местом для пикников. Бедняга Карл, должно быть, потратил многие годы своей жизни, взбираясь на все эти дубы.
Огромная, бесконечная и тоскливая стена — определенно, самая длинная ограда в Средней Англии. Вокруг ни деревца. Местность, в которой расположилась эта кучка бурых краснокирпичных строений, была столь голой и пустынной, что название ее звучало как анекдот. «Королевская тюрьма «Ройял Оук»…
