Грехи наших отцов - Оса Ларссон
– Всё.
На этом разговор завершился. Но едва Рагнхильд успела положить телефон, как он зазвонил снова. На дисплее высветился незнакомый номер, зато голос Бёрье Стрёма Рагнхильд узнала сразу.
– Ммм… добрый день, – неуверенно начал он.
Рагнхильд и не собиралась ему помогать. Интересно, как этот красавчик будет выкручиваться при помощи одного только голоса и слов, не имея возможности воздействовать на нее своим неотразимым шармом?
– Я тут подумал… надо бы справить отцу гроб. И, поскольку вы тоже, наверное, озабочены сейчас примерно такой же проблемой… я имею в виду смерть вашего брата…
Он оборвал фразу. Рагнхильд терпеливо ждала, но продолжения не было.
– …Моего брата, – напомнила она.
– Да, я имел в виду… может, мы могли бы поискать вместе?
К собственному ужасу, Рагнхильд обрадовалась этому предложению, как девчонка.
Она сказала «да», но в следующий момент смутилась. Бёрье Стрём тоже считал, что в таком практическом вопросе лучше довериться женщине. Как и Улле. На месте Рагнхильд с тем же успехом могла бы оказаться другая.
Но она отогнала эту мысль. Ей было бы легче иметь помощника в таком деликатном деле. И на эту роль подходил один-единственный человек – Бёрье Стрём. Никого другого рядом с собой Рагнхильд попросту не могла представить.
«Это чистое безумие, – сказала она Господу. – А ты опять молчишь и смотришь, вредный старикашка».
Рагнхильд чувствовала себя лесным зверем, которого слишком долго держали в клетке. И вот теперь клетка открылась, и он делает первые пробные шаги на воле. Мир снаружи опасен, но единственное, чего хочет зверь, – поскорей убежать в лес на затекших лапах.
* * *Итак, она согласилась. Бёрье удивленно смотрел на телефон. Он все еще не верил в удачу, но надеялся на нее с самого начала, иначе не стал бы звонить. Снова подумал о ее шершавых руках и пропахшей костром куртке.
А потом вспомнил первые похороны в своей жизни. Отца там не было – к тому времени он уже пропал…
Октябрь 1962 года
В тот раз умерла бабушка Бёрье со стороны матери – рак желудка. В день похорон Бёрье и мать сели на утренний автобус до Эвертурнео.
Первый снег еще не выпал. Осень упорствовала, не сдавала рубежей, хотя луга давно были убраны, а картошка выкопана.
Сиденья в автобусе пахли пылью. Холодная морось за окном – как тысячи мелких серебристых иголок. Они проезжали знакомые места – развалины сталеплавильного завода в Кенгисе, небольшие фермы, бензозаправки ESSO. Дорога шла вдоль реки. Вода низкая. Вот-вот ударят морозы и ляжет лед.
Река течет от нищих к богачам. На севере берега круче. Почвы песчаные, с узкими полосками возделанной земли. Дома и сараи ниже, дворы меньше. Но по мере продвижения на юг побережье становится все более плоским, луга – бескрайними, дома – украшенными причудливой деревянной резьбой.
У матери три старших брата. Все они, как и бабушка с дедушкой, исповедуют лестадианскую веру в западном ее варианте.
Лестадианство делится на западное и восточное. «Западное хуже» – так формулируют различие между ними люди, не вдаваясь в богословские нюансы. Оно нетерпимо к суете мира. Поэтому в домах западных лестадианцев не увидишь ни цветов, ни гардин на окнах. Телевизоры и радио – тоже суета. Женщины носят длинные темные юбки и прячут волосы под платками, которые на праздники завязывают под подбородком. Мужчины не носят галстуков. Галстуки – это для тщеславных и беспечных. Зачем они тому, кто только и думает, что о жизни вечной?
На собраниях в церкви западные лестадианцы поют псалмы. У них высокие голоса, которые медленно выводят мелодии и почти всегда отстают от органиста. Проповеди бесконечны и очень серьезны.
Мать единственная в семье откололась от истинной веры. Она не ходит на церковные собрания, носит брюки и ничем не покрывает голову. У нее короткие волосы – какой грех! И зарабатывает она тем, что стрижет других женщин в салоне – грех вдвойне!
Когда Бёрье был маленький, жены маминых братьев иногда брали его на собрания в церковь. Это было ужасно. Мать до сих пор называет братьев «безгалстучные». Бёрье приходит в голову, что она никогда не рассказывает о своем детстве.
Он не хочет встречаться с мамиными братьями. Старший из них, Эркки, унаследовал лесо-земельное хозяйство, после того как пять лет назад умер дедушка Бёрье. С тех пор дядя Эркки стал в роду главным. Это признают все, у него нет необходимости напоминать.
Во время покоса вся семья, включая маму, берет отпуск и приезжает к нему на хутор помогать. Но Бёрье ни разу не слышал, чтобы дядя Эркки хоть кому-нибудь сказал «спасибо». Скорее наоборот, помощников и гостей держит за нахлебников. Бёрье видел, как дядя Эркки зашел на кухню в грязных ботинках, и одна из женщин, оказавшаяся проворнее остальных, тут же вытерла за ним пол.
Ест он тоже молча. Гости быстро работают ложками, потому что знают – когда дядя Эркки управится, остальные тоже должны быть готовы встать из-за стола и продолжать работу.
Средний брат Даниэль – преподаватель столярного ремесла. Он может выстругать модель быстроходного катера и вообще что угодно. И все время чем-то занят в своей мастерской.
Дядя Даниэль учит столярному ремеслу своих сыновей. Но не Бёрье, который стоит в стороне и глазеет, как девчонка, пока двоюродным братьям дозволяется поработать рубанком или лобзиком. В лучшем случае Бёрье доверяют самую несложную работу – типа вытащить гвоздь из старой доски и выпрямить его молотком.
Но самый ненавистный из маминых братьев – младший, дядя Хильдинг. Он живет в Кируне и работает на подъемнике на шахте. Кроме того, дядя Хильдинг – проповедник в лестадианской общине. У лестадианцев все проповедники – миряне, и не висят на шее у прихожан, как шведские священники.
Даже бабушка, когда была жива, боялась дядю Хильдинга и прятала перед его приходом все мирское и суетное. Вышитая скатерть заменялась простой. С подоконников убирались все статуэтки, шкатулочки и пеларгонии в горшочках. Картины снимались. На стенах оставались только свадебные фотографии. Коврики из магазина – грех; их бабушка заменяла на самодельные, тряпичные. Длинные шведские шторы – тоже
