Фридрих Незнанский - Волга впадает в Гудзон
— Был такой полковник там, в Чечне, — негромко произнес он. — Говорили, храбрый мужик и человек нормальный: зазря своих пацанов под пули не подставлял. Сам я с ним не пересекался, но слышал, будто бы под ним его собственный сын служил… Правда, недолго.
— Все правильно, — кивнул Валерий. — Память у тебя, как у слона, Костя… Ладно, поехали дальше. Я так понял, что хоть ты со Слепцовыми и не пересекался, но с кем-то из их окружения был знаком.
— Почему так думаешь? — В серых глазах Марушева мелькнула редкая для него искорка заинтересованности.
— Откуда бы ты иначе знал о том, что Слепцов-младший служил под началом своего отца, да еще недолго? — усмехнулся Померанцев. — О храбрости или там о человечности знать мог, а эту деталь — она не из тех, которые на войне имеют значение.
— Правильно мыслишь… Ишь ты! — Служивый откровенно улыбнулся и посмотрел на Валерия почти с восхищением. — Ну ладно. Все верно. Насчет сына я уже здесь, в Москве, услышал, поскольку двое наших, с которыми я училище кончал, служили у Слепцова. Я отца имею в виду. Тебя, ты говорил, «Союз офицеров-славян» интересует. Ну ребята эти одно время в нем были, там тогда специальное общественное объединение для спецназовцев создавалось.
— Часом, не «Россия»?
— В «Россию» его позже переименовали…
— Ну да, вероятно, после расследования по «красным бригадам»?
Марушев спокойно кивнул.
— И что эти твои однокурсники? — с безразличным видом поинтересовался Померанцев.
— А ничего, — покачал головой Служивый. — Оба еще до расследования оттуда выбыли.
— Причина?
— Ты, если бы подумал, и сам бы допетрил: не понравилось им там кое-что… В общем, один уехал к себе в Архангельск, на родину то есть. Второй бизнесом занялся, про Чечню постарались забыть.
— Давай я попробую «допетрить» другое — насчет того, что именно твоим друзьям не понравилось в «России», — предложил Померанцев.
— Объединение тогда называлось «Земля», — поправил его Марушев. — Ну попробуй!
Валерий вновь незаметно оглядел полутемный зальчик и наклонился через стол поближе к Служивому.
— Думаю, так: кое-кто с любовью к земле русской поначалу слегка перегнул палку, затем и вовсе активизировался. Проще говоря, не отказывался за славянскую идею в стрелялки поиграть — благо рука была набита…
Марушев некоторое время вдумчиво молчал, затем прищурил на Валерия глаза:
— Если тебе нужны доказательства, то у меня их нет. И вряд ли будут.
— Нет. — Померанцев вновь откинулся на спинку стула и покачал головой. — Доказательства собирать — это, друг мой Костя, не твоя задача, а уже наша… Судя по всему, ты в свое время знавал кое-кого из тогдашней «Земли», а ныне «России», и помимо своих бывших однокурсников… Верно?
— Разве что шапочно, — осторожно ответил Марушев.
— Ну память у тебя, как мы убедились, хорошая. Сейчас я дам тебе один списочек, а ты внимательно посмотри, не мелькнет ли в нем знакомая тебе харя.
Померанцев достал из внутреннего кармана пиджака сложенный вчетверо листок бумаги — результат нескольких дней немалого труда Филиппа Агеева, крутившегося в Калениках под видом человека, жаждущего купить там участочек — ну если уж не там, то по крайней мере в Ивановке. Интересовало его в соответствии с заданием Александра Борисовича Турецкого совсем другое: окружение семьи Слепцовых. Проще говоря, кто именно в последние дни бывал в их доме чаще остальных, помимо Александра Бурлакова.
В этой связи Валерием уже был вызван на следующее утро один из жителей Ивановки, дружок Александра. По словам разговорчивой соседки пропавшего мастера, одно время «постоянно мотавшийся» к Шурику. «Одно время» оказалось совсем недавним — примерно дней за десять до гибели Мансурова. Парня, работавшего на железнодорожной станции Каленики разнорабочим, звали Алексеем Турчинкиным. В остатке было еще четыре человека, — разумеется, без фамилий, зато с довольно внятными словесными портретами, в которые в данный момент и вчитывался, напряженно щурясь, Марушев.
Глядя на его лицо и отсутствующий взгляд в те моменты, когда он отрывал глаза от списка, Померанцев с невольной горечью подумал о том, что когда-то Служивый был хорошим офицером, если и по сей день не утерял навыка восстанавливать облик человека по словесному, надо сказать, не слишком детальному описанию. Что в конце концов доломало его — смерть родителей, не переживших отправки сына в Чечню? Бывшая и, судя по всему, горячо любимая жена, нашедшая себе другого, говорят весьма небедного, мужчину и бросившая Марушева, несмотря на то что роман их длился чуть ли не со школьных лет? Померанцев, общаясь с бывшим офицером Константином Георгиевичем Марушевым, никогда не касался тем, связанных с его личной жизнью, и представление о ней сложилось у него исключительно благодаря редким и обрывочным фразам, словно нечаянно вылетавшим у самого Служивого. Но этого было достаточно, чтобы понять, каким мраком окутала его когда-то недобрая судьба. Мраком, который не рассеялся до конца и по сей день.
— Я не уверен, — произнес наконец Марушев, — но номер два мне действительно кое-кого напомнил.
Он протянул листок обратно Померанцеву и процитировал наизусть: «Мужчина в военной форме, но без погон, возраст — сорок с небольшим, абсолютно лысый, глаза ярко-синие, рост приблизительно метр восемьдесят, телосложение нормальное»…
— Тот, который побывал у Слепцовых трижды, последний раз накануне взрыва и произвел на соседку впечатление своей ранней лысиной, — кивнул Померанцев.
— Он… — Служивый тоже кивнул. — Я когда-то побывал на парочке собраний «Земли»… Неудобно было просто так отказываться перед ребятами — ну и сходил два раза… Собрание, во всяком случае первое, вел как раз абсолютно лысый, но молодой офицер, майор кажется. Точно майор. И глаза у него были, по-моему, как раз синие, сверкучие такие. Словом, запоминающийся тип. Ребята потом в разговорах упоминали его фамилию и имя, но тут я не уверен. Фамилия, кажется, какая-то… рыбья: то ли Карпов, то ли Окунев. А имя вообще не помню… А ты говоришь — память у меня хорошая!
— Так ведь это когда было-то? — возразил Померанцев. — Лично я бы вообще все забыл!
— Ну так и я забыл. Кроме того, возможно, вообще ошибаюсь: мало ли на свете лысых и голубоглазых? Этот Карп… Слушай, вспомнил! Никакой он не Карпов, а, напротив, Карпухин!..
Пожалуй, впервые за все время их общения Валерий увидел на лице Марушева столь ясную и радостную улыбку.
— Точно Карпухин! Я вспомнил, как Витька… это один из моих… поначалу им восхищался: мол, майор Карпухин — то, майор Карпухин — се! — а после с Санькой из-за него поссорился, перед тем как свалить в свой Архангельск!
— Ты уверен? — спросил Померанцев.
— Теперь уверен… То есть уверен в том типе, а вот он ли наведывался к Слепцовым.
— Ну это мы быстро установим! — Валерий автоматически смял свою опустевшую банку из-под пива и поднялся. — В любом случае спасибо, Костя… До связи!
После ухода Померанцева Служивый еще какое-то время посидел в молчаливом одиночестве. Потом рассеянно потрогал две сторублевки, оставшиеся после ухода следователя, невесело усмехнулся и, поднявшись, медленно побрел к выходу из пивной. Деньги так и остались лежать на засаленной пластмассовой столешнице.
Регина легко подпрыгнула, вцепилась в нижнюю ветку березы и спустя несколько мгновений уже оседлала заранее присмотренную на нужной высоте другую ветвь — возле самого ствола. Она пребывала в самом лучшем из своих состояний, давно уже не переживаемых ею последние пару лет, и только сейчас поняла, как истосковалась по этой необыкновенной легкости во всем теле, азартному предчувствию несомненной удачи, когда все движения точны и ты точно знаешь, что все сделаешь как задумано, не промахнувшись ни на йоту. И твой верный друг, надежный ствол, не подведет, и рука не дрогнет. Радостное ожидание самого главного момента — когда ты, бог и царь в одном лице, вершишь главный суд над жертвой, определяешь для очередного жалкого отродья ответ на гамлетовский вопрос: «Быть или не быть?..»
А вот не быть! Так постановила она, Регина, а вовсе не трусливая дуреха Марка — еще одна в целом ряду перебздевших за свое ничтожное благополучие людишек, думающих, что решают все именно они. Мгновенное ощущение, охватывавшее Регину всякий раз, когда посланная ею пуля попадала в цель, стоило ста ночей с любым, самым гениальным мужиком в постели. Разве что кроме не забытого ею Валерия… Но о нем сейчас ни-ни!..
Регина нахмурилась, достала ствол с глушителем и плотнее прижалась спиной к стволу березы.
Прямо перед ней находился прекрасно освещенный квадрат томилинского двора, в данный момент абсолютно пустой. Будущая жертва в момент постройки позаботилась о ее, Регининых, удобствах, вырубив на пути между воротами и расположенным в противоположном конце двора гаражом все деревья.
