Хеннинг Манкелль - Китаец
— Вряд ли он одинок в своих воззрениях, — отозвался Лудин.
Оба умолкли. Обычно лодка держалась близко к берегу. Но на сей раз гребцы почему-то вывели ее на середину реки. Лудин спал. Эльгстранд тоже задремал. И проснулся, когда из темноты вынырнуло несколько лодок и ткнулось носами в обшивку бортов. Все произошло так быстро, что Эльгстранд толком не успел понять, что случилось. Вот беда, подумал он. Ну что бы гребцам держаться, как всегда, возле берега!
В следующую секунду он сообразил, что о случайном столкновении не может быть и речи. Люди в масках перепрыгнули к ним в лодку. Лудин, который открыл глаза и хотел было встать, тотчас рухнул от сильного удара по голове. Гребцы не пытались ни защитить Эльгстранда, ни увести лодку прочь. Эльгстранд понял, что все было подстроено.
— Во имя Иисуса! — воскликнул он. — Мы миссионеры, мы не желаем вам зла!
Человек в маске внезапно вырос прямо перед ним. В руке он держал не то секиру, не то молот. Взгляды их встретились.
— Пощади наши жизни! — взмолился Эльгстранд.
Человек снял маску. Несмотря на темноту, Эльгстранд сразу разглядел Саня. Его лицо было бесстрастно, когда он взмахнул секирой и раскроил Эльгстранду череп. Тело миссионера он столкнул за борт и секунду-другую смотрел, как оно плывет прочь. Один из его людей приготовился перерезать горло Лудину, однако Сань остановил его:
— Пусть живет. Пусть расскажет другим.
Сань забрал сумку с деньгами, перебрался в другую лодку. Остальные, в том числе и гребцы Эльгстрандовой лодки, последовали его примеру, бросив беспамятного Лудина одного.
Река неспешно несла свои воды. Разбойники бесследно исчезли.
Наутро лодку с по-прежнему бесчувственным Лудином обнаружили. Британский консул в Фучжоу взял миссионера под опеку и поселил в своем доме, пока он не восстановит силы. Когда Лудин немного оправился от потрясения, консул спросил, узнал ли он кого-нибудь из налетчиков. Лудин ответил отрицательно. Все случилось так быстро, они все были в масках, он понятия не имеет, что произошло с Эльгстрандом.
Консул долго размышлял о том, почему Лудина оставили в живых. Китайские речные пираты редко оставляли свидетелей своих налетов. Однако на сей раз сделали загадочное исключение.
Консул немедля связался с городскими властями и выразил протест по поводу трагического инцидента. Мандарин решил принять меры. И сумел отследить разбойников до деревни к северо-западу от реки. Правда, их там уже не было, поэтому мандарин наказал их родню. Всех обезглавили без суда и следствия, а деревню сожгли дотла.
Означенные события возымели драматические последствия для дальнейшей миссионерской деятельности. Лудин впал в глубокую депрессию и не решался покинуть британское консульство. Немало времени прошло, прежде чем он настолько окреп, что смог вернуться в Швецию. Лица, отвечавшие в Швеции за миссионерскую работу, приняли нелегкое решение до поры до времени не посылать миссионеров в Китай. Все знали, что случившееся с братом Эльгстрандом есть часть мученичества, вполне возможного для миссионеров, работающих в отдаленных краях. Если бы Лудин вновь стал работоспособен, дело обстояло бы иначе. Но человек, который только плакал и почти не выходил из дома, отнюдь не опора для продолжения деятельности.
Миссию закрыли. Девятнадцати обращенным китайцам предложили перебраться к немецкой или американской миссии на берегах Миньцзян.
Отчеты Эльгстранда о миссионерской работе отправили в архив, и никто ими не интересовался.
Через несколько лет после отъезда Лудина в Швецию разряженный китаец прибыл со своими слугами в Кантон. Это Сань вернулся в город, скрытно прожив некоторое время в Ухане.
По пути Сань делал остановку в Фучжоу. Слуги ждали на постоялом дворе, а он отправился на то место у реки, где похоронил брата и Ци. Зажег курительные палочки и долго сидел на живописном взгорке. Негромко разговаривал с мертвыми, рассказывал о теперешней своей жизни. Ответа не получал, но все равно не сомневался, что они его слышат.
В Кантоне Сань снял домик на окраине, далеко от имений иностранцев и от кварталов, населенных обычной китайской беднотой. Вел непритязательную, уединенную жизнь. Те, что спрашивали его слуг, кто он такой, слышали в ответ, что живет Сань на проценты и все свое время посвящает учению. Сань всегда вежливо здоровался с людьми, однако от близкого общения воздерживался.
Свет в его доме всегда горел допоздна. Он продолжал писать о том, что с ним случилось после самоубийства родителей. В заработке Сань не нуждался, поскольку денег в Эльгстрандовой сумке оказалось более чем достаточно для той жизни, какую он теперь вел.
При мысли, что это были деньги миссии, он испытывал огромное удовлетворение. Так он отомстил за то, что христиане долго его обманывали, норовили внушить, что есть справедливый Бог, для которого все люди равны.
Минуло много лет, прежде чем Сань завел себе новую женщину. Как-то раз, когда, по обыкновению, он отправился в город, Сань заметил молодую девушку, которая шла по улице в сопровождении отца. Он пошел следом, узнал, где они живут, а потом поручил доверенному слуге навести справки об отце. Как выяснилось, тот был чиновником невысокого ранга и состоял при одном из городских мандаринов; Сань понял, что, с точки зрения отца девушки, будет вполне подходящим женихом. Он осторожно начал искать знакомства с ним, был представлен и пригласил его в один из лучших чайных домов Кантона. Немного погодя чиновник пригласил его к себе домой, и он впервые встретился с девушкой, которую звали Те. Он нашел ее приятной, а когда она перестала робеть, то оказалась еще и разумной.
Еще через год, в мае 1881-го, Сань и Те поженились. В марте 1882-го у них родился сын, назвали ребенка Го Сы. Сань без устали любовался малышом и впервые за много лет радовался жизни.
Но злоба в нем не уменьшалась. Все больше времени он отдавал тайному обществу, которое стремилось изгнать белых людей из страны. Бедность и страдание на родине не смягчатся, покуда белые чужаки распоряжаются чуть не всеми доходами от торговли и навязывают китайцам ненавистный дурман под названием опиум.
Шло время. Сань становился старше, семья росла. Вечерами он часто сидел один, читал объемистый дневник, который продолжал писать. Теперь он дожидался, когда дети подрастут, смогут понять и, возможно, однажды сами прочтут его книгу.
За пределами его дома призрак нищеты по-прежнему бродил по улицам Кантона. Время еще не пришло, думал Сань. Но когда-нибудь могучая волна неизбежно сметет все это.
Сань продолжал жить своей скромной жизнью. И большую часть времени посвящал детям.
18
Я Жу любил вечерами сидеть один в своей конторе. Высокое здание в центре Пекина, где он занимал весь верхний этаж с огромными панорамными окнами, глядящими на город, было в эти часы почти безлюдно. Только охранники на нижнем этаже да уборщики, а больше никого. В приемной ждала секретарша, госпожа Шэнь, она оставалась столько, сколько он желал, порой, если надо, до рассвета.
В этот декабрьский день 2005 года Я Жу исполнилось тридцать восемь лет. Он был согласен с западным философом, некогда писавшим, что в этом возрасте мужчина достигает середины жизни. Многие из его друзей тревожились, потому что под сорок старость ощущалась как легкий, но холодный ветерок в затылок. Для Я Жу такой тревоги не существовало. Еще студентом Шанхайского университета он решил не тратить понапрасну время и силы на тревоги о том, с чем все равно ничего поделать нельзя. Ход времени непредсказуем и капризен, его не победишь. Человек может сопротивляться ему, лишь стараясь расширить время, использовать его, но не пытаясь упразднить его бег.
Я Жу уткнулся носом в холодное стекло. Он всегда держал низкую температуру в своем просторном офисе, обставленном стильной мебелью в черных и темно-красных тонах. И в холодное время года, и в жару, когда на Пекин налетали песчаные бури, в комнатах было ровно семнадцать градусов. Так он чувствовал себя комфортно. И всегда был склонен к холодным раздумьям. Делать дела и принимать политические решения — это своего рода состояние войны, где главное — холодный расчет и рациональность. Не зря его прозвали Те Цянь Лянь, то бишь Холодный.
Были и такие, что считали его опасным. Верно, несколько раз, когда был помоложе, он терял самообладание и причинял людям физический ущерб. Но теперь такого не случалось. Его ничуть не трогало, что он способен внушать страх. Куда важнее, что он более не терял контроль над гневом, который порой переполнял его.
Время от времени Я Жу спозаранку покидал свою квартиру через потайную дверь. Тогда он смешивался с людьми — большей частью пожилыми — в близлежащем парке и сосредоточенно занимался гимнастикой тайцзи, чувствуя себя крохотной незначительной частичкой огромной безымянной людской массы. Никто не знал ни кто он, ни как его имя. Это словно очищение, думал он. Вернувшись домой и вновь обретя тождество, он как бы набирал силу.
