Дарья Дезомбре - Призрак Небесного Иерусалима
Маша уже не помнит, кто выиграл ту партию в шахматы. Но помнит, что этот день можно было обозначить как «День № 1» из бессчетной череды дней, продолжающихся до настоящего момента. В тот день у Маши появилась цель. Из двух версий убийства отца она выбрала вторую, наименее реальную. Ведь заказное убийство было почти банальным в конце девяностых. А вот редкость маньяка придавала убийству ту исключительность, по которой, по Конан-Дойлю, его можно было вычислить. То есть оставалась надежда – найти. Всего-то и нужно было: понять. Понять, чтобы наконец избавиться от страшной картинки, отпечатавшейся намертво (какое подходящее случаю слово!) в памяти и от которой она еще долгое время просыпалась ночью в холодном поту, чтобы сначала сказать себе самой – это сон. А потом снова погрузиться в кошмар, вспомнив, что сон – правда.
Маша оторвала взгляд от отцовской фотографии, встала, собрала библиотечные книжки в огромный продуктовый пакет, взяла ключи от машины отчима и уже собралась выходить. И вдруг метнулась обратно в комнату, к компьютеру, чтобы проверить один адрес. Был, был человек, который точно мог ей помочь! И как же она не додумалась до этого раньше?!
* * *Надвигалась гроза, и совсем ясно это стало именно в больничном парке: замолчали в предчувствии неладного птицы, старые деревья вытянулись, как перед боем, вдоль подъездной аллеи, и светло-желтое здание клиники в ее глубине чуть светилось по контрасту с тьмой, надвигающейся с юга. Маша выбежала из машины и, не распробовав душного воздуха, зашла в прохладный холл больницы, где с тихим гулом работал кондиционер.
– Я хотела бы видеть профессора Глузмана, – поздоровавшись, сказала она девушке на регистратуре.
– Вам назначено? – строго спросила девушка.
– Нет.
Девушка набрала внутренний номер, послушала и положила трубку:
– К сожалению, это вряд ли возможно. Профессор Глузман сейчас не в лучшей форме, и…
– Мне необходимо его видеть, – твердо сказала Маша, вынула свой стажерский пропуск, как положено, с печатями ГУВД и продемонстрировала регистраторше. Девушка нахмурилась, а Маша внутренне сжалась – это был ее первый опыт оказания давления с помощью удостоверения.
– Сейчас вас проводят, – сухо сказала девушка.
До палаты Глузмана Машу довела молчаливая медсестра – и слава богу: Маша никогда бы не смогла сама найти нужную дверь в бесконечном коридоре, белом и безликом, как в каком-нибудь фантастическом триллере. Медсестра постучала и, услышав: «Войдите!» – отступила в сторону, дав Маше пройти. В комнате было полутемно – Глузман, с коленями, прикрытыми пледом, и в пижамной куртке, сидел лицом к окну, нервно оглаживая плед и явно завороженный картиной за стеклом: дождь еще не начался, но поднялся ветер, крутя по дорожке, окружающей больницу, летнюю пыль и тополиный пух.
– Добрый день, – сказала Маша, мягко прикрыв за собой дверь. Глузман повернулся к ней, и она испугалась: взгляд у профессора был абсолютно пуст и оттого страшен.
– Привет! – произнес он и улыбнулся, показав белоснежные искусственные зубы. Улыбка получилась жутковатой, Маше пришлось сделать над собой усилие, чтобы улыбнуться в ответ. Она не была уверена, что Глузман ее узнал.
– Илья Яковлевич, – начала она осторожно. – Я Маша, подруга Иннокентия. – Глузман кивнул. Молчание затягивалось, и Маша рискнула: – В прошлый раз мы говорили о Небесном Иерусалиме, помните? Вы были правы, он действительно убивает их только в тех местах, которые связаны с Горним Градом. Он ищет грешников – и находит. Но проблема в том, что я не могу понять, по какому принципу? И пока мы не поймем, что у него за система нумерации, мы его не поймаем… – Она замолчала, ожидая профессорской реакции. Глузман вдруг ухмыльнулся и поманил ее пальцем к себе. Маша осторожно подошла и наклонилась. И услышала тихое хихиканье.
– Как ты думаешь, – прошелестел ей прямо в ухо профессор, – какие на твой счет у Инносенцио сексуальные фантазии?
Маша отшатнулась и сказала, запинаясь:
– Илья Яковлевич, мы с Иннокентием друзья детства. Какие фантазии?!
Глузман вновь захихикал, откинувшись на кресле:
– Ах, ну, конечно, детская дружба! Сей невинный цветок часто скрывает чудовищ! – Глаза у Глузмана уже не были пустыми – в них вздымалось, набирая силу, безумие. Маша начала отступать к двери, но он медленно катился следом, продолжая смотреть ей в глаза и хихикать.
– А у вас, барышня, есть фантазии? – Голос звучал вкрадчиво, почти ласково. – Или ваше поколение, барышня, оскоплено на фантазии, а также на элементарную логику и интеллект? Да ведь ты просто идиотка!!! – Глузман сорвался на крик. Но Маша уже распахнула дверь, откуда вбежали медсестра и санитары, будто стоящие наготове в коридоре.
«Наверное, у них тут повсюду камеры», – подумала отстраненно Маша, наблюдая, словно в дурном сне, как медперсонал скручивает Глузмана, медсестра пытается попасть иглой в вену, а тот уже переходит на визг и все не отрывает от нее страшного взгляда. «Мытари!» – кричит он, и Маша, будто очнувшись, выбегает наконец из палаты и бежит по коридору. – «Мы-та-ри! – несется ей вслед. – Не блудить, но мытарствовать!»
Дрожащими руками она открыла машину, захлопнула дверь и сидела пару минут, пытаясь отдышаться и глядя, как снаружи, под грохот первых грозовых раскатов, хлынул летний дождь, прибивая пыль, пригибая ветки с мгновенно ставшей блестящей под струями воды листвой, барабаня по лобовому стеклу машины. Маша прикрыла глаза: уже второй человек за последние сутки называет ее дурой. Это своеобразный рекорд, подумалось ей. Скорее всего, они правы. Так же, как был прав вчера мой начальник, обозвав ее извращенкой. Всё так. Но как извращенка – извращенца она сможет понять преступника. То, что Андрей не способен воспринять мозгом здорового опытного сыскаря, она, Маша, сумеет. Выйти на темные тропы чужого безумия и отыскать его там, пусть даже в результате ее место окажется в палате рядом с Глузманом. Она должна сделать это. Должна. Иначе папа погиб зря.
Уже спокойным жестом Маша забрала волосы в хвост и тронулась сквозь стену летнего ливня. И если бы обернулась, то увидела бы в окне силуэт спеленутого, как дитя, Глузмана, тоскливо провожающего ее глазами.
* * *Подошла Машина очередь, и она протянула библиотекарше несколько «нарытых» в картотеке заявок. Маша подождала, пока та их внимательно прочитает, чтобы добавить:
– Меня интересуют все книги по средневековой русской литературе, а лучше – сами средневековые тексты.
Библиотекарша взглянула на нее исподлобья:
– Мы не выдаем всего в зале. Книги надо заказывать.
– Я согласна.
Библиотекарша кивнула:
– Раскольничьи тексты вас интересуют?
– Вероятно, – неуверенно сказала Маша. – Хотя они, наверное, уже неактуальны.
– Ну, актуальность средневековых текстов вообще понятие спорное, – справедливо заметила библиотекарша. – Но раскольников до революции в России было тридцать процентов от населения страны. Это немало. Да и сейчас они существуют, имеют свои действующие церкви, приходы…
Маша подняла на нее обведенные темными кругами глаза:
– Правда? А я всегда считала их исключительно частью истории…
Библиотекарша хмыкнула, а Маша сказала:
– Тогда, если можно, и эти тексты тоже.
И Маша отошла, приготовившись к долгому ожиданию. И не заметила, как заснула за столом, рядом со степенными, весьма научного вида дамами в буклях. Проснулась она оттого, что кто-то мягко тряс ее за плечо. Библиотекарь выложила перед ней стопку книг: «Книга о вере», Захария Копыстенский, «Часослов», что-то еще… Дала расписаться за каждую (что Маша проделала абсолютно автоматически) и, отходя, посмотрела с жалостью: видно, приняла за абитуриентку. Маша с ожесточением протерла глаза и взялась за первую книгу в стопке. Прочла название.
Ей показалось, что она еще спит, и огромный читальный зал качнулся у нее под ногами.
Андрей
Андрей и не заметил, как на город после грозы опустились сумерки. Кабинет постепенно пустел, телефоны уже не надрывались, и на Петровке наступили блаженные для трудоголиков часы: в тишине было проще думать, проще анализировать поступившие за день результаты экспертиз и протоколы допросов. Андрей шумно выдохнул, потянулся, открыл форточку, откуда тотчас же хлынул прополощенный дождем воздух, поставил чайник. Тот уже начал закипать, когда хозяйственные приготовления Андрея (закидывания в несвежую чашку заварки и куска сахара) были прерваны телефонным звонком.
– Яковлев, слушаю, – ответил Андрей, заливая заварку кипятком.
– Добрый вечер, – раздался знакомый вежливый до колик голос Иннокентия. – Извините, что отрываю, но я волнуюсь за Машу.
Андрей медленно поставил чайник прямо на бумаги.
– Да?
– Вы ей не дозвонились?
Андрей почувствовал, что краснеет.
