Стивен Соломита - Взмах ножа
Афтаб Квази, он же Музафер, и Джонни Катанос ехали в «тойоте», зарегистрированной на имя Джейн Мэтьюс, накрытые тем же самым ливнем, сквозь который пробирался «бьюик» Мудроу.
— Проклятый дождь, — раздраженно сказал Музафер, — вечно дождь и холод. Теперь понятно, почему европейцы так стремились к завоеваниям. На все готовы ради тепла и солнца.
Они добрались уже до южного района Гринпойнта — это всего в миле от дома, который у них именовался «операция „Раввин“», — с тем чтобы изучить окрестности свалки химических отходов. В то время Гринпойнт был самым страшным местом в Нью-Йорке: количество убийств на тысячу жителей там превышало показатели таких опасных районов, как Гарлем, Бедфорд-Стейвезант или Южный Бронкс. Население — когда-то здесь поселились итальянцы и поляки — разделилось на две части. Одна состояла из рабочих, которые жили в благоустроенных домах по восточной стороне бульвара Мак-Гиннес. На другой стороне правили пуэрториканцы. Преступления приходилось фиксировать то и дело и там, и там, но пуэрториканцы, которым было куда труднее и с работой и в быту — когда семья большая, прокормить ее сложно, а тут еще и дом вот-вот рухнет, — шли на разбой чаще и легче.
Но прежде всего Гринпойнт был индустриальным районом, хотя там большие заводы, как и в других городах Новой Англии, отсутствовали. В Гринпойнте молодому предпринимателю приходилось сражаться за успех. Трех- и четырехэтажные кирпичные здания выполняли самые разнообразные функции: в них располагались склады древесины, фабрики по пошиву одежды и другие, где изготавливали оборудование для канализации; бумажные фабрики, десятки транспортных компаний, готовых к перевозке тысяч тонн товаров, поступающих в Нью-Йорк ежедневно. Владельцы этих предприятий обычно были выходцами из Канарси или Куинс-Виллидж, затем наследовали предприятия отца и приходили к выводу, что в колледже им больше нечего делать. Но стремились они к тем же высотам, что и выпускники престижных университетов, каждой весной толпами атаковавших деловой Манхэттен, и влияние их было особенно сильным в той части Гринпойнта, где Музафер и Джонни собирали разведывательные данные. Хотя жилых домов здесь почти не было, улицы, по которым медленно продвигался Музафер, наполняла тьма людей. Однако к семи вечера они опустели: все эти капиталисты, каждый день борющиеся за существование, возвращались на окраины, к себе домой.
— Ты что, совсем спятил?
Дождь утих. Мудроу стоял у газетного киоска у стации метро и орал на расстроенного сержанта Виктора Драбека.
— Да ладно, не сходи с ума. — Драбек был крепыш, небольшого росточка, и рядом они смотрелись, как холодильник с огнетушителем.
— Ты привел меня к слепому. Видно, ты такой же несмышленый, как первокурсник в академии. Объясни, каким образом слепой может опознать кого-то по фотороботу?
— Я не знаю. Ты говорил про самые людные места. Говорил? Здесь ходит уйма народу. Может, ему повесить портреты на свой стенд?
— Да? А что, если эти ублюдки увидят свои рожи? Да они смоются в один миг в Лос-Анджелес, Чикаго, Детройт, где их никто не ищет. Вот что я тебе скажу: это они убили Рональда Чедвика. Вот эти, с картинок. Они убили и племянника Риты. Он был хороший малый, но вот болтался там, где не следовало. И я обещал Рите, что из-под земли этих подонков достану. А теперь хватит болтать и помоги мне.
Драбек — а он чувствовал себя как ребенок, которого отчитал отец, — долго что-то мямлил, пока не заметил своего избавителя в старом черном «плимуте», стоявшем на приколе неподалеку.
— А может, Мерфи спросить? Давай спросим Мерфи.
— Какого еще Мерфи? — застонал Мудроу.
— Вон того, в такси. Он здесь сто лет работает.
Мудроу, присмотревшись, согласился с доводом Драбека. Морщинистый старик ссигарой в зубах за рулем незарегистрированного такси наверняка знает всех жителей округи.
— Только не встревай, — сказал Драбек, — старик он дрянной. Лицензию на извоз у него отобрали лет пятнадцать назад, когда он избил члена городского совета. С тех пор работает без прав.
Мерфи сидел неподвижно, словно не замечая приближения полицейского, но как только Драбек — а он был в форме — наклонился к его окну, завопил:
— Лучше пристрелите меня, чтоб я не мучился. Вытащите из машины и пристрелите как собаку. Сколько можно приставать? Вы и не можете ничего больше. Что, привязаться больше не к кому? Ты хоть однажды какое-нибудь дело раскрыл? Где ты был, когда две недели назад латинос приставил пистолет к моей голове и забрал всю выручку? Ты привел его ко мне, чтобы я опознал? А кого ты вообще застукал? Был такой случай? Нет! Забудь, сказал ты мне, об этом латиносе. Слишком много развелось преступников. Много развелось потому, что все вы пристаете к старикам вроде меня, вместо того чтобы заниматься делом. Надо, наверное, гуталином вымазаться, чтоб вы отстали.
— Заткнись, — сказал Драбек хрипло, — а то получишь и прибавки не попросишь. Мы тут ищем кое-кого, и тебе придется нам помочь. Мы ищем серьезных преступников, Мерфи. Убийц.
— Да? И кого они убили?
— Они убили друга моего друга, — вмешался Мудроу, садясь в машину, чтобы показать Мерфи изображение Джонни Катаноса и всей шайки.
Мерфи несколько секунд смотрел на фотографии.
— По-моему, видел вот эту, но не уверен. — Он взял в руки портрет Терезы. — В зеркало не очень-то и рассмотришь.
Мудроу, не ожидавший немедленного результата, спокойно кивнул.
— Ты помнишь, когда ты ее видел?
— Нет, конечно. Когда? Когда-то.
— Ладно, оставь себе картинки. Мой телефон на обороте. Если увидишь кого-нибудь, сразу звони. Я, может, наскребу пару сотен для того, кто поможет.
— Пару сотен? — Мерфи еще раз, и уже иначе, как того и ожидал Мудроу, посмотрел на изображения преступников. — Можешь быть уверен. Буду смотреть в оба.
— Слушай, Мерфи, — перебил Драбек, толкнув сержанта в бок локтем, — а как твоя война с голубями? Есть успехи?
Мерфи тут же просиял:
— Тараканы в перьях. Вот они кто. Голуби переносят больше заразы, чем крысы и тараканы, вместе взятые. Ты знаешь об этом? — Последняя фраза была адресована Мудроу.
— Да, я читал об этом в газетах, — спокойно ответил Стенли, — грязные птички.
— Ну так вот, я подошел к этому научно. К их истреблению, я хочу сказать. Процент попадания равен примерно тридцати трем. Если не верите, посмотрите в радиатор.
— Мы верим, — сказал Мудроу, — а как это у тебя получается?
— А так. Эти подлые птахи ждут, пока ты подъедешь к ним совсем близко, и улетают прямо из-под колес. Верно? Даже если газануть в последний момент, все равно улетают. Сначала я пытался тихо подъехать и сильно газануть, но они все равно ускользали. Как будто знали, что вот я сейчас на педаль нажму. Может, у них какой-нибудь свой радар есть или еще ерунда какая. В общем, я прямо бесился, пока не придумал, как их провести. Теперь я подкрадываюсь, и одна нога у меня на тормозе, а другая на газе, и кажется, что я торможу. А в последний момент я убираю ногу с тормозов и расплющиваю этих гаденышей так, что только перья летят. У меня уже четыре крыла висят на радиаторе. Можешь взглянуть.
Музафер в третий раз объезжал квартал и не видел каких-либо признаков оцепления или охраны объекта. Он привык сосредоточиваться, когда собирал информацию, чтобы не пропустить ни одной детали, но, изумившись беспечности американцев, заговорил.
— Никого, — заметил он.
— Ну, и замечательно. — Джонни улыбался во весь рот.
— Но это же безумие. Будь мы в Израиле, я бы заподозрил засаду. Даже европейцы выставили бы солдат. В Европе знают, на что мы способны, и защищаются, как умеют. Американцы, похоже, ничего не боятся, кроме негров. — От волнения он постукивал пальцами по рулю, а голос его звучал все громче. — Поверь, Джонни, меня бесит эта беспечность. Они думают, что мы какие-то ублюдки. Над нами можно смеяться, над нашим акцентом, цветом кожи, над нашими угрозами, которые кажутся такими нелепыми.
— Да что ты разошелся? — спросил Джонни, не меняя выражения лица. — Ну, дураки они. Ну, и что? Может, они думают, что океан способен спасти от всех бед на свете. Что бы они там ни говорили, нам же лучше. Правильно?
— Пошли они со своим океаном.
Джонни повернул голову и впервые за все время посмотрел на своего собеседника. Такой взгляд пробирал до печенок, и Музафер это чувствовал на себе.
— Знаешь, ты красивый, когда злой. А злой ты всегда.
Музафер все думал, как ответить, но ни один вариант не подходил.
Он вспомнил о предложении Джонни во время вечеринки. С одной стороны, грек прав. Женщины им не нужны. Они с Катаносом без них обойдутся. Музафер представил, как они вдвоем переезжают из города в город, каждый раз оставляя за собой ужас и разрушения. Все казалось ему так логично, так ясно. В самом деле, пройдут годы, прежде чем кто-нибудь набредет на их след.
