Александра Маринина - Я умер вчера
– Не могу, Борис Витальевич. Я ведь выезжал на эту кражу, я помню, как хозяин квартиры был напуган. Неспроста это. Что-то там не так.
– А я тебе говорю: забудь! – Гмыря повысил голос и пристукнул кулаком по столу. – Это все спектакль для идиотов. Хозяин был напуган? Я на тебя посмотрю, когда ты придешь домой и увидишь взломанный замок. Ты, видать, психологию в школе милиции плохо учил, во всем пытаешься увидеть логически обоснованный злой умысел. А у людей еще и эмоции есть, самые разные эмоции, которые возникают по самым разным поводам, и они бывают такими сильными, что человек просто не справляется с ними. Я вот сколько раз таких людей видел: сидит весь белый, руки трясутся, губы дрожат, глаза бегают, взгляд безумный, аж заикается от ужаса, а что оказалось? Оказалось, у него за спиной телефон громко зазвонил. В кабинете, видите ли, два аппарата было, один аппарат он видел, а второй – нет, и когда раздался громкий звук непонятно из какого источника, испугался. У этого человека, понимаешь ли, особенность такая, он громких резких звуков не переносит. Нервная система у него так интересно устроена. Я первое время ловился на это, как салага. Вижу, допрашиваемый испугался на ровном месте и десять минут в себя прийти не может, начинаю судорожно искать то ключевое слово, на которое он так отреагировал, и с этой стороны к нему подлезаю, и с той, и чуть ли не про детские воспоминания с ним разговариваю. Колю его, стало быть, по всем правилам науки. Психологические ловушки ему ставлю. Пытаюсь на слове поймать. Несколько часов на это неблагодарное дело убиваю, а потом оказывается: телефон. Всего-навсего. А я-то уж размечтался было, как этот человек сейчас из моего кабинета в наручниках выйдет, как, значит, я его одним мановением руки из простого свидетеля сразу в главные подозреваемые определю. Фиг тебе. А все оттого, что психологию с физиологией в расчет не брал. Так что повторяю тебе, Игорь, про кражу забудь. Выкинь ее к чертовой матери из своей красивой головы и отрабатывай тех, кто имел реальные основания бояться огласки материалов, которые мы нашли в квартире у Готовчиц.
Оказавшись ближе к вечеру на Петровке, Игорь Лесников столкнулся в коридоре с Настей, которая шла из туалета, держа в одной руке наполненный водой графин, а в другой – две мытые чашки, с которых робко капала вода.
– Ася, ты с Гмырей работала когда-нибудь? – спросил он, резко разворачиваясь и идя с ней рядом.
– Работала.
– Он вообще как? Нормальный?
– Более чем. Только он о детях своих очень печется и при каждой возможности старается с работы пораньше уйти, чтобы с ними побыть. А так хороший мужик. Тебе должен понравиться.
– Почему это? – подозрительно спросил Лесников, которому Борис Витальевич Гмыря ну просто совсем не нравился.
– А он из оперов, в розыске лет пятнадцать отпахал и только недавно ушел на следствие. Он нашу душу хорошо понимает и к нарушениям не цепляется. Это тебе не Костя Ольшанский. Костя даже Аль Капоне смог бы посадить только за неуплату налогов, а у Гмыри этот гангстер долго не потрепыхался бы. Аналогия понятна?
Они вместе вошли в Настин кабинет. Настя достала из шкафа полотенце и принялась вытирать мокрые чашки, а Игорь молча стоял посреди комнаты, раскачиваясь на носках.
– Чего ты молчишь? – спросила она. – Говори уж, не мучайся.
– Ты помнишь мои первые впечатления от Готовчица?
– Помню. Ты говорил, что он был очень напуган.
– А свои собственные впечатления от него ты помнишь?
– Конечно. Борис Михайлович ужасно чего-то боялся. Мы с тобой оба это видели и оба строили по этому поводу какие-то догадки. А потом выяснилось, что Готовчиц заметил за собой слежку, и это его здорово испугало. Он решил, что сошел с ума, что у него мания преследования, оттого и нервничал. Ты что, все забыл?
– Да нет…
Игорь еще немного покачался на носках, потом все-таки сел, пододвинув стул к самому окну. Настя знала за ним такую привычку: он не любил находиться в физической близости к другим людям, всегда старался стоять или сидеть как можно дальше от собеседника, а если это не удавалось, он начинал злиться и почти терял самообладание. Во всяком случае, соображал он в таких условиях явно хуже.
– Гмыря считает, что факт взлома и проникновения нужно выбросить из логической цепочки, – сказал он наконец. – Это звено мешает. Он говорит, что его включили в цепь намеренно, чтобы нас дезориентировать.
– Гмыря – толковый человек и опытный следователь, – осторожно заметила Настя, не зная, как реагировать на слова Лесникова. – Если он так чувствует, к этому стоит прислушаться. У него много чего за плечами.
– Гмыря не допросил Готовчица сразу после обнаружения трупа его жены. Ты помнишь, мы с тобой еще удивились этому, когда в первый раз приехали к Борису Михайловичу?
– Помню. И что?
– Если он такой толковый и опытный, как он мог так поступить? Это же верх непрофессионализма: не допросить мужа убитой. Почему он так сделал? Почему отпустил Готовчица домой?
– Не знаю. Может быть, торопился по каким-то делам. А может быть, у него не было оснований его подозревать и Гмыря просто проявил человечность и не стал терзать человека, только что опознавшего труп своей жены. Я не понимаю тебя, Игорь. Тебя что-то мучает?
– Да.
Он резко повернулся к Насте.
– Да. Мне не нравится Гмыря. И мне не нравится, как он ведет следствие. Он пытается увести нас от правильной версии и рассказывает какие-то байки, которым грош цена в базарный день. Он хочет, чтобы мы не занимались кражей. Он лепит мне какую-то чернуху о необыкновенной хитрости преступников, которые заранее спрогнозировали ход наших рассуждений и пытаются им управлять. Я ему не верю.
Настя вздрогнула. Как все знакомо! И ей приходилось через это проходить, когда она понимала, что рядом – чужой, рядом тот, кто хочет помешать, сбить с толку, навредить. Но ей бывало и труднее, чем сейчас Игорю, потому что всякий раз это был кто-то из своих, близких. Кто-то из отдела, из тех, с кем каждый день пьешь кофе и треплешься о пустяках, кого просишь о мелких одолжениях, кому сочувственно отдаешь последнюю таблетку от головной боли и последнюю сигарету из пачки. А Гмыря… Что ж, Гмыря работает в прокуратуре, ни у нее, ни у Игоря нет с ним никаких личных отношений. Конечно, это противно. Но хотя бы не больно. Не дай Бог Игорю пережить такую боль, как довелось Насте этой зимой.
– Ты помнишь дело Платонова два года назад? – внезапно спросил Лесников.
– Еще бы. Такое не забудешь.
– Мне его друг сразу понравился. Как-то проникся я к нему. Он такой серьезный был, доброжелательный и профессионал отличный. А оказался предателем. И я, как дурак, утешаю себя мыслью, что раз Гмыря мне сразу не понравился, то, может быть, я ошибаюсь.
– Игорь, в таких делах советчиков не бывает. Ты или веришь человеку, или не веришь, вот и все. Это вопрос твоей собственной интуиции, и кто бы что ни говорил – никого не слушай. Слушай только себя. Окажешься прав – молодец, ошибешься – сам виноват. Ты собираешься поговорить с Колобком об этом?
– Я?
На лице у Лесникова проступило такое изумление, что Настя невольно улыбнулась.
– Да ты что! Я и тебе-то сказал только потому, что ты тоже занималась Готовчицем. Думал, может, ты что-нибудь дельное подскажешь.
– Я могу тебе сказать только одно: Готовчиц лжет. Я еще не знаю точно, в чем именно, но какую-то неправду он нам пытался всучить. Колобок разрешил мне покопаться в этом, но пока успехов никаких. Если что надумаю, поделюсь с тобой.
– А как насчет взлома? Ты тоже считаешь, что он не имеет отношения к убийству Юлии?
Настя поставила локти на стол и обхватила голову руками. Почему такие простые и привычные слова вдруг стали для нее мучительно сложными? Сказать: «Да, я тоже так считаю», или: «Нет, я так не думаю»? Она ничего не считает и ничего не думает, она ни в чем не может быть уверена, потому что весь мир в последние месяцы стал каким-то ирреальным, неправдоподобным, неправильным. Она теперь постоянно сомневается, сомневается во всем, даже в самых простых вещах, и она совершенно утратила способность принимать решения. Превратилась в безвольную амебу, тупо выполняющую приказы, производящую минимально необходимые действия, не имеющую собственного мнения и мечтающую только об одном: остаться в одиночестве и тишине. Наверное, она больна. Ей нужно лечиться, а не изображать из себя великого сыщика. Тоже мне, мисс Марпл в молодые годы.
– Я не знаю, Игорь, – медленно сказала она. – Я ничего точно не знаю. Может быть, прав Гмыря, а ты ошибаешься и напрасно его подозреваешь. Может быть, прав ты, а Гмыря – предатель. Все может быть. Ни одну возможность исключать нельзя.
– Да, Каменская, – разочарованно протянул Игорь, – зря я на тебя понадеялся. Не годишься ты в советчики в острых ситуациях.
