Ю Несбё - Немезида
— Но не мог же он говорить ей что-то шепотом с расстояния более чем в метр.
— Нет, однако вполне мог делать это на так называемой личной дистанции, которая составляет от метра до сорока пяти сантиметров. Ее соблюдают в общении с друзьями и приятелями. Но, как видишь, Забойщик и Стине Гретте нарушают и эту границу. Я померила расстояние — всего лишь двадцать сантиметров. Это означает, что они находятся в пределах интимной дистанции. При этом люди оказываются настолько близки друг к другу, что даже не могут держать в постоянном фокусе все лицо собеседника. Кроме того, они обязательно чувствуют его запах и даже ощущают тепло тела. Эта дистанция обычно зарезервирована за теми, кого любишь, а также за членами семьи.
— Хм, — скептически хмыкнул Харри. — Я, конечно, в восторге от широты твоих познаний, но не забывай, что эти двое находятся сейчас в особенно драматической ситуации.
— Как раз это-то и хорошо! — Беате была в таком восторге, что казалось, не держись она за подлокотники кресла, так бы и взлетела. — Без особой на то нужды люди никогда не нарушают те границы, о которых говорит Эдвард Холл. А Стине Гретте и Забойщику это как раз и не нужно.
Харри потер подбородок:
— О'кей, продолжи-ка мысль.
— Я думаю, Забойщик знал Стине Гретте, — сказала Беате. — Причем хорошо.
— Ладно, ладно. — Прикрыв лицо руками, Харри заговорил сквозь пальцы. — Итак, Стине была знакома с профессиональным банковским грабителем, который осуществляет прекрасно спланированный налет, после чего убивает ее. Ты ведь понимаешь, к чему нас приводит подобное заключение, не так ли?
Беате кивнула:
— Я сейчас же проверю, что мы можем отыскать на Стине Гретте.
— Прекрасно. А после этого мы потолкуем с тем, кто был с ней на чрезвычайно интимной дистанции.
Глава 18
Прекрасный день
— Неприятное место, — сказала Беате. — У меня прямо мурашки по коже.
— Когда-то здесь у них был один известный пациент — Арнольд Юклерёд, — откликнулся Харри. — Он говорил, что здесь помещается мозг больного чудовища — психиатрии. Так значит, тебе ничего не удалось накопать на Стине Гретте?
— Нет. Безупречное поведение. По банковским счетам не похоже, чтобы у нее были денежные проблемы. Кредитными карточками пользовалась не часто — что в магазинах одежды, что в ресторанах. Никаких выигрышей на скачках или других признаков пристрастия к азартным играм. Самое экстравагантное из того, что мне удалось установить, — поездка прошлым летом в Сан-Паулу.
— А с мужем что?
— Да все то же. Солидный, здравомыслящий человек.
Пройдя за ворота психиатрической лечебницы Гэуста, они оказались на площадке, окруженной массивными зданиями из красного кирпича.
— Напоминает тюрьму, — сказала Беате.
— Генрих Ширмер, немецкий архитектор девятнадцатого века. Тот самый, что проектировал тюрьму «Ботсен», — пояснил Харри.
Вышедший им навстречу санитар отвел их в регистратуру. У него были неестественно черные — вероятно, крашеные — волосы, да и выглядел он не санитаром, а скорее музыкантом джазового ансамбля или художником-дизайнером. Что вполне соответствовало действительности.
— По большей части Гретте сидит, уставившись в окно, — рассказывал он, пока они шли по длинному коридору, ведущему к отделению Г-3.
— Он в состоянии разговаривать? — поинтересовался Харри.
— Да, вполне… — За свою вороную прическу, придававшую ему небрежный вид, санитару пришлось выложить целых шесть сотен. Откинув одну из падавших на лоб прядей, он с прищуром посмотрел на Харри сквозь стекла массивных очков в роговой оправе, на взгляд Холе, придававших ему вид настоящего «ботаника». Хотя в сочетании с прической они призваны были производить прямо противоположное впечатление на людей понимающих.
— Коллега имеет в виду, достаточно ли Гретте здоров, чтобы с ним можно было говорить о жене, — вмешалась Беате.
— Попытайтесь, — равнодушно отвечал санитар, возвращая прядь на место. — Если у него опять начнется приступ, ничего не выйдет.
Харри не стал спрашивать, как им узнать, что начинается приступ. Дойдя до конца коридора, санитар отпер дверь с глазком.
— Его что, приходится держать под замком? — спросила Беате, осматриваясь в просторной светлой комнате.
— Нет, — отрезал санитар и, не вдаваясь в дальнейшие объяснения, указал на одинокую спину в белом халате, возвышавшуюся над придвинутым вплотную к окну стулом. — Я буду в дежурке слева по коридору. Предупредите, когда соберетесь уходить.
Они подошли к сидящему на стуле пациенту. Он не отрываясь смотрел в окно и при этом правой рукой что-то черкал в блокноте. Движения были медленные, угловатые и какие-то механические, как будто ручку держала не живая человеческая рука, а клешня робота.
— Тронн Гретте? — осведомился Харри.
Он не узнавал обернувшегося к ним человека. Гретте был острижен наголо, лицо осунулось, а вместо дикого блеска в глазах, испугавшего их в тот вечер на теннисном корте, их встретил спокойный и пустой, но при этом пронзительный взгляд, которым он, казалось, смотрел сквозь них. Харри и прежде приходилось видеть подобное. Так выглядели после нескольких недель отсидки заключенные, впервые отбывающие срок. Инстинктивно Харри чувствовал, что сидящий перед ними человек находится в том же состоянии. Он отбывает свой срок.
— Мы из полиции, — сказал Харри.
Гретте медленно перевел на них взгляд.
— Речь идет о налете на банк и вашей жене.
Гретте наполовину прикрыл глаза; сейчас у него был такой вид, будто он старался сосредоточиться и понять, о чем говорит с ним Харри.
— Вы разрешите задать вам несколько вопросов? — громко спросила Беате.
Гретте медленно кивнул. Беате придвинула стул и села.
— Вы можете рассказать нам о ней? — попросила она.
— Рассказать? — Голос был скрипучий, как плохо смазанная дверь.
— Да, — подтвердила Беате и ласково улыбнулась. — Нам хотелось бы знать, какой была Стине. Чем она занималась. Что любила. Какие у вас с ней были планы. Ну и все такое.
— Все такое? — Гретте посмотрел на Беате. Затем отложил ручку. — Мы хотели завести детей. Вот такие были планы. Искусственное оплодотворение. Она надеялась, что будут близнецы. «Двое и еще двое», — постоянно твердила она. Двое и еще двое. Мы как раз должны были начать. Как раз теперь. — Его глаза налились слезами.
— Как раз теперь?
— Кажется, сегодня. Или завтра. Какое сегодня число?
— Семнадцатое, — сказал Харри. — Вы ведь долго были женаты, не так ли?
— Десять лет, — отозвался Гретте. — Если бы они не захотели играть в теннис, я бы не настаивал. Нельзя заставлять детей любить то же, что нравится их родителям, верно? Может, они предпочли бы ездить верхом. Верховая езда — это же прекрасно.
— А что она была за человек?
— Десять лет, — повторил Гретте и снова отвернулся к окну. — Мы встретились в восемьдесят восьмом. Я как раз начал изучать BI — бизнесинтеллект, а она училась в выпускном классе ниссенской гимназии. Самая лучшая девушка из всех, кого я встречал. Говорят, что лучшая женщина — та, которая досталась не тебе, или та, которую уже забыл. Но со Стине мне повезло. И я никогда не прекращал считать ее лучшей. Мы с ней съехались после месяца знакомства и были вместе каждый день и каждую ночь на протяжении трех лет. И все же я не верил своему счастью, когда она согласилась стать Стине Гретте. Разве это не странно? Если кого-то сильно любишь, кажется невозможным, чтобы так же сильно любили и тебя. Ведь должно быть наоборот, верно?
На подлокотник стула упала слеза.
— Она была доброй. Сейчас немногие способны оценить в человеке это качество. Она была верной, надежной и всегда ласковой. И мужественной. Если ей чудились внизу чьи-то голоса, а я в это время спал, она всегда сама вставала и выходила в гостиную. Я говорил ей, чтобы она будила меня: а вдруг там действительно взломщики? А она только смеялась: «Тогда я угощу их своими вафлями, и ты проснешься — ты ведь всегда просыпаешься от запаха вафель». Я и вправду всегда просыпался, когда она пекла вафли… да.
Он глубоко вздохнул, втянув воздух носом. За окном в такт порывам ветра грустно качались, будто махали руками, голые ветви берез.
— Ты должна была бы сейчас печь свои вафли, — прошептал он и попытался засмеяться, однако вместо смеха получился всхлип.
— А друзья у нее были? — спросила Беате.
Гретте все еще всхлипывал, и ей пришлось повторить вопрос.
— Она любила побыть одна, — сказал он. — Может, из-за того, что была единственным ребенком в семье. Она всегда ладила с родителями. И потом, мы с ней были всем друг для друга. Никто больше нам не был нужен.
— Может, у нее все же был кто-то, о ком вы не знали? — настаивала Беате.
