Юлиан Семенов - Противостояние
— Не допускаю возможности такого рода чуда, — жестко ответил Тадава. — Не сходится с материалами, нами собранными (слово «нами» он нажал), ибо Григорий Милинко отправлялся в отпуск не из госпиталя, а после возвращения в свою часть. Вы, вероятно, не обратили внимания на строчку из письма Игоря Северцева: «Он торопится»…
Костенко пролистал дело, нашел письмо, пожал плечами:
— Вы побили меня. Предложение снимаю.
— А я считаю, что снимать ваше предложение нельзя. Если мы (он снова нажал), тщательно изучив архивы военторгов, служб тыла, получим дату выписки Милинко из госпиталя, его возвращения в часть и отъезда в отпуск, соотнесем это с ритмом сражения за Бреслау, могут открыться какие-то новые, неожиданные аспекты поиска.
«МВД СССР, УГРО, Костенко.
Заведующая обувным отделом универмага № 3 Закурдуева Надежда Романовна сообщила, что в конце октября передала Петровой черные полусапожки иркутской обувной фабрики. Та подарила ей банку красной икры и два килограмма мяса — в знак признательности за услугу. В тот же день Петрова сделала заказ на летние босоножки, желательно красного цвета, типа «танкетки», однако за ними не пришла, поскольку поступили эти туфли на базу лишь в конце ноября. Из пассажиров, выявленных нами, летевших одним рейсом с Петровой и Милинко в Москву, никто не мог вспомнить чего-либо существенного. Крабовский позвонил в Угро, спрашивал вас, просил передать, что веревка была промазана салом, узел был завязан «парашютно» и был, по его словам, разработан немецкими десантниками из абвера, высаживавшимися в Норвегию и на Крит в 1941 году.
Майор Жуков».
Костенко прочитал телеграмму дважды, молча протянул ее Тадаве, резко поднялся с кресла, походил по кабинету, снял трубку телефона, присел — по старой своей привычке — на краешек стола, набрал номер:
— Митя, ты еще не улетел?
— Улетел, а что? — хмыкнул Степанов.
— Слушай, а где этот доктор?
— Пауль?
— Да.
— На аэродроме.
— Ты с ума сошел! Когда у него самолет?
— А что случилось?
— Мне необходимо его увидеть.
— Бери машину и жарь, успеешь, там в буфете «посошок» будет.
— А ты?
— Я с ним так напровожался в Доме литераторов, что к машине подойти страшно.
Пауль, окруженный добрым десятком коллег, восседал во главе стола. Глаза его — за толстыми стеклами очков — блестели счастливо, хотя лицо было таким же, как и позавчера, на поминках Левона, бледным, чуть даже синюшным.
Костенко он узнал сразу же, налил ему шампанское, протянул:
— На дружбу!
Костенко шампанское выпил, не садясь, наклонился к Велеру:
— Пауль, у меня к вам пятиминутный, но очень важный разговор.
— Пожалуйста, — ответил тот, — с радостью помогу, если только по моей части.
— По вашей, — сказал Костенко и, взяв Велера под руку, отвел в сторону под явно неодобрительными взглядами советских коллег доктора.
— Что-нибудь случилось? — спросил Велер.
— Случилась мысль, — ответил Костенко, чуть усмешливо.
— Не понял?
— Я подумал вот о чем: могут быть в ваших архивах документы на власовцев — тех, кто дрался вместе с гитлеровцами в Бреслау?
— Во Вроцлаве, — снова поправил его Пауль, но потом, на мгновение задумавшись, поправил себя: — Хотя по отношению к тому моменту мы вправе сказать Бреслау… Думаю, что такие архивы могут быть.
— Следующий вопрос. Часть власовцев состояла из уголовников — как тех, кого судили за бандитизм у нас, так и некоторого количества головорезов, арестованных криминальной полицией рейха за пьяные драки в общественных местах… Такого рода уголовные дела — с отпечатками пальцев и показаниями обвиняемых — уничтожались гитлеровцами, когда этих гадов отправляли на фронт, или нет?
— У гитлеровцев ни одна бумажка не уничтожалась, — с уверенностью ответил Пауль. — Ни одна.
— Пауль, — Костенко достал из кармана конверт. — Здесь один лишь палец. Один отпечаток. Других у меня нет. Речь идет о кровавом преступнике. О волке. Знаете, как волк режет стадо? Он слепо бежит сквозь, разрывая горло всем, кто стоит на пути, всем без разбора, а берет себе в добычу лишь одну тушу. Этот человек — волк, страшнее даже, — повторил Костенко. — Вы можете посмотреть такого рода дела? На уголовников? Или надо обращаться официально?
— Само собой разумеется («зельбстферштендлих» — первое слово Пауль произнес по-немецки), было бы лучше официальное обращение, мы немножечко бюрократы в этом смысле…
— Ну, мы бюрократы во всех смыслах, — усмехнулся Костенко, — нас не переплюнешь, однако я приехал к вам, не согласовывая это с моими начальниками. Каждый день дорог, Пауль, речь идет о преступлении, вернее, о нескольких зловещих преступлениях. И еще: может быть, вы сможете посмотреть в архивах абвера — не случалось ли в их специальных командах разрабатывать особые узлы…
— Узлы? Что такое узлы?
— Узел — это когда завязывают веревку. Есть морской узел, есть альпинистский, есть парашютный, есть диверсантский, есть туристский.
— Да, знаю, — ответил Пауль. — Я понимаю, это очень важно, я, конечно, сразу же займусь этим… Но как передать? Вы сможете приехать ко мне?
Костенко вздохнул:
— А вы?
— С удовольствием, только пришлите вызов…
— И билет оплатим, — обрадованно ответил Костенко. — Но если что-нибудь появится особо интересное — срочно звоните мне, вот моя карточка.
Пауль внимательно прочитал карточку, удивился:
— Полковник, кандидат юриспруденции… Почему мне не сказали, что вы такой большой начальник, я бы держал с вами язык за зубами, а то ведь бранился.
— Брань — визитная карточка честного человека, который болеет за дело, дорогой товарищ… И дайте-ка мне ваш телефон, от нас звонить дешевле, не хочу вас вводить в разор.
— Считаете, что немец — скупердяй?! — рассмеялся Пауль, протягивая Костенко свою карточку.
— Считаю, что немец расчетлив, и мне это в нем очень нравится: никаких иллюзий, все оговорено заранее, нет помех для дружбы.
Пауль позвонил Костенко назавтра, ночью, домой.
— Владислав, записывайте имя… Но вообще вам надо прилететь сюда… Палец принадлежит Николаю Ивановичу Кротову, уроженцу Адлера. Адрес — Горная, 5. Отца зовут Иван Ильич, мать Аполлинария Евдокимовна, урожденная Нарциссова. До ареста криминальной полицией был приписан к воинскому подразделению 57/7. Это шифр одной из спецгрупп абвера.
4
В Адлере шел дождь. Северный Кавказ — это тебе не Сухуми, хотя, казалось бы, всего четыреста верст разницы.
«Километров, — машинально поправил себя Костенко. — «Верста» — больше, хотя, бесспорно, слово значительно эстетичнее, чем «километр», и никто меня не упрекнет за это в лапотничестве. «Верста» — поэтика, Пушкин в углу возка, укутанный медвежьей полостью, столбы полосатые, снег, не присыпанный черной гадостью, бесшумно изрыгиваемой высокими трубами…»
Капитан Месроп Сандумян, встретивший Костенко, — в форме, с двумя медалями на груди, — вытянулся, начал было почтительно рапортовать, но Костенко остановил его:
— В машине, товарищ, в машине, здесь не надо.
Пассажиры у трапа недоуменно смотрели на штатского, перед которым тянулся капитан, а Костенко этого страсть как не любил, намерился было Сандумяна отчитать, но одернул себя, подумав, что парень хотел как лучше, горец, у него свои представления о встрече начальства, ничего не попишешь, не надо все и всех строгать под один столб. Горцы встречают с помпой, а у нас, наоборот, встреча — сдержанна. Люди неторопливо прикидывают: кто пожаловал, как смотрит, во что одет, хмур — весел, бел — черен. Зато провожают — если пришелся по душе — от чистого сердца, так уж напровожаются, что память останется надолго.
— Вы не сердитесь, — еще мягче, в машине уже, сказал Костенко, — у меня, видите ли, идиосинкразия к рапортам, хотя под погонами живу четверть века и превыше всего на земле ценю нашу с вами военную касту…
Сандумян удивился:
— Но ведь каста — плохо, товарщ полковник.
— Меня зовут Владислав Николаевич… Каста плохо, если она замкнута. Наша с вами каста открыта. Впрочем, вы, видимо, правы, слово я выбрал не совсем удачное. Англичане нашли более точное — «клуб». Ничего, а? «Мы — члены одного клуба». Очень, по-моему, достойно звучит… Ну рассказывайте, что у вас нового было за время моего полета?
— Доклады… Итак, товар… Словом, Владислав Николаевич, Горной улицы у нас более не существует, снесли ее по генплану реконструкции побережья, там теперь строят два санатория. Отец Кротова, в прошлом учитель черчения, умер в шестьдесят первом году, мать — в шестьдесят втором. Их сын числится пропавшим без вести с осени сорок первого. В сорок четвертом году они взяли из приюта ленинградскую сиротку, дали ей свою фамилию, вырастили, зовут Галина Ивановна Кротова, медицинская сестра в Ессентуках, имеет трех детей, муж работает агрономом, отзывы о семье положительные. Алексей Кириллович Львов, выпускник института народного хозяйства, сокурсник Анны Петровой, о котором показал родственник Петровой, штурман дальнего плавания, действительно работал главным бухгалтером в нашем рыболовецком кооперативе, но уже как три года перебрался в Краснодар, возглавляет там плановый отдел на мясокомбинате…
