Сержант милиции - Иван Георгиевич Лазутин
— Я не курю.
Не понять было Северцеву, почему лицо Захарова после этого стало суровее и сосредоточеннее.
В планшете следователя оказался специальный зажим, которым Захаров закрепил мундштук. Он закрепил его так, чтобы не стерлись следы пальцев.
К расческе сержант подбирался, словно к спящей змее, которая может смертельно укусить, если ее взять не там, где полагается. В эти минуты Северцев не только разговаривать — дышать боялся. Он не представлял ясно, для чего Захаров делал все это, но понимал, что это нужно.
Рассматривая расческу на солнце, Захаров обнаружил на ее плоских боках серые извилистые узоры, оставленные чьими-то потными пальцами.
— Ваша? — обратился он снова к Алексею.
— Нет, — ответил Северцев, не подозревая, сколько радости и надежд доставил он сержанту и этим своим отрицательным ответом.
В планшете следователя нашлось место и для расчески. Как и мундштук, она была закреплена торцами в особом зажиме.
Захаров решил вызвать служебную машину и до ее прихода не прикасаться к платку и бечевке. Опустившись еще ниже к земле, он заметил, что трава в бурых накрапах.
— Кровь, — сказал Захаров и, сорвав несколько таких травинок, положил их в блокнот.
Закончив предварительный осмотр и сфотографировав место преступления, он написал на листке бумаги номер телефона майора Григорьева и подал его Северцеву.
— Звонить умеете?
— Умею, — с готовностью ответил тот, стараясь хоть этим помочь сержанту.
То, что Северцеву следовало сообщить Григорьеву, после того как созвонится с ним, было написано на том же листке: «След найден. Жду у Оленьего вала. Захаров».
Когда Алексей ушел, Захаров сел на траву и закурил. В эти минуты он походил на золотоискателя, который после долгих и мучительных поисков золотоносного места напал наконец на такую жилу, где драгоценный металл лежит в крупных самородках. Так аппетитно Захаров курил только на войне, в передышках между боями. Только тогда, в войну, все было по-иному. Такого вон пруда, набитого загорелыми ребятишками, которые с птичьим гомоном барахтались в воде, он в те дни нигде не встречал. Вместо непрерывно проплывающих с тихим шелестом красивых «зисов» в сорок четвертом и сорок пятом по разбитым дорогам, надрывая слух, грохотали тракторы-тягачи с пушками на прицепе, мощные танки с десантом на броне, «катюши». И не «Беломорканал» из модного портсигара, а моршанскую или бийскую (крепкую, как все сибирское) махорку из атласного вышитого кисета, подаренного ему в сорок четвертом году шефами-школьницами, когда лежал в госпитале, курил тогда он.
Захаров размечтался. Все вокруг было мирное, не фронтовое, а вот настроение каким-то маленьким отзвуком, тонким. отголоском напоминало те далекие, отгремевшие боевые будни. Отдавшись воспоминаниям о прошлом, он сидел до тех пор, пока перед ним не появилась высокая фигура Северцева. Почему он очутился перед ним, сержант вначале не понял. Он впал в секундное забытье — так с ним уже бывало и раньше, когда он переутомлялся. Врачи объясняли это контузией.
Вскоре пришла служебная машина. Из нее вылезли Григорьев, Гусеницин и Зайчик. Последним вышел широкоплечий, небольшого роста, парень с овчаркой.
При виде собаки («ищейка!») у Северцева пробежали по спине мурашки.
У проводника собаки было скуластое монгольское лицо, черные как смоль стриженые волосы и раскосые глаза.
Ни о чем не расспрашивая, майор молча, с озабоченным лицом присел на корточки и принялся рассматривать платок, бечевку, траву. Все молчали. В уверенных движениях Григорьева было нечто тайное, непостижимое для других.
— Ясно, ясно, — проговорил он и, встав, отряхнул руки. — Пускайте собаку.
Монгол дал понюхать овчарке носовой платок, издал при этом особый гортанный звук — это была команда «След!», — и собака, покружив вокруг березок, рванулась в глубь рощи, к прудам, почти касаясь кончиком носа земли.
Монгол время от времени издавал какие-то гортанные звуки, его широкие скулы еще больше обострились, раскосые глаза горели, и Северцеву казалось: не будь сейчас собаки, монгол сам поведет людей по невидимому следу.
Григорьев, Гусеницин и Зайчик поспешили за собакой. Захаров и Северцев остались на месте — так распорядился майор.
Минут через десять вернулся запыхавшийся Зайчик и сказал, что след оборвался у стоянки такси недалеко от главного входа в парк Сокольники. Переводя дыхание, он закончил:
— Майор приказал ждать вторую собаку.
Когда след старый или затоптан, собака зачастую теряет его или сбивается на ложный след. В таких случаях для проверки пускают другую собаку — контрольную.
Передав приказание, Зайчик круто повернулся и побежал в сторону парка Сокольники.
Вскоре на шоссе остановилась милицейская «Победа», и из нее с рыкающим львиным клокотаньем выпрыгнула лобастая, с темной спиной овчарка.
Собаку держал высокий пожилой человек с длинным и узким лицом. Его тонкие руки, которые свободно болтались в широких рукавах белого кителя, еле справлялись с нетерпеливым псом. Северцев боязливо отступил за березу и вышел из-за нее только тогда, когда из «Победы» грузно вывалился старшина Карпенко. От его широкой груди, крепких рук и рыжих усов на Северцева повеяло силой и спокойствием.
Овчарку звали Палах. Это был красивый пес с внушительным экстерьером. После того как ему дали понюхать носовой платок, он тоскливо завизжал, покружился на месте, как и первая ищейка, и повел к шоссе. Проводник еле успевал за ним. У кромки шоссе Палах повернул назад и, никуда не сворачивая, повел своего хозяина вначале к прудам, а потом свернул к Сокольникам.
Захарову становилось ясно, что грабители бежали врассыпную, чтобы в случае поисков сбить со следа.
Пока сержант думал, что же предпринять, если и этот след оборвется, прибежал Зайчик. Обливаясь потом, он скороговоркой сообщил:
— И эта привела к стоянке такси. Майор приказал все забрать и идти к нему.
Захаров еще раз окинул взглядом место преступления, аккуратно завернул обнаруженные предметы в пергамент и направился к парку. Только теперь он почувствовал голод и усталость. Сзади покорно плелся Северцев. Лицо его было утомленное и безразличное.
Недовольные потерянным следом, собаки досадно повизгивали. Палах то бросался к лесу, то тянул своего проводника назад и, извиваясь между машинами, всякий раз подводил к «Победе», стоявшей в стороне от других машин. Растерявшийся шофер — он был молод и, как видно, новичок в своем деле — сидел в кабине и, озираясь по сторонам, не знал, что делать: терпеливо ждать пассажира или подобру-поздорову убираться с этого места порожняком.
Майор заметил волнение шофера и
