Анджей Выджинский - Время останавливается для умерших

— Скажу завтра, в семь утра, — повторяет Броняк. Он все еще стоит перед зеркалом и рассматривает свое ставшее неузнаваемым лицо.

— А те триста долларов ты мне дашь сегодня?

— Завтра, в семь утра.

— Не веришь мне? — спрашивает Моника.

— Не чирикай, — говорит Броняк.

Майор Птак входит в комнату Витека.

Поручик сидит за письменным столом. Увидев майора, тут же вскакивает. Он удивлен — майор впервые позволил себе войти, не постучав.

— Меня не было три дня, — говорит майор, — а вернувшись, я узнаю интересные вещи. Где капитан Вуйчик?

— Как раз три дня назад ему удалось найти «симку», которую Броняк угнал в Старогарде.

— Добро. Но «симка» меня не интересует. Я хочу узнать, где сам капитан.

— Пан капитан не хочет уезжать из Щецина. Он просил меня передать это вместе с известием о машине, но вас уже не было в управлении. Капитан уверен, что Броняк по-прежнему в Щецине. Я лично сомневаюсь, чтобы оставленная в городе машина свидетельствовала о том, что Броняк тоже там. Он просто не мог бросить ее где попало и потому спрятал на стоянке…

Майор нетерпеливо хрустит пальцами.

— Отправьте телефонограмму капитану Вуйчику. Завтра он должен явиться в управление. Делом Броняка, учитывая его специфику, займется другой отдел.

С тех пор как мне удалось наткнуться на «симку» Шыдлы, я окончательно потерял покой. А тут еще телефонограмма Витека и приказ майора!

Изо дня в день мне все более ускоренными темпами приходилось осваивать город. Я сутками мотался по улицам, переулкам и вокзальным перронам, заглядывал в самые подозрительные места, в третьеразрядные рестораны и кафе. Тем временем сержант Клос несколько дней рыскал по предпортовому району, прочесывая улицы Гданьскую и Васко да Гамы.

Каждый день утром и вечером я лично изучал донесения из всех портовых городов, из бесчисленного количества отелей. Но никому пока не удалось выйти на что-нибудь такое, что могло бы меня заинтересовать.

А в довершение этот проклятый дождь! Я весь будто набряк сыростью. В тот самый день, впрочем, я решил, что дождь непременно прекратится к полудню и поэтому договорился встретиться с Клосом не где-нибудь в забегаловке, а прямо на углу аллеи Пястов и улицы Нарутовича. Он опоздал на десять минут и появился усталым и подавленным. Он тоже болезненно переживал наши неудачи.

— Ты подумал о том, что со мной будет, когда я вернусь домой? — спросил сержант.

— Боишься жены?

— Она мне отравит целый месяц. Хорошая женщина, но чертовски любит болтать. Жужжит, как оса. Только осу можно отогнать, а сделать то же самое с женой я бы лично не отважился. Уж как начнет в понедельник, так будет брюзжать до…

Меня удивило, что сержант стал вдруг так много говорить. В последнее время он был особенно молчалив и хмур. Я подумал, что у него есть сообщение и поважнее, коли он начал издалека.

— Павел, — неожиданно произнес он, когда мы уже шли под дождем вдоль аллеи. Третьего Мая. — Из управления пришла телефонограмма.

Вот оно что! Я догадался, что в этом послании для меня нет ничего приятного.

— Нас отзывают в Варшаву. Майор сам подписал приказ… Я сейчас опоздал, потому что покупал билеты в спальный вагон.

— Покупал билеты?

— Да, поскольку знаю… знаю, что ты поедешь.

— Ну, что ж, поедем. Объясним майору, как здесь обстоят дела, и послезавтра вернемся.

— Нас уже не отпустят. Что ты будешь объяснять?

— Броняк еще здесь. Я уже понял его методы. Если бы он действительно хотел уехать, то сказал бы сторожу на стоянке, что останется в Щецине. А поскольку он собирался остаться, то сказал, что уезжает. Это его почерк.

— Майор не любит этих, как он выражается, «интуитивных улик».

— Франек, он где-то здесь. Наверняка. Я это чувствую на улицах, в закусочных, в порту. Иногда даже оборачиваюсь, потому что мне кажется, что я слышу его дыхание, его шаги. Вижу отражение его лица в витринах. Я вчера сидел в ресторане, и меня не покидало чувство, что несколькими минутами раньше Броняк встал с этого самого стула.

Я не знал, что на самом деле думает сержант о моих «интуитивных уликах». Наверное он был уже порядком сыт моим упрямством, безнадежностью поисков и продолжал работать здесь только во имя дружбы. Желая хоть как-то меня утешить, Клос вернулся к тому, что было нашим несомненным успехом. Он спросил:

— Интересно, как оценивают в Варшаве пленку с показаниями Шыдлы?

Об оценке этого допроса я случайно узнал от Кароля, которого вместе с еще одним офицером, представляющим «другой отдел» министерства, прислали в Щецин в связи со специфическим характером признаний Шыдлы. В погоне за убийцей так называемого Эмиля Зомбека мы вышли на след шпионской организации, существование которой подтвердил Бронислав Шыдло. Именно поэтому здесь и оказался Кароль, мой хороший знакомый — после войны мы с ним несколько лет вместе работали в Кракове.

Он сообщил, что в министерстве с уважением отзываются о допросе, проведенном в закусочной под Старогардом. Ветеринара уже перевезли в Варшаву. Ему вкатили солидную порцию антибиотиков, чтобы пресечь начинавшуюся инфекцию, и пока оставили в покое.

Ни сам Кароль, ни другой офицер не вмешивались в мои планы и не ставили под сомнение наше с Клосом пребывание в Щецине. Возможно, у них просто не было других инструкций на этот счет. Хотя, как открыто заявил все тот же Кароль, теперь уже нужно действовать совершенно иначе. «По нашей линии, — сказал он. — Игра в Холмса тут ничего не даст».

— Да, — ответил я сержанту. — В Варшаве пленка понравилась. И вообще нами там, кажется, довольны.

Еще мне удалось узнать от Кароля, что в Щецине уже довольно давно находится один из наших общих знакомых, сотрудник их отдела, некий Роман. Это было приятной новостью. Если Роману удалось где-нибудь случайно заметить Броняка, мои шансы возрастали. Не имея возможности пользоваться новейшими методами розыска, я рассчитывал уже только на случай, ожидая какого-то чуда. Роман работал в «Континентале»…

— У тебя есть на сегодня какой-нибудь план? — спросил сержант.

— Я бы хотел встретиться со старым приятелем. Это человек с феноменальной памятью. На него наша последняя надежда. Не хочу больше ничего о нем говорить, потому что познакомить вас не могу.

— Понимаю. Ты, надеюсь, не забудешь, когда уходит поезд?

— Через четыре часа. Если в течение четырех часов я ничего не успею сделать, мы проиграли. А ты сейчас поезжай в отделение и садись у телефона срочного вызова. Не отходи от него, даже если придется ждать всю ночь. Рано утром на Варшаву идет другой скорый.

— Мне это не нравится.

— Обещаю тебе, что завтра мы уже будем докладывать в управлении.

— О третьем заваленном деле в этом году, — вздохнул сержант, — Может мы уже не годимся для этой работы? Я иногда чувствую, что чертовски устал. Но когда подумаю о пенсии, так просто страшно становится. Что я буду делать? Для чего утром вставать?

— У тебя есть жена и дети, — сказал я.

— Есть, — согласился сержант. — Ну ладно, привет.

— Привет.

Он ушел, а я чуть не бегом бросился в сторону «Континенталя». Шел проливной дождь.

Ресторан отеля «Континенталь».

Броняк сидит в глубине, за самым дальним столиком, повернувшись к залу спиной, и только изредка украдкой бросает через плечо тревожные взгляды на застекленную входную дверь. Моника сидит рядом с ним, чуть правее.

— Ну будь хоть немного ласковей, — говорит она. — Самое худшее уже позади, завтра ты уедешь… Том, ну будь же ласковым.

— Я буду ласковым, когда мы поднимемся наверх. Ты пойдешь первая, но двери оставишь приоткрытыми, чтобы мне не нужно было стучать…

— Чего ты нервничаешь? Меня-то уж не надо бояться. Знаешь, Том, а тебе даже идут эти усы и баки. Тебя сейчас никто бы не смог узнать. Ты нервничаешь оттого, что я столько говорю? Внимание, Том, официант идет…

Официант собирает со стола грязные приборы. На одну из тарелок высыпает окурки из пепельницы. Сложенной салфеткой стряхивает крошки и снова вешает ее на руку.

Броняк заказывает два кофе и просит счет.

Официант берет графин с остатками коньяка и наполняет пустые рюмки.

— Том, — говорит Моника после того, как он уходит, — я тебе не говорила, но у меня есть жених… Он обо мне заботится, отдает половину денег. Но сейчас он сидит за ограбление банка.

— Значит, тебя допрашивали? И знают в милиции?

Моника деланно смеется.

— Но не здесь же, а в Кракове. Допрашивали меня раз десять, только я обвела и прокурора, и всю милицию. Они ничего не смогли из меня вытянуть.

— Зачем ты об этом рассказываешь?

— Чтобы ты знал: я не заложу. Ведь им я ничего не сказала, хотя знаю, где спрятана часть денег.