Александра Маринина - Смерть и немного любви
Настя никак не могла отделаться от ощущения, что мать стала ей совсем чужой. Она так давно жила за границей, что перестала чувствовать российскую жизнь, здешних людей, их проблемы и радости. Она не понимала, почему на метро ездить удобнее и быстрее, чем на машине, и Насте приходилось долго объяснять, что теперь автовладельцев стало на порядок больше, и улицы забиты машинами, и можно попасть в пробку, из которой не выберешься по меньшей мере час, поэтому покупать машину и ездить на ней она, Настя, не будет ни за что. Мать не понимала, почему так важно получить зарплату вовремя и почему об этом столько говорят.
– Нужно умело строить свой бюджет, – поучала она, – чтобы не оставаться ко дню зарплаты без копейки. Отложи один раз деньги и не трогай их, пусть они лежат как раз для того случая, когда вовремя не выдадут зарплату.
– Мама, дело не в том, что у меня не хватит денег и я буду сидеть без гроша, а в том, что сегодня я на свою зарплату могу купить, например, двести долларов, а через неделю – только сто девяносто. Доллар-то дорожает, не забывай, причем постоянно.
– Да? Никак не могу к этому привыкнуть…
Улучив момент, когда Леша оставил их вдвоем, мать спросила тихонько:
– Скажи, пожалуйста, этот фотограф, Антон… Ты давно с ним знакома?
– Неделю. А что?
– Ты его чем-то обидела?
– Нет. С чего ты взяла?
– Он тебя не любит.
– Перестань, мама, – с досадой поморщилась Настя. – Почему он должен меня любить? Кто я ему? Мы случайно познакомились в загсе, где произошло убийство. Я выходила замуж, а он работал, фотографировал.
– Нет, доченька, – упрямо возразила мать, – он злой. Он плохо к тебе относится.
– Мама, не выдумывай, пожалуйста. Почему ты решила, что он злой?
– Потому что он сразу решил, что тебя в милицию по блату устроили.
Настя расхохоталась, хотя на самом деле ей хотелось плакать.
– Мама, ты слишком привыкла жить среди сытых, довольных людей, у которых все в порядке и которые поэтому могут позволить себе роскошь хорошо ко всем относиться и всех любить. Ты слишком давно не жила в России, поэтому не знаешь, что в разговорах о блате сегодня уже нет ничего неприличного, их никто не стесняется и никому не приходит в голову по этому поводу обижаться. Мы все озлоблены, мы все друг друга ненавидим. Сегодня считается нормальным желать смерти человеку, если от этого можно урвать кусок. Раскрой глаза, мама! Посмотри, как мы живем!
Настя видела, что мать расстроилась, и корила себя за то, что не сдержалась. Нужно было разговаривать с ней помягче. Как же она сможет жить здесь, когда кончится ее контракт и ей придется вернуться? Жизнь в России меняется так быстро, что, уехав на три года, к ней придется адаптироваться заново. Может быть, мама снова продлит контракт и останется в Швеции еще на какое-то время? Сможет ли она жить с папой после такой долгой разлуки? Или даже он покажется ей злым и недобрым по сравнению с ее шведским возлюбленным Дирком Кюном, с которым Настя познакомилась, когда была в командировке в Италии?
Наконец этот длинный тяжелый день подошел к концу. Приехал измученный и усталый Леонид Петрович и увез жену домой. Настя вымыла посуду, постояла минут пятнадцать под горячим душем, чтобы расслабиться и снять нервное напряжение. Но расслабиться никак не удавалось, даже под горячими струями воды она чувствовала неприятный озноб.
Она вылезла из ванной, не выключая воду, завернулась в полотенце и вышла на кухню. Не обращая внимания на Лешу, который, сидя за столом, раскладывал пасьянс, достала из шкафчика высокий стакан и бутылку мартини, налила себе изрядную порцию и залпом выпила. Проигнорировав изумленный взгляд мужа, молча поставила стакан в раковину, а бутылку обратно в шкафчик и, вернувшись в ванную, снова встала под душ. Через несколько минут ей стало легче, сведенные будто судорогой мышцы расслабились и разжались, озноб прекратился.
Настя тщательно вытерлась большим толстым полотенцем, закуталась в халат и ушла в комнату. Включила телевизор, но тут же с раздражением выключила его. По одной программе какой-то тип с утомленным светской жизнью лицом многозначительно пел: «Давай вечером умрем весело – поиграем в декаданс». По другой шла очередная мыльная опера. По третьей – футбол. По четвертой – что-то совершенно невообразимое, с кривляющимся патлатым шоуменом.
«Боже мой, мама, ты даже не представляешь, как мы здесь живем, – думала она, раскладывая диван и доставая из тумбы постельное белье. – Ты даже не представляешь, что здесь у нас творится. Ты меряешь наших людей какими-то несуществующими мерками, которые годятся только для сказочных героев и романтических принцев. Ведь если мне не нравится то, что показывают по телевизору, а это все равно показывают, причем по всем каналам, значит, большинству-то нравится. Выходит, в нашей стране большинство – это люди, которым нравится этот патлатый идиот с плоскими шутками, эти бесконечные клипы с примитивными певцами в заклепках и браслетах, эта реклама, от которой хочется повеситься. Мы теперь такие, мама, озлобленные и тупые, а ты продолжаешь мерить нас христианскими понятиями «добрый» или «злой». Мы с тобой, наверное, уже никогда не поймем друг друга. Мы стали совсем чужими и далекими».
Она сняла халат, погасила свет, скользнула под одеяло и горько заплакала.
Глава 9
Валерий Турбин проводил Элю до дверей ее квартиры и вопросительно заглянул в глаза девушке. Нет, как он и ожидал, она снова не приглашает его к себе домой. Он по-прежнему должен оставаться в положении поклонника-ухажера, а не жениха, который еще неделю назад, если бы не глупая случайность, стал бы законным мужем. Ну почему все так? Почему?
– Когда я тебя увижу? – спросил он, видя, что Эля уже достала ключи.
– Завтра, наверное, – тихо ответила она.
– Ты расстроена?
– Нет, все в порядке.
– Я знаю, ты все еще переживаешь из-за того, что наговорил вчера этот мерзавец. Эленька, любимая моя, я ни капельки не ревную, я никогда не упрекну тебя, клянусь. Ну забудь ты все это.
– Значит, Марат был прав, – задумчиво проговорила девушка и скрылась в квартире, оставив жениха на лестнице.
Турбин с досадой ударил кулаком по стенке. Ну почему ему так не везет, а? Все шло так гладко, так ровно, и вдруг это убийство дурацкое, которое все сломало. Свадьбу отложили, а теперь еще вмешался этот Марат со своими деньгами и богатейскими замашками.
«Значит, Марат был прав…» Конечно, черт возьми, еще как прав, десять, сто, тысячу раз прав! Каждое его слово – правда, против которой и возразить нечего. Поэтому и выглядел он, Турбин, так жалко вчера на даче, когда явился Марат Латышев, что не нашлось аргументов против совершенно правильных его слов. Валерий был согласен с ним полностью, готов был подписаться под каждым его словом, поэтому не спор у них получился, а монолог праведного Марата и избиение грешного младенца Валерия. Только толку-то от этой правды…
Он вспомнил, как впервые переспал с женщиной. Он ничего тогда еще не умел и всего боялся, было ему семнадцать лет, а женщина была лет на десять старше. Она была терпелива и деликатна, понимая, что имеет дело с неумелым мальчишкой.
– Зачем ты это сделала? – спросил он, когда все осталось позади. – Какой тебе интерес возиться со мной?
– Ты не понимаешь, – улыбнулась она. – В тебе есть что-то… Не знаю даже, как сказать. От тебя волна идет. Женщина смотрит на тебя и начинает тебя хотеть. Знаешь, это редко встречается, очень-очень редко, обычно с женщиной нужно долго работать, трудиться, чтобы она тебя действительно захотела, по-настоящему. Поэтому мужчины придумывают тысячи всяких хитростей и технических приемов для этого. А тебе ничего такого не нужно. От тебя такая мощная волна идет, что уже больше ничего не требуется, только потенция.
Турбин тогда не очень хорошо ее понял, но запомнил все, что она сказала, и принялся набираться опыта. Уже через год до него полностью дошел весь смысл сказанного той женщиной. Еще полгода ушло на то, чтобы осмыслить понятое и составить собственную систему ценностей, сообразуясь с открытым в себе природным даром.
Валерик рос правильным, хорошим мальчиком, вокруг него всегда были хорошие книги и хорошие картины, умная образованная мама, которая могла, не заглядывая в учебник, объяснить любую тему по любому предмету вплоть до десятого класса. В плане интеллекта мама была авторитетом непререкаемым, ибо обладала широчайшей эрудицией. Валерик рос в убеждении, что главное в жизни – развитый интеллект и полученные знания. Тогда можно овладеть любой профессией и добиться любой цели. Школу он закончил с золотой медалью.
И вдруг оказалось, что в нем от природы есть нечто такое, что позволит добиваться тех же самых целей, но другим, гораздо более приятным и гораздо менее обременительным способом. Так что же, все было зря? Пропущенные вечеринки, непосмотренные кинофильмы, неперецелованные одноклассницы – все эти жертвы во имя учебы и знаний, все это было зря? Можно было ходить гулять по вечерам до поздней ночи, пить вино тайком в беседке, тискать захмелевших девчонок, а то и не тискать, а кое-что посерьезнее, играть в карты, бегать в кино вместо уроков. Можно было прожить нормальное среднестатистическое детство со всеми детскими радостями и подростковыми глупостями, с умеренным, «в кайф», мелким хулиганством, которое так хорошо помогает сбрасывать излишки энергии, с ранним смешным сексом, легкой выпивкой и яркой бравадой. Все, оказывается, можно было, и результат был бы тот же. Потому что секретарь приемной комиссии института, куда Валерик поступал учиться, молодая партийная активистка, не достигшая тридцати лет, и без всех его отличных оценок и «медалированных» знаний сделала все как надо, включила Турбина в список тех, кто при любых условиях должен был стать студентом. И сделала это без всяких просьб с его стороны после того, как провела с ним наедине не более пятнадцати минут. За эти пятнадцать минут, что они пробыли на черной лестнице, у двери на чердак, она получила все, чего недополучала на протяжении шести лет замужества, а он – очередной опыт: женщине важен сам факт достижения оргазма, а не способ, которым он достигается. Этот опыт ему больше никогда не пригодился, ибо с потенцией у Валерия Турбина проблем не было.
