Пурпурная сеть - Мола Кармен
Ей хотелось попрощаться с ним. Сказать, что все эти годы он скрашивал ее жизнь. Что для нее было счастьем заботиться о нем, заставлять его смеяться, видеть, как он растет. Но она боялась смутить и отвлечь мальчика, которому предстояло бороться за жизнь, своими сентиментальными излияниями. Димасу не нужно было переступать порог, произносить какие-то слова. Он просто открыл дверь, и Лукас вышел, даже не посмотрев в ее сторону, не дав ей понять, — на тот случай, если они больше не увидятся, — что он благодарен ей.
Она решила подготовить аптечку: девяностошестиградусный спирт, перекись водорода, йод, шовную нить. Простерилизовала иглы и ножницы, достала бинты, вату и хирургические перчатки. Затем проверила чемоданчик травматолога: лонгеты, корсеты, наколенники. Открыла футляр со стоматологическими инструментами: тиски, щипцы, средства местной анестезии. Подумала, что предается иллюзиям, как наивная мать, слепо верящая в своего сына, и грустно улыбнулась. Этот бой мог привести только к гибели Лукаса, о Павле нечего было беспокоиться.
Прошел час. Два димасовских молодчика торопливо внесли в комнату Лукаса, придушенного, посиневшего, почти бездыханного. Ее охватил идиотский приступ гордости: ее мальчик продержался дольше других! У него была асфиксия, воздух не поступал в легкие; она приказала положить его на кровать и, прежде чем надеть медицинскую маску, поняла, что у Лукаса в глотке застряло инородное тело. Указательным пальцем она пробралась ему в гортань до самого небного язычка и специальным приемом извлекла предмет. Это были два пальца, слипшиеся от свернувшейся крови. Внимательно следя за дыханием Лукаса, которое понемногу восстанавливалось после нескольких спазмов, она не заметила, как в комнату вошел Димас. Некоторое время он пристально смотрел на парня, недоверчиво качая головой. Она обернулась.
— Он чудом выжил, — сказал Димас. — Ты ведь этого хотела?
И недобро осклабился.
— Павел в лазарете, истекает кровью от трех ранений. Не знаю, дотянет ли он до утра.
Она не сводила с мальчика изумленных глаз. Лукас начал кашлять. Синюшная кожа постепенно розовела.
Чуть позже, пока Павел боролся за жизнь, Лукас увлеченно пересказывал ей подробности боя. Говорил о вырванных из суставов пальцах, об ударах ногами и головой, о том, как шире раздирать нанесенные противнику раны. Войдя в раж, он чуть ли не с восторгом расписывал страшные детали. А она смазывала ему йодом ссадины на левой брови, на скуле, на подбородке и отмачивала его руки в растворе соли, спирта и чабреца, который, как она где-то вычитала, способствовал восстановлению содранной кожи.
Глава 37
Сарате знал, что не сможет сомкнуть глаз: всю ночь он играл в покер, находясь в постоянном нервном напряжении, стал свидетелем смерти Кортабарриа и несколько раз думал, что не выйдет из того дома живым, — но угнетало его не это. Рассказ Элены о сыне камнем лег ему на сердце. Какой уж тут сон? Поэтому по возвращении домой он принял душ, сел на диван и включил телевизор, чтобы отвлечься на утренние политические дебаты. Наверное, нельзя было оставлять Элену одну. Конечно, ему хотелось быть рядом, поддержать ее, но сегодня он узнал, что все это время она лгала. Обманывала не только его, но и весь отдел. Зазвонил телефон, и Сарате захотелось, чтобы это была Элена, чтобы она попросила его прийти. Он знал, что не сможет отказаться. Однако номер на экране был ему незнаком.
— Слушаю.
— Сарате, это я, Ордуньо. Мне нужна твоя помощь. Можешь достать шесть тысяч евро?
Не услышав ответа, Ордуньо настойчиво добавил:
— Это не шутка, они мне нужны.
Не успел он договорить, как кто-то вырвал у него из рук телефон и сообщил Сарате, куда тот должен приехать, чтобы передать деньги: в магазин на улице Гоири, рядом с Куатро-Каминос.
— Поторопись, за каждый час задержки мы будем что-нибудь отрезать твоему другу: ухо, палец, даже не знаю… Все, что нам взбредет в голову.
— Спокойно, у меня есть деньги, не трогайте его. Я уже еду.
Несколько секунд Сарате осмысливал произошедшее. В какую беду угодил Ордуньо? Догадаться было нетрудно. Сарате почувствовал вину — это он попросил коллегу стать его наставником в карточной игре. Как поступить теперь — звонить в ОКА или спасать Ордуньо в одиночку? Ответ пришел сам собой: нельзя подвергать жизнь товарища опасности впопыхах спланированной операцией. Невероятно, но ночные приключения, оказывается, еще не закончились. Единственное, чему радовался Сарате, так это тому, что не принял снотворное: оно сильно осложнило бы дело.
Как и следовало ожидать, на улице Гоири их не было. Сарате вышел из машины и огляделся. Пока он прикидывал, что делать дальше, к нему подошел какой-то человек.
— Ты приехал один?
— Да.
— Давай деньги.
— Как я могу быть уверен, что вы отпустите моего друга?
— Никак. Ты можешь быть уверен только в том, что, если не отдашь мне бабки, точно его не увидишь.
Сарате отдал незнакомцу конверт с шестью тысячами евро — частью денег, которые выиграл в покер. Если бы беда случилась с Ордуньо в другой день, нужную сумму Сарате не нашел бы.
— Через десять минут у метро Эстречо.
Незнакомец ушел, и Сарате отправился туда, куда ему велели. Выбора у него все равно не было. Через пятнадцать минут из толпы поднимавшихся по лестнице пассажиров появился нетвердо державшийся на ногах Ордуньо. Торопливо, почти испуганно Сарате бросился ему навстречу. Он инстинктивно оглядел его руки, уши, слабо освещенное, как на картинах Сурбарана[16], лицо. Поискал глазами раны, но ничего не обнаружил.
— Со мной все в порядке.
— Поедем ко мне или отвезти тебя домой?
— Лучше к тебе.
Ордуньо принял душ и переоделся в спортивные брюки и майку Сарате. Голова у него раскалывалась, и он не сомневался, что загубил свою жизнь.
— Я должен тебе шесть тысяч. Я верну, честное слово.
— Об этом не волнуйся. Лучше расскажи, что произошло.
— Я их проиграл. И это после всего, что со мной было! Я играл двадцать четыре часа без перерыва, с тех самых пор, как бросил монету в один евро в игровой автомат в баре на первом этаже моего дома.
Ордуньо не стал ничего скрывать. Он рассказал, как бросил первую монету и выиграл, потом сыграл на весь выигрыш, надеясь получить главный приз, но проиграл. Тогда он разменял двадцатиевровую купюру. К тому времени, когда он спустил все наличные деньги, в его душе поселился дьявол. Пришлось идти в банкомат и снимать двести евро. С этими деньгами он отправился в Гиндалеро — давно знакомое ему местечко. Игра в покер началась очень удачно, и уже через пару часов его двести евро превратились в тысячу.
— Тогда меня пригласили на другую игру, со ставками покрупнее. Я чувствовал себя непобедимым. Не знаю точно, где я был, потому что меня отвезли на машине, к тому же я изрядно выпил, но думаю, что в Пуэбло-Нуэво или в Кинтане. На улице еще было светло. Там я тоже начал удачно и разбогател примерно на две тысячи евро — и вдруг проиграл партию, которую считал уже выигранной. У меня был фулл-хаус из королей и рыцарей[17]. Но я проиграл. Я говорил тебе, что хуже всего играть, когда ты раздражен, но это не так… Хуже всего играть в тоске, когда тебя что-то грызет; тогда ты не можешь остановиться. За несколько часов я проиграл все деньги и влез в долги. Потом, уже ночью, меня привезли на другую игру, куда-то в районе Куатро-Каминос.
— Там я тебя и подобрал.
— К тому времени я уже перестал соображать, что происходит. Не понимал ни где я, ни который час. А потом мне приставили к горлу нож и сказали, что либо я плачу все, что задолжал, либо мне крышка.
— Почему ты позвонил именно мне?
— Звонить Элене или Ческе было стыдно. А Марина… Думаю, Марину я потерял.
