Юлиан Семенов - Петровка, 38
Пожалуйста, напиши мне поскорее. Целую вас обеих. Люблю вас очень. Очень люблю вас. Скучаю. До свидания. Слава».
Росляков и Алена
Валя зашел в автомат. Позвонил девушке, с которой как-то вместе сидел на литературном вечере в Политехническом музее. Девушку звали Алена. Она училась на четвертом курсе филфака, ругала жизнь и ничего не хотела. Так она, во всяком случае, говорила Рослякову.
— Слушаю…
— Можно Алену?
— Это я.
— Здравствуйте, Росляков.
— Кто?
— Ну, это я… Валентин…
— А, это с которым мы сидели на диспуте?
— Да. Что вы делаете?
— Ничего. Сижу и думаю, как было бы хорошо выпить.
— А что вы пьете?
— Все.
— Предпочтение есть? Водка, вино, коньяк?
— Я пью все, — повторила Алена.
— И политуру?
— Что?
Валя засмеялся.
— Значит, не все. Политуру не пьете.
— С удовольствием попробую.
— Говорите ваш адрес.
Валя купил бутылку коньяку и конфет. Алена жила рядом, и он сразу же нашел ее дом. Она открыла ему и сказала:
— Входите.
— Спасибо.
— Я всегда боюсь встречать человека во второй раз…
— Почему?
— Разочароваться можно…
— Вы что — одна здесь?
— Одна. Знаете, как тоскливо жить одной в квартире!
— Отдайте часть моему другу. У него неважно с жилплощадью.
— Я — пожалуйста. Предки против. Они у меня из породы консерваторов.
— А где предки?
— У синего моря. Если вам жарко, снимайте пиджак.
— А я и сниму.
— Это, наверное, ужасно глупо, что я вас пригласила, да? Вы думаете обо мне черт знает что.
— Точно.
— А какая разница, в конце концов?
— Тоже верно.
— Сейчас я принесу штопор.
— Не надо. Смотрите, это делается так, — сказал Валя и ладонью вышиб пробку.
— А я умею полоскать горло коньяком.
— Не может быть!
— Честное слово. Смотрите.
Она налила коньяк в рюмку, сделала глоток и, скосив глаза, начала полоскать горло. Нос у нее сморщился, как у человека, который принимает горькое лекарство, а глаза смотрели на Валю победно и выжидающе.
— Здорово, — сказал Росляков. — Еще раз, пожалуйста.
— Какой хитрый, — улыбнулась Алена, — я только раз могу.
— Ну извините…
— Что?
— Ну, извините, говорю… Это такая присказка у моего товарища есть.
— Только, пожалуйста, не начинайте мне рассказывать про своего товарища. Почему-то все всегда рассказывают про своих друзей и знакомых и никто не хочет говорить про себя.
— Про себя — нескромно.
— Это только так кажется. И потом, если себя хвалить, то, конечно, нескромно. Я вот себя ненавижу и поэтому всегда о себе говорю. Вы себя любите?
— Люблю.
— Вы счастливый. А что вы делаете?
— Пью коньяк.
— Нет, а вообще?
— А вообще учусь.
— Где?
— В педагогическом.
— Почему я вас там не видала?
— Я на заочном.
— На каком курсе?
— На последнем.
— Интересно?
— Очень…
— Счастливый человек… Вас как уменьшительно зовут?
— Валя…
— Среднее имя. Не мужское и не женское.
— Ну все-таки мужское.
— Вы обиделись?
— Ужасно.
— А почему вы ко мне пришли?
— Потому что мне захотелось к вам прийти.
— Пейте коньяк.
— Я уже.
— Пейте еще.
— Хорошо.
— Ну, так почему же вы пришли ко мне? Для того, чтобы говорить со мной, слушать музыку и смотреть альбомы?
— Хотя бы.
— Вы все врете.
— Может быть. Но если я вру, тогда вы уже совсем пьяная.
— Нет еще. Когда я стану пьяной, вы начнете раздевать меня.
— Обязательно?
— А зачем вы тогда приходили?
— Что это вы злая такая?
— Разозлили…
— Кто?
— Люди.
— Я лучше уйду, наверное?
— Почему?
— Да так. Чтоб больше не злить.
Он поднялся и пошел к двери. Отпер ее. Хотел выйти, но Алена взяла его за руку и сказала:
— Я просто дрянь, не обращайте на меня внимания.
— Ты дрянь? — улыбнулся он, обернувшись. — Ты просто дуреха…
Она кивнула головой. А потом ткнулась лицом ему в грудь, и плечи ее затряслись. Росляков стал гладить ее по плечам и по голове.
— Ну, не надо, — говорил он, — не надо, дурачок. Это все ерунда, не надо так плакать, не стоит…
— Стоит, — сказала она, — стоит, потому что я за все плачу. Сейчас, я скоро перестану, только ты не уходи.
— А я и не собираюсь.
Она посмотрела на него сквозь слезы и жалко, по-детски улыбнулась…
Только не двое
Ночью Садчикова разбудил телефонный звонок.
— Прости меня, — сказал комиссар, — тут один любопытный сигнал поступил.
— Еду.
— Погоди, разбежался… Такси сейчас не найдешь. Шофера пришлю.
— Я спущусь. На улице подожду…
— Дождь. Погоди, он подымется за тобой.
— М-михайлыч?
— Он самый…
Садчиков положил трубку, оделся, стараясь не шуметь, и пошел на кухню. Зажег конфорку, поставил чайник и начал делать бутерброды — себе и Михайлычу. Масло в холодильнике было до того смерзшееся, что не резалось, а крошилось желтыми ажурными стружками.
…Михайлыч всегда стучал в дверь. Он понимал, что звонок ночью переполошит всех в квартире, поэтому стучал условным, известным всем в управлении стуком — три раза быстро, а четвертый долго и гулко.
— М-михайлыч? — тихо спросил Садчиков.
— Михайлыч, — ответил тот.
Садчиков отпер дверь и сказал:
— З-заходи, старина.
— Да ничего, — ответил Михайлыч, входя.
— Пошли чайку попьем.
— Да не стоит.
— Л-ладно, ладно, будет кокетничать…
— Хорошая из меня кокетка.
— С с-сединой куда как л-лучше. Сейчас, говорят, с-седые мужчины в моду вошли.
— Седина в голову, бес в ребро.
— Р-ребра перебиты, какой там, к ч-черту, бес… Ешь б-бутерброды.
— Да ничего…
— Л-ладно, наваливайся, сам, наверное, только чаем и питался ночью.
— Почему чаем? Сухарь грыз.
— Пусть м-мышь сухарь грызет, ч-человеку сливочное масло надобно.
— Это истина, это вы очень верно подметили.
Садчиков засмеялся и стал наливать чай — дымный и пахучий — в большие красные чашки.
Комиссар пригласил Садчикова садиться и, поглаживая себя по животу, сказал:
— Мне сейчас анекдот смешной рассказали.
— А вот интересно, кто анекдоты выдумывает? — спросил Садчиков.
— Люди, — ответил комиссар, — кто ж еще?
— Не иначе, как писатели.
— Журналисты скорее, я думаю.
— П-почему журналисты?
— А у них времени больше. Писатели трудяги, спину гнут, а журналист — он просвет имеет. Да и потом парни они веселые и по бритве — вроде нас — ходят. А когда веселье, тогда и анекдоты рождаются.
— П-похоже, — сказал Садчиков, — очень может быть. Или веселье, или злость. Похоже.
— «Похоже», — передразнил комиссар. — Что я тебе, Алейников? Похоже на фотографии выходит, а я тебе мысль излагаю самостоятельную, ни на что не похожую, мил душа…
— Ну-ну, извините, — сказал Садчиков по привычке и сразу же понял, как не к месту сказал он эту свою шутливую фразу.
Комиссар внимательно посмотрел на него, хмыкнул и ответил:
— Да нет, ничего…
И оба они враз засмеялись, весело глядя друг на друга.
— Слушай, — сказал комиссар, — ты думаешь, что с Сударем все?
— Д-думаю, нет.
— Почему?
— Потому что вы м-меня про это спрашиваете.
— Умный, черт.
— А к-как же иначе?
— Иначе нельзя.
— В том-то и дело.
— Ну шутки побоку. Парень к нам позвонил, футболист. Александр Пашков, с покойным Ганкиным в одном доме живет. Так он за полчаса перед убийством шофера там старичка видел какого-то. Старичок его заметил и отпрянул от окошка, а это значит — умный старичок. В электричке он ехал с футболистом, до Тарасовки, понимаешь, ехал… Вот штука какая… Проездной билет контролеру предъявлял. Как тебе это понравится?
— Очень м-мне это не нравится.
— Мне тоже.
— М-может, вызвать Читу? П-побеседуем с ним…
— Неудобно. Поздно уже… Как у вас с ним дела?
— Р-работаем…
— Ясно, что не танцуете… В группе у тебя все в порядке?
— Один мой сотрудник с-скоро с женой разведется.
— Кто?
— Костенко.
— Дама — сволочь?
— Н-нет, райжилотдел.
— Испугал. Я с райжилотделом ни черта поделать не могу, это, мил душа, выше моих сил.
— К-костенко с женой в разных квартирах ж-живет уже второй год…
— Любить будет крепче.
— Х-хорошо шутить.
— Ты меня еще постыди, Садчиков.
— Оп-пасно.
— Опасно блох ловить, шума много будет и с кровати можно упасть… Звонил я уже в исполком. Обещают к зиме дать ему жилье.
