Человек, рисующий синие круги - Фред Варгас
- У каждого свои тайны. Данглар сказал бы, что, поскольку вы наблюдаете за тысячами людей, Мадлена Шатлен вполне могла фигурировать в ваших записях.
- Возможно.
- Он бы еще добавил, что во время ваших подводных экспедиций вы убили ножом двух голубых акул. Решительность, отвага, сила.
- Слушайте, не собираетесь же вы нападать, прикрываясь чужими аргументами? Данглар сказал бы то, Данглар сказал бы это. Ну а вы-то сами?
- Данглар мыслитель. Я к нему прислушиваюсь. Что касается меня, то мне самому важно только одно: человек, рисующий круги, и его мерзкие занятия. Остальное не представляется мне заслуживающим внимания. А о Шарле Рейе вы что-нибудь знаете? Невозможно разобраться, кто из вас кого искал и нашел. Кажется, его искали вы, но он вполне мог вас направлять.
В кабинете повисла тишина, а потом Матильда сказала:
- Вы и вправду считаете, что я позволю вот так управлять собой?
В голосе Матильды прозвучали незнакомые ноты и Адамберг, начавший было рисовать, бросил карандаш. Она сидела напротив и внимательно смотрела на него, величественная и снисходительная, уверенная в себе, царственная, словно способная вмиг разрушить и вновь создать всю комнату и всю вселенную одной своей насмешливой фразой.
Адамберг заговорил медленно, стараясь угадать мысли, светившиеся во взгляде Матильды. Подперев щеку рукой, он произнес:
- Когда вы в первый раз пришли в комиссариат, это ведь было не потому, что вы хотели разыскать Шарля Рейе, правда?
Матильда смеялась:
- Да нет же, я действительно хотела его найти, но справилась бы и без вашей помощи, знаете ли.
- Разумеется. Я был идиотом. Но как же великолепно вы врете! Итак, во что мы играем? Кого вы искали, когда пришли сюда? Меня?
- Вас.
- Вам было просто любопытно, потому что газеты сообщили о моем назначении? Вы хотели запечатлеть меня в своих записях? Да нет, конечно, дело в другом.
- Ну, естественно, в другом,- ответила Матильда.
- Вы хотели поговорить со мной о человеке с кругами, как предположил Данглар?
- И снова не то. Если бы под ножкой лампы на вашем столе не лежали газетные вырезки, я бы об этом даже не вспомнила. Теперь, когда вы знаете, что для меня врать так же естественно, как дышать, вы мне, скорее всего, не поверите.
Адамберг покачал головой. Ему показалось, что почва уходит у него из-под ног.
- Я просто получила письмо, - вновь заговорила Матильда. - «Знаю, что Жан-Батист теперь работает в Париже. Пожалуйста, сходи к нему». Вот я к вам и пришла, это вполне естественно. В жизни не бывает совпадений, вы же знаете.
Матильда улыбалась и курила. Разумеется, ее все это забавляло. Ей было весело, черт ее возьми.
- Может, вы все-таки объясните, госпожа Форестье? Письмо от кого? О ком идет речь?
Матильда поднялась, по-прежнему усмехаясь:
- О нашей прелестной страннице. Более нежной, более пугливой, чем я, менее развратной и менее пьющей. О моей дочери. О Камилле, моей дочери. В одном вы оказались правы, Адамберг: Ричард Третий действительно умер.
Впоследствии Адамберг не мог сказать, ушла ли Матильда сразу или немного задержалась. Каким бы внезапным ни было крушение его иллюзий, в его голове пульсировало только одно слово: жива. Камилла жива. Его любимая малышка неизвестно где, любит неизвестно кого, но она жива, она дышит, по-прежнему существуют на свете ее крутой лоб, нос с горбинкой, нежные губы, ее мудрость и легкомыслие, ее стройная фигурка.
Только гораздо позже, когда Адамберг, расставив людей по постам для ведения наблюдения на станциях метро «Сен-Жорж» и «Пигаль» и предчувствуя неудачу, шел по улице по направлению к своему дому, он наконец осознал то, что ему стало известно. Камилла - дочь Матильды Форестье. Хотя новость принесла ему Матильда, великая мистификаторша, сведения явно не требовали проверки. Люди с таким профилем не рождаются на земле тысячами.
Совпадений не бывает. Где-то на другом конце света его любимая малышка прочитала французскую газету, узнала о его назначении в Париж и написала матери. Может быть, она вообще часто ей писала. А может, они даже часто виделись. Да, наверное, Матильда сумела устроить так, чтобы ее научные экспедиции заканчивались в тех местах, где в то время жила ее дочь. Точно, так оно и было. Оставалось только узнать, к каким берегам за эти годы причаливало экспедиционное судно Матильды, чтобы получить представление о маршрутах странствий ее дочери. Итак, он был прав. Неуловимая, она странствовала, блуждала по свету. Неуловимая. Однажды он поймал ее. Больше он ее никогда не поймает.
Тем не менее захотела же она узнать, как он живет теперь. Он не исчез бесследно из памяти Камиллы. В этом-то он почти не сомневался. Дело не в том, что он мнил себя незаменимым. Но он чувствовал, что крохотный осколок его существа застрял где-то в душе Камиллы и она должна хоть немного ощущать его тяжесть. Непременно. Нужно, чтобы так и было. Каким бы пустяком ни казалась людям любовь, каким бы отвратительным ни было настроение Адамберга, он не мог даже представить, что внутри Камиллы не осталось маленькой магнетической частички их любви.
А еще он был уверен, хоть и нечасто вспоминал об этом, что Камилла всегда жила в нем и он не позволял ей исчезнуть, сам не зная почему; он просто никогда об этом не думал. Одно обстоятельство мучило Адамберга и заставляло вернуться из дальних далей, где его целый день носило по милости овладевшего им равнодушия: теперь ему уже не придется расспрашивать Матильду, чтобы знать - да, именно знать,- например, любит ли Камилла другого. Лучше бы, конечно, вовсе ничего не знать и придерживаться версии о служащем в каирском отеле, как Адамберг решил в последний раз. Он был совсем неплох, этот парень, смуглый, с длинными ресницами, то, что нужно на две-три ночи: ведь он все-таки выгнал тараканов из ванной. Кроме того, Матильда все равно ничего не скажет. Ни слова больше об этой девушке, которая их обоих повсюду таскала с собой, от Египта до Пантена, а потом вдруг все закончилось. Может статься, она теперь в Пантене.
Она жива, и это все, что хотела сообщить Матильда. Она сдержала обещание, данное ему той ночью
